В ад на переплавку

они никак не связаны с чечеккей, но не похожи ни на моих родителей, ни на других родственников. Хотя почему они должны сами на себя походить, они уже не люди, они просто субстанции. И я же не знаю, как выглядели другие предки, которые, тоже со слов женщины, умерли или слишком рано, или, по меньшей мере, странно, или какой-то страшной, неестественной смертью. Она ещё говорила про семь поколений, что я как раз последнее звено в цепи несчастий. Всё началось с того, что мой какой-то предок убил особенного ворона. По якутским поверьям, это страшный грех. Это хуже, чем убийство человека. Нет более сильного и страшного проклятья, чем проклятье чёрного вещего ворона, который в отличие от остальных воронов живёт не менее 200 лет. Тем более, тот ворон был тотемной птицей известного чёрного шамана. Он не родственник мне, наоборот, это он проклял на пару с вороном весь наш род до седьмого колена. Дело было не только в вороне. Ему самому кто-то из нашего рода навредил.
Ещё много чего говорили шёпотом две женщины, думая, что я ничего не слышу, сплю. Не очень понятно, но суть уловила. Мы с братом – последнее звено цепочки смертей.
Мне не было страшно или я, в силу своего возраста, не до конца понимала. А что делать? Чему быть, того не миновать.
Последнее звено
С того момента отношение хозяйки ко мне резко изменилось. Выгнать не выгнала, но сыну запретила со мной близко общаться. О том, чтобы с ним вместе спать, и речи не могло быть.
Но мы же были детьми. Когда оставались одни, играли, как прежде. Тут он приболел. И женщина сразу подумала на меня, мол, я порчу навела. К тому времени я себе запретила даже думать о ком-то плохо. Потому что чувствовала, что во мне есть нечто такое, чего нет у других. Некая сила. От чего холодеет внутри. Или становится пусто, так пусто, что, кажется, тебя и вовсе нет. Есть только пустое, холодное, злое… Может, я была только оболочкой?
Женщина, наверное, не знала, как от меня избавиться, ждала подходящего случая. Лучше бы уж била. Но она боялась слово сказать. По ней было видно, что боится. Вроде бы мне стоило радоваться. Не трогают, да и ладно.
Вот тут-то была нестыковочка. Мне не то, чтобы хотелось, но часто думала о порке. Тело помнило. Оно начинало дрожать, казалось, что даже боль чувствовала, когда представляла, что меня бьют. Порка приводила мои мысли в порядок, выбивала всё лишнее, нехорошее. Каюсь, что время от времени я начинала думать о чём-то плохом. Будто что постороннее проникало в голову и заставляло думать не так, как надо, иногда и делать, чего не следует. Ну, я не знаю, как это популярно объяснить…
И главное, когда меня били, ничего потустороннего рядом не было. Ни бестелесных, но вонючих, ни как бы телесных, но без теней, ни шумных, никаких.
Об этом много думала. Но не буду же я бить сама себя. Но вскоре всё само собой образовалось… Вернулся из мест не столь отдалённых отец семейства. Этакий бугай, на голову выше остальных. Прямо с порога ему не понравился сам факт моего присутствия. К тому времени я отмылась, отъелась, на человека стала походить. Но в голодные военные годы лишний рот, свалившийся на голову, всем в тягость.
Отсчитал жену, но столь долгое воздержание не дало волю рукам. Сначала тело, потом дело. Истосковавшаяся по мужской силе жена, между делом, успела шепнуть ему про меня. Я не прислушивалась, ибо старалась их вовсе не слышать. Мне инстинктивно было стыдно. До конца не понимала, чем именно они заняты за ситцевой ширмой, но звуки говорили сами за себя. Мальчик болел, ему было не до них.
К тому времени я подросла. И вообще была не по возрасту рослой. Как ни странно, в ту ночь мне удалось поспать. То ли шугнули тех, кто наверху, своей шумной возней, то ли ещё что, их не было слышно.
Утром мальчику стало хуже. Мать металась по дому. Мужчина сходил куда-то, принёс лекарство. Для себя любимого. Ничего лучше не придумал, как напиться.
Я старалась не попадаться им в глаза, но куда бы я делась? И началось. Мужик зычно позвал меня, приказал раздеться догола. Тогда я одевалась уже, как девочка. Мне было неловко. Тогда он так заорал прямо в лицо, что я отпрянула от жуткого запаха перегара. Пока я снимала с себя всё, он медленно вытащил со штанов широченный ремень, сложил его вдвое, слегка замахнулся, ища место для будущего удара. У меня подкосились ноги. Если раньше это было в порядке вещей, то тут к ожиданию боли прибавилось чувство жгучего стыда.
Он схватил меня, положил поперёк лавки. Я уже выросла, потому получилось, что стою на полусогнутых. Мне на миг показалось, что от стыда и страха я немного обоссалась. Этого ещё не хватало.
Первый удар поперёк обоих ягодиц оказался такой силы, что боль заставила не только вскрикнуть, но ещё и слёзы хлынули. Боль первого удара всегда сильнее, чем ожидаешь. «Я тебя ещё и пороть, как следует, не начал! Это не больно, а вот теперь будет больно…». С этими словами он вновь ударил. Удар был такой силы, что полоса, оставшаяся от него, стала сразу вспухать, а я истошно завизжала. Просто давно не пороли, я начала забывать, что это такое. Ведь пороли таким же ремнём раньше, да ещё так часто, мне бы не стоило так орать.
«Настоящая порка ещё не началась. Раз!» - ещё удар и такой силы, что от боли я зарыдала. Тут моё тело отозвалось, оно вспомнило и не стало сопротивляться. Когда ждёшь очередного удара, ты поневоле сжимаешь ягодицы, тогда бывает ещё больнее. Лучше лежать, слегка расслабившись, покорно ожидая удар за ударом.      
  «Ты хоть понимаешь, за что тебя наказывают?!». Я молчу, ибо не за что. Опять удар, да такой, что искры из глаз полетели. «Я тебя спрашиваю?!». Я плачу. Зад горел, что нет мочи терпеть. Что он хотел услышать в ответ? Я не понимала. Что ни скажу, всё будет мимо. И это порку не отменит.
«Это – первая порка. Следующая будет ещё жёстче», - наконец всё закончилось. Из меня выбили всё, что можно. Не осталось даже стыда. Пострадала не только попа, бёдра, но и вся спина.
Порка выбила из меня всё лишнее, главное, отпугнула тех «других». Наконец-то, стала спать нормально. Если лежать на животе, без одеяла, боль позволяла спать. Днём было хуже. Надо было по дому много чего делать. Я же не за спасибо у них жила. Женщина целыми днями шила на старинной швейной машинке. Всё по дому приходилось делать мне. В предыдущей семье так пороли, что я вмиг научилась делать, как надо. Потому пререканий не было.
Если раньше ходила в широких штанинах, то теперь приходилось в халате-халадае свободного покроя (национальная одежда якутских женщин) ходить. Если не сидеть, то не так больно.
Вроде не за что, но порол он часто. Мальчик выздоровел. Пару раз пытался заступиться за меня, но куда там. Там такой мужик, попробуй только перечить ему, мало не покажется.
Душа моя успокоилась, всё устаканилось. Однажды хозяйка ушла к своим клиентам. Сына взяла с собой. Тут мужику приспичило выпороть меня. Как всегда, я покорно сняла свой халадай, хотела лечь поперёк широкой лавки, но он вдруг схватил меня, засунул между ног и зажал ими. И начал пороть. Почему-то было не так больно. Надо было кричать, а я молчала. Потому он вместо ремня взял кожаный плетёный кнут. Похоже, он заранее хорошо подготовился. А ремень положил почему-то в таз с водой. Меня, голую, бросил на пол. Боль от кнута была чудовищная, просто адская, Я так сильно завопила, что он стал бить ещё сильнее. Я каталась по полу. На этот раз доставалось не только ягодицам, всё тело подверглось чудовищной экзекуции.
Я так неистово кричала, что под конец охрипла, обмякла. В это время он достал намокший ремень, дал воде стечь и начал по новой. Всё тело будто разом подожгли – оказалось, что мочил ремень в соляной воде, чтоб мне было втройне больно.
Про себя сто раз пожалела, что невольно мечтала о порке. Казалось, что это никогда не закончится. Что забьёт до смерти. Я бы рада забыться, лишь бы не было так невыносимо больно.
Он бил долго, отвлекаясь только на то, чтоб выпить. Под конец он был совсем пьяный. Бил уже наугад, не так сильно, как в начале. Вдруг всё закончилось. Тело горело, адская боль приковала к полу.
Наверное, я ненадолго забылась. Очнулась от боли – уже в другом месте. Боль, страх, стыд, мужской сильный запах, и запах перегара. С каждым толчком, всё глубже, сильнее – я не понимала, что происходит. Потом вдруг он задрожал, затрясся и всё закончилось. Немного погодя молча взял меня в охапку, бросил на деревянный топчан, где я обычно спала. Накрыл чем-то. Я так без движения сутки пролежала.
 От себя не убежишь
У него был такой тяжёлый взгляд, что я не смела голову поднимать. Ела с ними за одним столом. Сидела, как раз напротив него. А он пожирал меня глазами, что готова была сквозь землю провалиться.
Каждый раз вздрагивала от его голоса. Самое мучительное – это ожидание порки. А выпороть он мог в любую минуту. По его всегда грозному виду не угадаешь, будет он сегодня бить или это последует потом.
Устав ждав, иногда сама нарывалась, чтобы, наконец, выпорол, пока все дома. Мне того раза хватило. Об этом никому не говорила, да и не совсем понимала, что тогда случилось. Я думала, что это ещё один вид наказания, что это в порядке вещей. «Скоро я тебе так всыплю, мало не покажется».
Я целыми днями ожидала неминуемую порку. Раз били просто так, боялась даже думать о том, что меня ждёт, если есть за что.
Почему-то он медлил. Видать, надеялся, что жена куда-то уйдёт, да та всё время была дома. Потом он объявил, что час наказания настал. Засучив рукава, поставил посреди избы две лавки рядом. «Я что-то не понял, чего стоишь? Раздевайся!». 
Меня как будто парализовал страх. Бешено застучало сердце, ноги задрожали, что не сразу смогла раздеться. «И долго мне ждать?!». Освободившись от всей одежды, вся дрожа, легла, вцепившись руками о края лавок. От ожидания и напряжения начали судорожно сжиматься и разжиматься ягодицы. Удара всё не было. Всё тело начало мелко дрожать. Он всё медлил. Слышно было, как проверяет ремень.
Последние мгновения перед поркой – самые ужасные. А первый удар всегда неожиданно болезненный, резкий, очень сильный. Боль была до того нестерпимой, что я взвыла, вся выгнулась. Похоже, он решил пороть чем-то более крепким, чем простой ремень.
Зычный звук удара и боль, сплошная боль. «На тебе! На! Ты думаешь это всё! Я только начал. Получай!».
Дальше плохо помню. Очнулась на своём топчане. Подо мной было мокро – то ли кровь, то ли под себя сходила. Попробовала приподняться – меня сковала такая сплошная боль, что еле сдержала крик.
Среди ночи почувствовала, как кто-то наваливается на меня сзади. Я впилась зубами в подушку. Крик застрял где-то в глотке. В это время он вошёл меня сзади, да так резко, рывком, будто нож воткнули в промежность. На этот раз было долго, сильно и временами так глубоко, что я поневоле стонала. Мужчина и не думал скрываться от жены, которая была в нескольких шагах от нас. Та, скорее всего, боялась, не смея перечить. Сквозь собственную боль, унижение и срам я чуяла, что она не