— Все же будут дядюшку Джека?
Я улыбнулась и кивнула. Возможно, это помогло бы расслабиться в незнакомой обстановке. За четыре месяца впервые отпив алкоголь, я почувствовала легкое головокружение. Саксофон из колонок рычал разбитой, но бойкой мелодией.
Ребята о чем-то шутили, я прижалась к Виктору, наслаждаясь расслабляющей атмосферой и его спокойной уверенностью. Он не отпускал мою руку, его большой палец время от времени проводил по моим костяшкам — жест, который казался теперь таким естественным и обнадеживающим.
Я допила свой стакан и немного пьяно оглянулась на Виктора. Он похлопал меня по плечу.
— Пойду, посмотрю, как наши бьются за звание чемпиона по бильярду. Хочешь со мной?
— Нет, я тут посижу, — улыбнулась я.
Телефон в кармане прожигал кожу на бедре. На ослепительном экране — «мама».
— Будешь брать? — Голос Вани пробился сквозь гул музыки и собственное опьянение. Он протянул стакан, виски колыхнулось, касаясь краев.
— Мне не интересно что у неё там за два года произошло. Нужно чаще звонить было.
— А вдруг что-то важное?
Я проигнорировала вопрос и Ваня придвинулся ближе, качнувшись в мою сторону запахом алкоголя и тревоги.
— Оль, выслушай меня. Сколько пройдет времени прежде чем ты как Кирилл станешь помехой на пути его карьеры?
— Вань, я тебе утром не достаточно точно дала понять что ты лезешь не в свое дело?
— Знаешь что он сделал в Питере?
Я допила виски. Жидкий огонь растёкся по желудку.
— Что? Подсидел беременную? Слышала эту байку.
— Не совсем. Её уволили из-за неэффективности. Она просила остаться заявив о беременности.
Виктор смеялся с коллегами, забивая один шар за другим.
Я сбросила очередной вызов телефона.
— И с чего ты взял… что я стану следующей?
— Хотя бы с того, что эта беременяшка из Питера — его бывшая девушка. Та, от которой он сюда свалил. — Я почувствовала как воздуха становится слишком мало. — Он не говорил?
Лёгкие сжались. Я налила ещё, не глядя. Желтоватая жидкость казалась мутной. Виктор что-то рассказывал подошедшей к бильярдному столу Алине.
— Ты в курсе что она аборт хочет сделать? — бросила я в пространство, наблюдая, как его улыбка гаснет.
Ваня замер, лицо стало восковым.
— И что?
— Это может быть твой ребенок.
Он не ответил. Молча достал пачку сигарет, встал, и его спина растворилась в полумраке.
Телефон завибрировал снова. «МАМА».
Я приняла вызов, но музыка поглотила мамины слова.
— Подожди! Я тебя не слышу, сейчас!
Я рванула с места, оттолкнув стул. Гул сжал виски, пол поплыл. Я вывалилась на балкон, захлопнув дверь с таким грохотом, что стекло задребезжало.
Холодный ветер ударил в лицо, заставив вздрогнуть. Оперлась о ледяные перила, вдохнула чадящий воздух ночного города.
— Говори. — выдохнула я в трубку. Голос был чужим, простуженным.
— Оль, — От голоса мамы почему-то пробежала дрожь. — Бабушка умерла.
Всё внутри оборвалось. Звук города исчез, сменившись гулом в ушах. Я не дышала.
— Что? — это был не вопрос, а хриплый звук, который выдавило из себя перехваченное горло.
— Бабушка умерла, Оль! — в трубке захлюпало, забилось. — Её больше нет!
Ноги подкосились. Я осела на кафель, удар коленей о плитку отозвался глухим эхом в костях. Пальцы вцепились в решетку балкона, в глазах потемнело, мир сузился до холодной руки на железе.
Щелчок.
Глухой, окончательный.
Как щелчок автоматического замка двери. Все мои бега — от мужа, в работу, к Виктору — оказались бегом по кругу. А она была центром этого круга. И вот центр исчез. Я осталась одна.
— Как? — это был не вопрос, а звук рвущейся бумаги.
Свобода, к которой я стремилась годами настигла меня. С ужасом.
— Рак. Лёгких. Четвёртая стадия… Неоперабельный. Я думала она тебе сказала…
Голос матери превратился в далекий, бессмысленный шум.
КакКакНеМожетБытьОнаНеМоглаОнаЖеЗвонилаВчераИСмеялась
ЭтоОшибкаНетНетНеМожетБытьНеМожетБытьНеМожетБыть
Телефон выскользнул из пальцев, упал с глухим пластиковым стуком. По лицу потекло что-то горячее и соленое, выжигая кожу. Я сжала прутья так, что побелели костяшки, пытаясь вдохнуть, но воздух не шёл.
Сердце сжалось от острой боли. Ничего вокруг больше не существовало.
Я нащупала телефон, поднеся к уху дрожащей рукой.
— …не могли до тебя дозвониться, прости. — Долетали обрывки. Взгляд заметался, я сжалась в клубок у края балкончика, слушая: — Мы её кремировали, как она хотела.
— Кремировали? — повторила я, и это слово обожгло язык, как раскаленный уголек.
Пелена застлала глаза. Ветер обжигал холодом, но он не мог помочь мне вновь задышать.
— Прости, котенок.
— Котенок?! — Вскрикнула я, швырнув телефон в чёрную пасть ночи.
Руки резали острые прутья. Из груди вырвался громкий крик. Я удалила по балкону, по холодным плитам. Сжалась на полу, стуча о бетон. Стирая кожу, разбивая руки я била, била и била. Слезы душили, я пыталась хотя бы начать дышать.
Свернулась на полу, сжимая себя так, что ребра затрещали.
«Бабушкаумерла бабушкаумерла бабушкаумерла» — стучало в висках, сливаясь в один невыносимый гул.
— Как? — простонала я в кромешную тьму, сжимаясь в тугой, трясущийся комок. — КАК?
Новый вздох разорвал легкие, согнул пополам. Голова вот-вот взорвется! Обхватила её руками, прижимая к коленям. Волосы в кулаках запутались. Мне плевать, я готова сделать всё что угодно, лишь бы остановить это — эту вселенскую, беззвучную боль, что пожирала изнутри.
Учась вновь дышать, я зарыдала ещё сильнее. Ударила кулаком в плиту, дико взвыв.
Кто-то обнял меня. Тепло. Чужое тепло. Виктор.
Я стала куском боли, криком, воплем. А он… молчаливым сосудом.
Вспомнила её кошмарный кашель. И наш последний разговор, «крошка моя» — прозвучал в памяти её шёпот, тёплый, как свежий хлеб. Его больше не будет. Никогда.
— Этого не может быть. — Захлебывалась я, прижимаясь к его пиджаку.
Нет, бабуль, ты не можешь! Я же ещё приеду! И ты испечешь мне пирогов с медовыми яблочками! Ты не можешь… Не можешь умереть.
Почему я так мало ей звонила? Почему меня не было рядом в этот момент? Как я могла не понять, что она больна? Почему она никогда об этом не говорила? Моя сильная женщина, мой пример. Моя родная.
Виктор гладил меня по волосам.
— Бабушка… — Начала я, но горло сжало резкой болью. Замерев, я заставила себя успокоиться, сделав жадный вдох и прокричала, срываясь на хрип: — Бабушка умерла!
Рухнула, сжимаясь в клубок. Виктор обхватил меня, утешая.
Голова гудела, уши заложило, в висках пульсировали слова мамы.
Не было никаких пропущенных! Они просто даже не позвонили мне!
Они кремировали ее. Я даже не могу попасть к ней на могилку, чтобы проститься.
Истерика сдавливала, разрезая острыми иглами изнутри. Кричала, отказываясь верить, каждая клетка. Горе было физической субстанцией, тяжёлым, горячим камнем, расплющившим меня о землю, выбивающим из легких последний глоток воздуха, в котором её уже не было.
Я раскачивалась на месте, борясь с тошнотворным истощением, голос сел. Смотрела на разбитый экран телефона, на котором всё ещё был открыт список вызовов, с завершенным от мамы.
Рядом кто-то закурил. Я попросила тоже. Горечь наполнила легкие, оставаясь привкусом горелого мяса во рту. Не докурив, выбросила сигарету. Голова резко закружилась, в глазах потемнело.
[justify]— Я… — Не успев что-либо сказать я почувствовала, как