Дед-Илья

неуловимая субстанция с каждой секундой развеивается и улетучивается. Илья хотел найти причину, пытался увидеть укрывшегося в сумраке инфернального монстра, поглощающего детскую жизнь. Но никакого монстра не находил, жизнь просто улетучивалась, тихо и безобидно. Николка был окружен постоянной суетой матери, целого роя бабушек и теток, все они клубились вокруг него со своей навязчивой и тяжелой заботой. А жизнь все утекала, врачи опустили руки, и во всей этой печальной круговерти один лишь Николка и оставался стоически спокойным и даже, по-своему, бодрым. Он не скулил, не канючил, не боялся  и не обольщался, шел к своему концу уверенно и спокойно.
В конце марта он умер. И образ его так запал Илье на память, так глубоко впечатался, что день и ночь Илья видел мальчика как живого, все черточки изможденного лица, все оттенки взгляда больших серых глаз. Он знал его! Знал нутром, сердцем, каждой жилкой! Именно теперь, когда он умер. До этого лишь смутные догадки гнездились глубоко в подсознании. Как Илья мог не распознать столь родного существа, да еще на расстоянии вытянутой руки? Мысль эта не давала ему покоя, днем и ночью. Никакие заботы и дела не могли отвлечь или рассеять это странное чувство – смесь вины, любви, общности и тоски. Только с Борисом было так, но это не мог быть он! Борис ушел, когда мальчик этот уже родился, ему было года два отроду.
Теперь от былой рутины не осталось и следа. В сердце устойчиво поселилось тянущее и будоражащее ощущение важной непознанной тайны. «Это смерть», - подумал Илья, - «Меня зовут!» Мысль эта, как ни странно, не причинила Илье не беспокойства, ни огорчения. Без всяких признаков паники Илья доживал свои последние дни на Земле. Он отложил немного денег на похороны и составил в нотариальной конторе завещание, отписав свое недвижимое имущество бывшей жене, Наташе. Пусть помянет добрым словом! Каждое утро Илья старательно брился, он слышал, что брить покойника крайне неудобно и проблематично, а он не хотел доставлять лишних хлопот. С бесстрастием самурая смотрел теперь Илья на мелкие жизненные неурядицы и жалкие сиюминутные желания. Он стал, в своем роде, аскетом, оставив интерес ко множеству бессмысленных человеческих дел и забот, всецело приготовившись к встрече с тайной. В этом состоянии было нечто возвышенное и тревожное, каждый миг мог стать последним, а потому был пропитан чувством отрешенной торжественности.

31.  

Так или иначе, некие таинственные узы судьбы все крепче и крепче стягивались вокруг Ильи. Отрешенность и ощущение загадочного стали для Ильи постоянными спутниками. И, в особенности, не было недостатка в таинственности. Масла в огонь подлил… кто бы вы думали? Дед Савва. Правда, в игру он вступил, как бы, опосредованно, не входя в контакт.
Раз, возле метро шагах в пятидесяти от себя Илья увидел старика в его привычном одеянии. Дед Савва шел не спеша, слегка помахивая пустой кошелкой. Илья ринулся через толпу, не разбирая дороги, на манер лося во время весеннего гона. Однако знакомая фигура старика, как назло, наглухо затерялась в толпе, и Илья напрасно носился по переходам и перронам, бесцеремонно расталкивая ни в чем не повинных москвичей и гостей столицы. Деда Савву он не нашел.
Илья не успел даже толком осмыслить недавний инцидент, как старик проявился вновь. Илья опять заметил его в метро, и гнался за ним вплоть до станции «Сокольники». При выходе из метрополитена Илья еще видел впереди маячащую спину старика, потом дед Савва завернул в Петропавловскую церковь. Обнадежившись, Илья отворил массивную дверь и вошел в полумрак, пахнущий ладаном. Довольно тщательно и бесцеремонно обследовав церковь вдоль и поперек, Илья вновь не нашел старика. Оставалась одна надежда – возможно, хитрый старик отсиживается в алтаре. Набравшись наглости и напустив рассеянный вид, Илья решительно пустился на святотатство. Когда возмущенный дьякон выдворял его под локоть через царские врата, Илье было совершенно точно известно, что деда Саввы в церкви нет.
В третий раз старик таинственным образом возник на Старом Арбате, куда Илья забрел в выходной пройтись и развеяться. Издали Илья сразу узнал старика, который отчаянно торговался с одним из многочисленных перекупщиков антиквариата. Однако, казалось, само появление Ильи спугнуло старика. Он зашагал по улице, наращивая темп. Илья, однако, с честью выдержал забег через людную улицу, по пути рассыпав лоток со значками и сбив тележку с мороженым. И вот, вожделенная цель близка, спина в потрепанном двубортном пальто всего шагах в пяти. И вдруг неожиданное понимание пригвоздило Илью к мостовой: он с совершенной, не допускающей ни сотой доли шанса определенностью знал, что стоит ему окликнуть старика, хлопнуть по плечу, к нему обернется совершенно чужой незнакомый человек, возмущенный и ошарашенный. Мысль эта, возникшая в голове как данность, заставила Илью немедленно свернуть преследование. Когда имеешь дело с адептом (к числу каковых дед Савва, безусловно, принадлежал), такие номера с погонями и беготней явно не подходят. Савва Пркопьевич, как и говорил, был Зерцалом, беспристрастным и таинственным зеркалом, которое отражает не то, чего ждешь.
И, странное дело, во всем, что с ним произошло в недавнем времени, в том что сдвинулась его жизнь с мертвой точки, пусть нехотя и болезненно, почуял Илья руку старика, деда Саввы, который, не уча, был Учителем.  Словно для того, чтобы еще больше все запутать, Савва приснился Илье той же ночью. Во сне старик приблизил свое лицо почти вплотную и спросил, яростно сверкнув глазами: «Где ж твой крест?» Илья судорожно шарил под рубахой, стараясь нащупать маленький серебряный крестик, а дед захохотал гомерически и гулко крикнул: «Дурень! Не там! Не там ищешь!»
Странный сон, которому Илья тогда никакого объяснения не нашел.

32.

Переломный момент в жизни Ильи наступил довольно неожиданно. И, заметим, при вполне банальных обстоятельствах. Ехал он из магазина на велосипеде, приторочив к багажнику пакет молока и прочие немногочисленные свои покупки. Был май, все кругом уже зеленело, и к обычным уже для Ильи сложным ощущениям примешалось новое настроение распускающихся почек и клейких листочков. До дома было уже близко, седло старенького велосипеда поскрипывало в такт педалям. Илья ехал по тротуару мимо  играющих ребятишек и приглядывающих за ними старушек, и во всем своем существовании ничего необычного вроде бы не замечал. Солнышко уже клонилось к закату и яркие блики играли между редкими ветвями стриженных лип.
Ощущение, будто громадную плотину в нем разрушает еще большая, необъятная и неукротимая Сила, застало Илью врасплох. Он растерялся, предчувствуя Нечто главное и неотвратимое, сбавил ход, собираясь слезть с велосипеда, но так и не успел.
Образы Бориса, маленького Николки, Саввы Прокопьевича слились вдруг в понимании его в нечто единое, монолитное и цельное. Вскипела в сердце невиданная радость, словно сына своего нерожденного почувствовал он их где-то у себя в груди. И открылся некий новый ход его жизни, осветило его неведомым Светом. Представились ему люди эти скрещениями лестницы в небо, Бесконечного Креста, с бесчисленным числом перекладин. И каждый из них подставил Илье плечо, как ступеньку вверх, как шанс к изменению.  Вот для рыцаря достойная цель – быть на перекрестках человеческих судеб, на скрещениях сил, воль и намерений! Нет лучше такой ступени на бесконечной лестнице, если не позабыл, конечно, распять на Бесконечном  Кресте все суетное, мелкое, сиюминутное.
Огромное понимание обрушилось на Илью в одночасье, весь Мир был ясен ему в это мгновение, весь разом, без вопросов, ответов и сомнений. И было понимание это и счастьем, и любовью, и смирением, и знанием. И был Илья уже не Илья. Пропало куда-то все временное и несуразное, все, что налипло и пристало к душе за долгие годы. Был он словно орган, в чьи медные трубы посылает свое неизъяснимое дуновение Дух Божий. И звучат трубы органные громогласно, посылая в мир несовершенный мир гармонию сфер. Все понимание и постижение Мира, вся любовь и милость, гармония и вера соединились в этот миг в одном человеке, и человеком этим был Илья. Будто Сам Христос стал теперь за спиной у него и сказал кротко и сильно: «Мир вам!» Может ли быть миг счастливее этого, когда ты – средоточие Вселенной, и она, как мать, рождает тебя? Чего желать тебе еще, к чему стремиться? К тому лишь, чтобы излить благодарность, которая также безбрежна, как и счастье. От такой радости, знал Илья, рождаются Миры и возникают звезды. И ничего так не хотел он, как истратить всего себя на эту благодарность, исторгнуть в Мир неразделенное счастье.
Словно солнечные лучики, потянулись из сердца нити к судьбам и болям человеческим, к тугим узлам страстей, ошибок и противоречий, к заскорузлым порокам и опустошающей тоске… Скольким помог Илья (вернее, Дух через Илью)? Кто ж их учтет. Однако, мир в это затянувшееся мгновение вздохнул, наверное, с облегчением – ведь обновленный человек пришел в него.
Ветер коснулся занемевшего лица, Илья открыл глаза. До дома по-прежнему оставалось метров триста. Начинало темнеть. Илья опустил глаза и едва не присвистнул. Велосипед под ним замер как вкопанный на двух колесах в вертикальном положении, а ноги Илья все еще держал на педалях…

33.

С того дня никогда уже Илья не был прежним. Не то, чтобы стал он кем-то другим, да только то, что было в нем от человека, от Ильи, стало как бы прозрачным и размытым, ведь Нечто иное теперь руководило им, направляло и формовало. Никто впрочем против перемены этой не возражал. На работе Илья хоть и прослыл личностью загадочной и эксцентричной, ребята-радийщики любили его за мягкость, сердечность и юмор, зная, впрочем, что оседлать такого нельзя. При попытке вовлечь Илью в какие-либо чуждые схемы и отношения, оппоненты мгновенно чувствовали на себе его железную волю. Соседи тоже подметили перемену, Илья мог «зависнуть» по дороге домой, открыв дверь в подъезд, простоять полночи на балконе, заговорить невпопад. Однако, подсмеиваться над ним открыто тоже не решались. Тогда-то и прикрепилось за ним в квартале прозвище «Дед». Кто-то брякнул невпопад, не подозревая что, попал в точку, и старое прозвище прилипло мгновенно.
Деда Савву Илья больше не искал, но знал, что старик еще встретится на его пути, прежде чем уйти из этого мира своими загадочными путями. Борис снился теперь Илье во сне на особый лад: это не был уже образ человека, которого знал он, это было то самое, что взирало на него глазами Борьки в минуты их странной обоюдной молчаливой  задумчивости; нечто, не имеющее очертаний, но в сотни раз более ощутимое и реальное, что и называют, вероятно, духом. Памяти людской не хватало у Ильи, чтобы охватить и припомнить те чудные дали, в которые водил его друг. Лишь чувство необъятного счастья доставалось на долю ограниченного ума. Остальное, знал Илья, сохраняет и помнит неустанное сердце, оно и проявит накопленное необъяснимое в нужный час.
Весь имеющийся досуг проводил теперь Илья на природе. Ходил верст по сорок в день, не чувствуя усталости, прикладываясь к деревьям, заглядывая в овраги, наблюдая