Гений среди критинов. Часть под номером один

информацию, которую никогда добровольно не предоставит нам, зная наше положение и наши задачи, так что мы, используя вас, ходим под маской инкогнито, то бишь неизвестных похитителей его дочери, выпытать эту информацию. Хочу отметить, что мы не какие-то лавочники, убийцы или воры, мы те, кто хочет изменить этот мир к лучшему. Ваша задача — сказать адрес вашего отца, — сказал, доставая пистолет из кармана.

Екатерина Колесеченко посмотрела на Страстовского с ребячьим страхом:
— Я... Я ничего вам не скажу!.. — воскликнула она.

— Ах... Почему же? — дразнящим тоном спросил он. — Верно, надо бы мне отметить, что вы голодная, я определил это по вашему поведению, я бы, конечно, дал бы вам еды... Но, видимо, раз вы не хотите говорить, вам придётся поголодать несколько дней в качестве наказания. Всё еще говорить не будете?.. — почти что насмехаясь, спросил он:
— Нет...
— Нет так нет... — Николай Богданович встал со стула и прошёл в спальню, где его ждал Алексеев, был Андрей Владимирович в глубоких раздумьях, но увидев Страстовского, он спросил:
— За что вы с ней так?.. — говорил он тихо и даже с небольшим страхом того, что с ним делается после этого вопроса, но Николай Богданович спокойно ответил:
— За то, что она является нашим единственным ключом к первой попытке революции, а также за то, что она дочь того, кто может просто сделать так, чтобы мы перестали существовать в природе. — ответил он без малейшего упрека, а просто, с обычным своим безразличием, спустя небольшую паузу он продолжил: — И кстати, у меня для тебя имеется задание.
— Какое?
— Тебе надо любым способом выпытать у неё адрес или прописку ее отца, желательно методом пытки.

Услышав это, Алексеев обомлел и, тихо заикаясь, сказал:
— Н-нет!
Лицо Страстовского стало удивленным, но он не стал злиться, не стал кричать, а лишь улыбнулся и достал из шкафа бумажку и проговорил:
— Пойдём за мной. — Он схватил его за воротник и поводок в кухню, где сидела связанная Екатерина Владимировна. Николай Богданович, Страстовский, стоя, развернул листок и начал читать:

— «Летом 1916 года в период с двадцать второго июня по тридцать первое августа Андрей Владимирович Алексеев каждый день приходил в Владимирский детский приют беспризорников имени пресвятой Богородицы, и за определённую плату, которая варьируется от трёх рублей и больше, смотрителям и воспитателям в замен за молчание, пользуясь своими рабочими полномочиями, которые были весьма высокие, совершал непотребные развратные действия с детьми от пяти-шести до десяти лет, после смерти главного смотрителя приюта по неизвестным обстоятельствам сбежал в на тот момент столицу России Санкт-Петербург, где вел разгульный образ жизни и... Дальше ты сам знаешь, дорогой мой Андрюшка... — Алексеев отшатнулся в ужасе, он прекрасно понимал, что все выше сказанное Николаем Богдановичем было исключительной правдой, но...

— Это было давно! И... — воскликнул он в шоке, но Страстовский его перебил:
— Ты прекрасно знаешь, что у таких преступлений нет срока давности. — Николай перевел свой взгляд на Екатерину. — А вот вашему отцу, наверное, очень интересно будет почитать сие документ. — Его взгляд снова на Алексеева, и продолжил: — Знайте, дорогой мой Андрей Владимирович, теперь, если этот документ попадёт в отделение МВД... Вас ни в коем случае не расстреляют! Не посмеют! Вас просто оставят гнить в камере! Но представьте, что с вами там будет, педофил, насильник, так ещё изменник родины, так включите свои идиотские мозги, которых у тебя нет, и подумай, что с тобой сделают твои сокамерники с таким, как ты... О Господи, упаси любого человека от таких мук... — Алексеев был парализован холодной, леденящей душу и красивой, выразительной речью, он не мог ничего ответить, а Николай Богданович добавил: — Если же ты не хочешь, чтобы этот документ вышел за пределы моего кармана или этой квартиры... То тебе придётся сделать абсолютно всё, то, что я тебе скажу. Ну?.. Теперь что?

Алексеев отлично понимал, что перед ним стоит совсем не человек, а настоящее животное, которое готово пойти на все ради выполнения своих гадких преступных действий, он понимал, что это самая подлая манипуляция его чувствами... Но, как говорится, самое гадкое действие — это шаг назад, то бишь шаг в никуда, и ему было нечего ответить, поэтому он сказал:
— Хорошо... Будет выполнено, Николай Богданович... — тихо сказал он сквозь зубы.
— Вот и отлично! — говорил он снова улыбаясь. — Я выйду, на часик или два, а ты, ты не бойся, скоро привыкнешь, дело это не такое уж и сложное, я как-то же привык... — усмехнулся он и вышел из коридора... В подъезд, а после на улицу...

Алексеев сел на стул и схватился за голову, Екатерина спросила у него с покойно, но с небольшим страхом:
— Вы Андрей?..
— Я уже сам не знаю. — почти плача говорил он. — Но зовут Андреем Владимировичем...
— А это правда? — спросила она. — То, что говорил Николай Богданович?..
На минуту в кухне наступила тишина, лишь часы тихо себе тикали, но через минуту Алексеев прервал это молчание:
— Д-да... К сожалению, эта информация правдива... Я бы и сам вырвал это все из своей жизни... Но не могу... — Он снова замолчал, но воскликнул: — Это очень давно! Я изменился! Мир изменился! Все ведь уже не так...
— Знаете, один мудрый человек говорил: «Выбрав на распутии дорогу, дабы избежать судьбы, мы к ней и приходим...», а что он хотел, чтобы вы сделали?.. — тихо сказала девушка.
— Он хочет, чтобы я у вас узнал адрес вашего отца... — Андрей Владимирович подошёл к ней, из его глаз потекли слёзы, и он проговорил: — Умоляю вас, просто скажите, и всё... Я готов на колени перед вами встать... — Он упал перед Екатериной Владимировной на колени и проговорил сквозь зубы и слезы: — Он хочет, чтобы я вас пытал ради этой информации... — Алексеев тихо плакал в весенней ночной тишине...

Глава седьмая

Время было шесть часов утра, за окном солнце уже немного поднялось из-за горизонта, птицы сидели на домах, из-за штор была видна грязная Москва, лишь тяжёлые всхлипывания и тиканья часов нарушали ту безупречную тишину, которая была в идеально убранной комнате. Андрей Владимирович сидел за письменным столом в слезах и уже был готов выйти на улицу, но неожиданно в его голове прояснились воспоминания, те воспоминания, что леденили горячую кровь и заставляли его сердце бешено колотиться в его грязной порочной груди.

Стоял тогда на дворе тогда 1916 год, за год до революции работал Алексеев чиновником во Владимире, городе древнем, до куда еще очень странная мода для Андрея на атеизм не дошла, ибо распространялась она медленно, но очень уверенно. Был тогда полдень, после обеда, в очень жаркое летнее время он тихими шагами подошёл к старому, ветхому и почти разваливающемуся приюту, крыза его была дырявая и потому заделана давно прогнившими от дождей досками, приюту тех, чья судьба была обречена на вечные страдания и бегства от ужасной реальности, от системы, тех, чьи создатели были не богами, а пьяницами и тунеядцами, то место, где взращивали рабочий класс, тех, кто будет работать на царя и его семью. И ни один такой человек не мог подумать, что через год, в октябре, по новому календарю, разумеется, их мучения наконец прекратятся.

Подойдя к дверям, Андрей Владимирович постучал в обветшавшую деревянную дверь, открыл ему очень высокий мускулистый мужчина в красной рубахе и штанах с грубым голосом.
—Знаешь ведь, зачем я пришёл? — тихо спросил Алексеев.
—Хех, как же не знать, но, как говорится, любой каприз за ваши деньги. — с насмешкой ответил Степан Иванов, имя того высокого человека.
—Сколько?
—Три рубля, пятьдесят копеек. — гордо и даже с какой-то жадностью сказал он.
—Что? По уши в долгах? Или похмелиться не на что? — Усмехнулся Андрей Владимирович, но не дожидаясь грубого ответа, Алексеев кинул ему деньги в руки, ровно столько, сколько Степан и сказал.
—Какого хочешь? — двусмысленно спросил он. — Того, которого в прошлый раз брал, Темка, если правильно помню, или кого-то другого? Этот мелкий пацан, — говорил он про того тему, — после понедельника вообще ни с кем не разговаривал, на что Андрей усмехнулся и ответил:
—Вроде взрослый человек, читать умеешь, а вот дни недели выучить не можешь.
—Так, ты не умничай мне тут, говори, какого тебе перевести?
—Да того же Тёму, и побыстрее, время — деньги, в моем случае эта фраза имеет реальное значение... —

Степан Иванов зашел внутрь приюта и через несколько минут вывел на крыльцо мальчика от силы лет где-то восьми. Выглядел он неопрятно, на нём была грязная рубаха и серые рваные штанишки. Волосы его были немытыми и жирными, и можно заметить, что был он нестрижен и выглядел как какой-то лохматый пес.
—Ну-с, привет, Тём. — в ответ он получил лишь холодное молчание. — Что ж, пошли? —

Взяв мальчика за руку, он повёл его со крыльца в недалёкий лес, войдя в чащу деревьев, где их уже не замечали и не слышали, идя с ним за руку, Андрей Владимирович начал речь.
—Так, скажу тебе кое-что на заметку, если это не точно, так что ты на спасение не надейся, если к вам придёт проверка, то ты знай, что если что про это всё скажешь, я Степану скажу, что он тебя так выпорол, чтоб тебе мало не показалось. Понял меня? — спокойно сказал он, улыбаясь, на что получил лишь кивок. Вот они и подошли к какой-то хижине и...

Неожиданно Андрей Владимирович оторвался от своих воспоминаний и воскликнул, обращаясь к самому себе:
—Да! Было! И что?! Я изменился, этот идиот хочет снова сделать из меня монстра, которым я был... Он ведь мной как какой-то куклой управляет... Впрочем... Если я опоздаю, мне в любом случае придёт конец. —

Вскочив из-за стола, он накинул свой серый длинный пиджак и, убедившись, что Екатерина Владимировна спит связанной на стуле, вышел в подъезд... Спустившись по скрипучей лестнице, хватаясь за полы, от сонности своей, вниз Андрей Владимирович побежал на патриаршии...

Было тогда утро, очень раннее утро. Николай Богданович тихо шёл по красивым патриаршим прудам, на его руках были натянуты перчатки, на его глазах были черные круглые очки, яркое утреннее солнце отражалось в них. Страцовский тихо шёл вдоль пруда, волосы на этот раз были идеально уложены, одет он был в тонкое пальто и сапоги, на голове была федора, напротив ему шёл Алексеев. Оба они смотрели на друг друга очень странно, Николай Богданович с высока и даже немного покровительственно, а Алексеев со страхом и небольшой ненавистью, речь первым начал Страцовский.
—Вы бывали в Германии? Дорогой мой? — с насмешкой задал ему вопрос.
—Нет... Не доводилось... А вы, я так понимаю, да?
—Разумеется, — отвечал он, — два года назад туда ездил, я познакомился с одним очень интересным человеком, он солдат, если... Если я правильно помню, его имя Адольф, а фамилия Гитлер... Очень интересный человек с интересной жизненной позицией, она очень похожа на мою идею... 
—И что же за идея такая? — поинтересовался Андрей Владимирович — про монархическую республику, что ли?
—И нет, и да, очень его теория была похожа на нашу, но более жестокая, если же мы хотим, чтобы каждый человек стал гадким куском мяса, то он хочет немного другого... — остановился Страцовский и вспомнил: — Но в общем, мы отошли от темы, узнал адрес? Или как? —

Немного замявшись,