С протяжным воем лесных тварей блеснул огнь небесный. Заполыхал подлесок. Удалым разбитным хлопцем поскакал по верхушкам сосен верховой огонь.
Удалился топот копыт. Утих храп коней.
13. Шок
Острое, пронзительное ощущение радости – гроза прошла – охватило нас.
Летний полдень надел на луговые травы красочные наряды и дробился яркими звёздочками в повисших дождевых каплях. Огромная, восхитительная, сияющая свежими красками повисла на небе радуга. Снова запели луговые птицы. К сожалению, как все городские жители, не знал, как называются эти прекрасные певчие создания и это незнание нисколько не тяготило. За разъяснениями полез к Седуксену. Тот пожал плечами: «Кто их в дупу знает, кто там в траве заливается. Поют и поют. Мне какое дело». Ответ не устроил, с дальнейшими расспросами приставать не стал, тут два ответа, либо знает, да лень говорить, либо не знает, и тоже лень говорить. Я снял кроссовки и носки, закинул в телегу, закатил штанины и зашлёпал босыми ступнями по размокшему грунту полевой дороги, временами оскальзываясь и умудряясь сохранять равновесие и разбрызгивая грязь. Появилось настроение закричать или запеть и само по себе вырвалось: «Если с другом вышел в путь, веселей дорога». Седуксен подхватывает: «Без друзей я пью чуть-чуть, а с друзьями много!» Таким весёлым макаром мы прошли почти полкилометра, распевая знакомые песни на народный лад: «Весёлой походкой ты вышла за водкой и скрылась из глаз под машиной КАМАЗ» и так далее.
Седуксен тоже шёл босиком: «Эх, Стас, красота какая! И состояние – будто вернулся в детство. Вот так бывало в мои сопливые годы: после дождичка в четверг выскочим, бывало, на улицу и, айда, скакать по лужам. Пока в грязи не перемажешься, домой не возвращаешься. А дома матка с хворостиной или с батогом, или папка с ремнём ожидают!» – «А после дождичка в пятницу сидели дома, Седуксен?» Он ненадолго задумался, как заметил, думать не его сильная сторона характера. «Это почему?» – «Сам сказал: после дождичка в четверг». – «Ты вон о чём, Стас. Так это пословица есть такая». – «Так и подумал, вот честное слово, – говорю, – что пословица. А то какая-то неразбериха получается: после дождичка в четверг можно хоть на голове ходить, а в пятницу после дождичка в монастырь иди».
Природа после дождя понемногу успокаивалась. Звонкая песнь жаворонка снова полилась с неба.
«Так на чём мы прервались? – спрашивает Седуксен, – напомни, Стас». – «Если на чём-то и прервались, лучше начать заново. Но не сие важно. Расскажи-ка мне, друг Седуксен, об имении графа Сергиуша С-ского». Седуксен помолчал. «Что о нём рассказывать и зря память ворошить. Из услышанного, если только…» – «Ага, давай из услышанного». Седуксен снова выдержал небольшую фермату, выражаясь языком музыкальных терминов. «Долго о нём не вспоминали. Так, слухи всякие ходили. Ничего неопределённого. Одни говорили, он пропал в революционное лихолетье. Другие, будто он выжил, уехал в Америку. Сам понимаешь, Стас, когда мало информации, любые воспоминания о человеке затихают, пока не умолкнут совсем. А вот в прошлом году просто паломничество началось. Сначала приехали из области краеведы и журналисты. Съёмки на пленэре, как они говорили, беседы со старожилами. Господи, грешно вспоминать, их, старожилов у нас осталось, пальцев на руке хватит пересчитать. А уж тех, кто графа Сергиуша помнит и видел, единицы. Потом прикатили на дорогущих больших тачках лоснящиеся от толстых кошельков жирные, неповоротливые дяди бандитской наружности. Затем представители турбизнеса. Ходили тут, осматривали. Спрашивали. Записывали. Кое-кому даже заплатили. Не много. По нашим меркам можно неделю прожить. На вопросы жителей С-ского, мол, а чем вызван ажиотаж, отвечали все эти приезжие почти под копирку: интерес к родной культуре в приоритете. Месяц-другой спустя снова у нас воцарилась тишь да гладь». – «О графе, Седуксен. Ни слова не сказал о графе». – «О графе, значит. Хочешь знать, что был он за человек, верно?» Отвечаю на вопрос вопросом: «Седуксен, ты застал графа живым?» – вопрос рассчитан, чтобы сбить с толку. Седуксен улыбнулся: «Хорош прикалываться, Стас. Революция, когда была, помнишь? Я родился…» – «Понятно. Дальше». – «Дальше, – послушно продолжает, – граф Сергиуш С-ский пропал при очень странных обстоятельствах до революции. Аккурат перед самой первой империалистической. Граф прославился публичностью. Яркая натура, волевая. Такого литром самогона с ног не свалить! Ты, вот, Стас, на него обликом чем-то похож. А… Дальше… Его пропажа вызвала тревогу во всём обществе. Заволновались в Варшаве и Кракове и в Санкт-Петербурге. Объявили розыск. Искали всем миром с царской полицией, даже, по слухам, привлекли тайную жандармерию». – «Нашли? Хоть какие-то…» – странный взгляд Седуксена меня срезал, и я замолк. Он погладил лошадь по голове. Сорвал пук травы и скормил животному. «Если бы так… – в голосе сквозила тоска, – если бы нашли нашего графа… Глядишь, всё тут у нас иначе было бы…» Что он хотел сказать этим «иначе было бы», не пояснил.
Мы почти подошли к лесу. Послышался шелест листвы. Будто деревья переговаривались меж собой, дескать, смотрите, кого к нам по дороге снова принесло, снуют каждый день, чего-то ищут, мечутся туда-сюда, покоя на их души нет. Раздвигая ветви рогами, вышел лось.
«Лось, Стас, погляди, живой! Картечь ему в дупу!» И снова я увидел поднимающиеся над кромкой леса струи сизо-чёрного дыма. Услышал треск горящих сучьев. Лопающуюся со свистом древесную кору, пузырящуюся от пламени на стволах деревьев. Неразборчивые крики наполняли лес. Сухим жаром мне дохнуло в лицо, и я ахнул: жар будто вцепился в поры кожи с безжалостным состраданием. «Ты чего, Стас, лосей никогда не видел? Смотри на этого красавца, пока не улепетнул обратно. Да, и до С-ского осталось, шило ему в дупу, не более двух километров. Доберёмся, не заметишь». Согласно киваю Седуксену. Но меня интересовало не С-ское. Лес гигантским зелёным кораблём тонул в огненном море пожара. Чёрный дым заволок небо.
Послышался протяжный, нечеловеческий, раздирающий душу крик…
14. Одиночество
На Востоке говорят: «С детьми дом базар, без детей - мазар». Могила.
Пока были мы с Мариной молоды, этого не ощущали. Не скажу, стойко, нет ли, мы приняли печальное известие о невозможности зачатия Мариной, не помню. Были слёзы. Нервные срывы. Родственники предлагали взять ребёнка на воспитание из детдома. Некоторые предлагали радикальный способ – развод.
Марина надломалась душевно и психически и сказала, что надо развестись, устроить своё счастье иначе. Я предупредил, чтобы не думала ни о каком разводе. Рука об руку будем идти по жизни; моё счастье с ней. Горе сблизило нас. Сблизило и понемногу начало приближать к неминуемому – одиночеству.
Оно у нас было разное.
Одиночество Марины ароматно пахло духами и цветами, фабричной новизной одежды и обуви, головокружительными волнами свежести впечатлений от заграничных турпоездок, Мартини Бьянко и табаком дорогих сигарет.
Моё одиночество имело характерный запах бензина, солидола и машинного масла, бани и берёзовых веников, острым амбре водочного перегара, пива и папирос «Беломорканал».
Вместе мы старались делать вид, что мы насколько возможно счастливая супружеская пара. Выходили в общество с приподнятым настроением. Принимали участие в разных акциях по сбору средств для лечения тяжелобольных детей и для лишённых родительской любви и ласки воспитанников детдомов.
Как-то Марина призналась, ей снятся сны, в которых у нас есть маленький, даже двойняшки. В такие тяжёлые минуты пробуждения она лежала в жуткой апатии весь день в кровати. «Извини, говорила, кусок в горло не лезет». Лежала с закрытыми глазами. Из уголков быстро текли ручейки слёз. Марина не издавала ни звука. Крепко сжав зубы, боролась с нахлынувшим приступом и с нарождающимся пароксизмом одиночества.
В эти минуты старался не шуметь. Занавешивал окна плотной тканью. Не включал телевизор и радио. Тишина сопереживала нашему горю и старательно гипнотизировала себя, удаляя намёк на ничтожнейший звук.
[justify]На меня накатывало иначе: выворачивало всего наизнанку, рвало на клочья изнутри, мозг взрывался в черепе и глаза слепли. Думаю, мне всё же было легче. Отцовский инстинкт не сравнить с материнским, не отец, мать вынашивает под сердцем своё дитя, новую жизнь. Продолжение рода заложено природой в женщине. И если по какой-то причине происходит сбой, страдание женщины невозможно