Клад отца Иоанна

вообще, ты держался в тот день, как настоящий герой. Я горжусь тобой! «Зернышки» упали бы от восторга, а Петька от зависти!
- Да какой я герой! Я только учусь... И очень часто еще ошибаюсь... Если бы не ты, то наворотил бы тут всякого... Ладно, Паш, давай не будем больше о плохом, пошли лучше к людям!
- Согласна, пошли!
И мы, взявшись за руки, вновь двинулись по лесу навстречу неизвестности.

* * *
Прошло примерно часа полтора, а то и все два, прежде чем лес расступился и мы оказались перед довольно пространным... болотом. Только этого еще нам и не хватало! Пение птиц здесь сразу заметно приутихло, а из мрачных недр заросшего водоема доносились тревожные звуки болотных жуков и громкое кваканье лягушек. Мы остановились и огляделись. Подступы к болоту пылали густой краснотой прибрежных растений. Рубиновые гравилаты, пурпурная плакун-трава, розовые трифоли водили хороводы средь густого краснотала. Теплую зеленовато-бурую воду обрамляли голубые россыпи незабудок, а ближе к средине болота, прямо на мерцающей от солнца глади сияли крупные фарфоровые звезды кувшинок. Кое-где на кочках колыхались ватные клоки пушицы. Болото не выглядело грозным и пугающим, оно по-своему было красиво и притягательно. Стояла духота. Воздух загустел в каком-то туманном мареве. Хотелось пить и хоть немножко освежиться.
- Пойдем, искупаемся? - предложил я. - Там, у кувшинок, наверняка есть чистая вода.
- По Водокручу соскучился? - пошутила Пашка.
- А-а! - отмахнулся я. - Да ну его... Волков бояться - в лес не ходить! Идем!
Мы разулись и осторожно двинулись по болоту. Почва сначала была твердой, затем быстро размягчилась, и из нее стала выступать буроватая влага, обильно окатывающая щиколотки наших ног. Вскоре нам пришлось уже ступать только по кочкам, покрытым пылящей осочкой, да сочной листвой купальниц. Раза два я срывался в воду, погрузившись в нее по колено, но топей тут пока, похоже, не было. Добравшись до середины болота, мы вышли на крохотный островок, густо заросший осинником. Близ кувшинок вода действительно оказалась прозрачной и прохладной, хотя и несколько пахла затхлостью. Скинув грязную и потную футболку, я вошел в воду по колено и, наклонившись, стал с удовольствием умываться. Пашка же присела на краешке острова на корточки и, черпая воду пригоршнями, поливала себе на лицо, шею и голову зеленоватую бодрящую влагу. Я плескался довольно долго, смывая с себя всю грязь и запахи «волчьей ямы». Когда я снова вышел на берег, то Прасковья успела уже выстирать мою футболку и развесила ее на согбенной осинке.
- Ну зачем ты, я бы и сам! - возмутился я.
- Ничего, мне не трудно...
- Ну спасибо, добрая сестрица...
После купания настроение у меня значительно улучшилось. Теперь, конечно, не мешало бы только подкрепиться. Прасковья точно прочла мои мысли и сказала:
- Может, перекусим? - и извлекла из-за пазухи сверток Слона.
- Ну, Пятница, с тобой не пропадешь! Ты умеешь предвосхищать события! - радостно произнес я и уселся на полуповаленное деревце. Паша примостилась рядом и, положив сверток на колени, стала раскрывать его. Следя за ее пальцами, я подумал: как ведь еще совсем недавно девчонка вот так же бережно расправляла находку загорелого Петьки, с которой-то и начались наши теперешние приключения. В газете оказались примерно полукилограммовый кусок сала и полбуханки ржаного хлеба, да еще два хвостика здорово увядшего зеленого лука. И ветчина, и хлеб были заботливо нарезаны тонкими ломтиками, чтобы нам было удобно их брать. И я представил, как огромный Слон, сидя у догорающего костра, рядом с храпящим подельником, в призрачной темноте ночи бережно резал эту еду своим охотничьим тесаком, стараясь для нас, своих пленников. И это показалось мне таким трогательным, что даже защемило сердце. Стало жалко Слона, неплохого мужика, но сломленного нелегкой судьбой и не желающего больше подниматься с колен. А если ему здорово попадет за нас? Лишь бы только главари не догадались, что он специально выпустил нас, хотя Ржавый, наверняка, заподозрит неладное... Сейчас этот худой бандюк, поди, рвет и мечет: провел-таки его ушлый мальчишка! Прежде, чем приступить к трапезе, мы перекрестились, и Паша прочла молитву: «Очи всех на Тя...», а потом еще и добавила: «Спаси и сохрани, Господи, за хлеб и за соль, питающего нас раба Божия Василия и сохрани его от всякого зла! Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь».
Мы снова перекрестились. Затем вновь опустились на деревце и стали кушать. На болоте было как-то уютно, спокойно, я бы даже сказал, надежно. Вряд ли сюда сунется какой человек, а уж тем более бандиты. Поэтому тут можно было малость расслабиться. Я поглядывал на опушенные ветки осины, на золотые бубенчики цветков купальницы, на ярко-синих и свеже-зеленых стрекоз, барражирующих над водной гладью.
- Паш, а чем стрекозы питаются? - спросил я.
- Комарами! - отозвалась девчонка, надкусывая луковое перышко.
- Да?! А я думал, что они лишь водичку пьют, с разными там дафниями. Вот молодцы! То-то я гляжу, тут этих «биргашей» почти не видно, попрятались, видать, по густым зарослям.
- Ночью выйдут... - вздохнула Пашка. - Мало не покажется!
- Ничего, до ночи мы тут сидеть не собираемся! Бог даст, к вечеру уже в лагере будем... - и, причмокнув, я добавил: - М-м, вкусная ветчинка!
- Жор, отгадай загадку! - предложила Прасковья. - Платье потерялось - пуговки остались!
- Не знаю! - ответил я, подумав с минуту. - А подсказка есть?
- Это дерево такое.
- Хм, - снова задумался я, но, так ничего путного не припомнив, сдался окончательно.
- Это черемуха! - улыбнулась Пашка. - А вот еще, слушай. Спинка соболиная, брюшко беленькое. Кто это?
- О, это я знаю! Это - ласточка! Точно?
- Ага! Как узнал?
- Да так, приходилось слышать где-то...
Мы оставили по кусочку сальца и хлебца, на всякий случай, спрятав сверточек в карман моих бриджей, помолились и снова двинулись в путь.
К счастью, на этот раз болото было к нам более благосклонным. Мы без особых проблем прошли по осиннику, миновали кочкастую заводь, одолели густой ольшаник, пробились сквозь заросший камышом да осокой ивняк и... вновь выбрались на твердую почву, прямо к подножию высокого соснового леса. Идти было не трудно, не страшно, мучила только жажда. То, что наши, уже многочасовые, поиски жилья пока еще не дали желанных результатов, меня особо не расстраивало: я был рядом с Пашкой, желудок претензий не имел, а кругом царило летнее великолепие. И можно было так идти и идти, хоть еще целые сутки. Мы негромко обсуждали два прошедших дня, искали ошибки, укоряли друг друга за промахи, строили планы на будущее, надеялись на Божье заступление и на удачное разрешение всех наших злоключений. Через некоторое время духота в лесу поднялась просто невыносимая!
- Парит сильно! - вздохнула Прасковья. - Скорее всего, к грозе...
- Как же без нее-то! Это ведь наша старая знакомая! Помнишь, какое она устроила нам путешествие на Урале?
- Еще бы! - согласилась девчонка. - С нее-то все и началось...
- Да, и кончилось тоже... - добавил я. - Поиздевалась же она над нами! Да и в этот раз, считай, без нее, гремучки-то, не обошлось: она ведь загнала меня в Никольский храм и навела на мысль о кладе!
И тут же мы услышали далекие громовые раскаты.
- Ну, вот и приветствие! - усмехнулся я. - Похоже, и впрямь спешит к нам наша попутчица!
Ветер сразу усилился и загудел в высоченных кронах деревьев. В лесу заметно потемнело. Но длилось это не больше десяти минут. Все опять стало на свои места.
- Пролетела? - осторожно предположил я.
- Скорее всего, это только разведка была. Так, облачко налетело... Главная туча еще на подходе... - заключила Прасковья и успокоила: - Ничего, летний дождь скоротечен: польет, погрозит, и тут же солнышко опять обогреет.
Мы прошли еще примерно с километр и внезапно очутились на опушке леса. Солнце тут играло вовсю. Я бы даже сказал - пекло нещадно! Я стащил с себя футболку и подставил под горячие лучи свое уже бронзовое тело (хотя еще совсем и не такое черное, как у кучера Петьки). Пашка же положила себе на голову лопушок, чтобы не напекло. Немного привыкнув к яркому свету, мы осмотрелись. Прямо перед нами растекалось изумрудное ржаное поле. За ним, почти у самого горизонта, вновь виднелся ровный частокол сосен. А вот рядом с нами, буквально повсюду, белели, желтели и краснели россыпи земляники.
- Жор, смотри! Уже много спелых ягод! - радостно воскликнула Пашка и, тут же опустившись на землю, стала шарить по маленьким кустикам. - Какая вкусная! Обожаю землянику!
Я огляделся по сторонам. Людей нигде видно не было, дорог, вроде, тоже, но то, что мы вышли к ухоженному полю, говорило о том, что и селение должно находиться где-то неподалеку. Вдали, над горизонтом, прогрохотало, и ветер стал там раскачивать деревья. А у нас на опушке стоял полный штиль. Весело пели птички, и ярко (даже очень) светило солнышко. Я присоединился к Пашке и, пристроившись близ раскидистого куста цветущего шиповника, тоже опустил ладони в сочную зелень травы. Ягоды крупные, сладкие, ароматные попадались довольно часто. Есть их было - одно удовольствие. Мы наслаждались первой в этом году земляникой, молчали и только слушали птичье разноголосье. «Станьте в тень! Станьте в тень!» - заботливо предлагала милая пеночка. А из колосистой ржи иногда доносился упрямый и совсем несвоевременный призыв перепелки: «Спать пора! Спать пора!» Мы так увлеклись сбором ягод и так разомлели на солнцепеке, что совсем прозевали приход грозовой тучи. Лишь когда за нашими спинами грохнуло так, будто выстрелили их тяжелой гаубицы, мы вздрогнули и, не сговариваясь, вскочили с земли. Уже полнеба занимала лохматая темно-лиловая «свинцовая» туча! На поле и опушку обрушился шквал ветра. Полетели ветки, пыль, шишки, иголки...
- Вот, зараза, все-таки выследила! - воскликнул я. - Теперь задаст жару!
Пашка довольно быстро сориентировалась и крикнула: - Бежим вон в те кусты!
- Может, лучше в лес вернемся? В кустах-то быстрее промокнешь! А вдруг град ударит? - возразил я, натягивая на вновь подрумяненное тело свою фирменную футболку с сияющими куполами Преображенского храма.
- Нет! В грозу в лесу очень опасно! А в кусты молнии никогда не бьют!
Мы припустились к зарослям, колыхающимся метрах в двухстах от нас и прилегающим прямо к кромке поля. Отдельные крупные капли дождя уже срывались на землю.
Снова ударил гром, потом сверкнула яркая молния, и опять так шандарахнуло, что аж уши заложило, а над полем раскатилось тяжелое эхо. Мы забрались в самую гущу кустарника и присели на корточки под его ветками, густо переплетенными вьюнками. Вокруг все кипело, металось, вздымалось. И кусты, и рожь в поле, и ближайшие деревья, и трава с земляничными россыпями превратились в охваченное штормом изумрудное море! А вскоре на землю пролился и дождик: плотный, тугой, холодный, но, как и предполагала Пашка, довольно быстротечный. Едва только туча пересекла поле, так и струи сразу стали слабеть, пока окончательно не иссякли. И тут же вновь выглянуло солнце: яркое, щедрое, как бы умытое и даже немного остывшее. Дождь промочил нас лишь наполовину, зато хорошо освежил, и жажда не стала такой уж назойливой. В мокром воздухе расцвела яркая сочная радуга! Она упирала концы в лес и поле и возносилась прямо в небеса! Точно мост,