Дед-Илья

нудные разговоры с соседом по грядке, и вдруг – таинственное!

14.

От кряжистого дуба отделилась фигура не фигура, марево не марево, а только отделился кто-то! И встал, облокотившись на дерево, даже, вроде бы, подбоченясь. Илья как-то сам собой уселся наземь, как стоял, на бугорке. Сидит и глазам не верит. И верить страшно, а спугнуть видение – еще страшнее. Меж тем, обладатель размытого силуэта как-то во мгновение ока переместился ближе к Илье, и маячил уже метрах в трех, рядом с ветвистой ольхой. Видом был он зыбок, словно бы стеснялся своего появления. С похолодевшими от волнения руками Илья встал на ноги, при этом внутри коленей что-то вздрогнуло и зачесалось. Пятью твердыми шагами он, как бы в полузабытье, преодолел отделявшее его от лешего расстояние, протягивая на ходу руку для приветствия (ничего другого в опустевшую голову просто не пришло). Нечто, напоминающее пушистую и чрезвычайно мягкую лапу, слегка сжало ладонь в ответ. В эту секунду мир вокруг замер, и как долго находился он в этом замершем положении, Илья судить не мог. А, возможно, мир вовсе не замирал, а вертелся себе и крутился, вот только для Ильи пространство и время вдруг перестали существовать, слово бы слившись вместе и образуя собой некую новую величину. Эта величина вместила в себя неожиданно чистое, прямо-таки кристальное понимание того, что леший, как Ось данного конкретного мира, называемого лесом, есть сама суть его, творческая и оживляющая сила, а не лукавый мошенник, каким его представляют народные сказки (в обработке церковников и большевиков). И больше того, - друг человечества на протяжении всей его истории, - учит он людей веками на примере деревьев и трав выправить свои пути, устремить жизнь в Лоно Господне. Аналогии одна за одной роились в сознании, и из них складывалось, что маленький лесной цветок и далекая необъятная галактика – суть явления одного рода, и ошибется тот, кто сочтет одно больше, значительней или важнее другого. Удивительный лесной хозяин предстал в сознании и сгорбленным маленьким старичком, каким его рисует молва, и устрашающим загадочным духом, каким видят его шаманы, клубящимся туманом в виде волка или оленя, как видят его волк и олень, и веретеном световых волокон, вращающимся с непостижимой быстротой, каким видит себя хозяин сам. С необыкновенной живостью представилось Илье, как леший, помогающий лесорубу подобрать лучшее дерево на постройку дома или церкви, яростно преследует болезнями и неудачами обидчика, понапрасну сломавшего ветку или раздавившего червя. Целый мир открылся Илье в одно затянувшееся мгновение, и реальность этого мира не подлежала сомнению, в отличие от надуманных премудростей, которые почерпнул Илья в последнее время так обильно, что горло прямо-таки першило от книжной пыли.
Из этого состояния Илью вывели хриплые завывания рыцарского рога. Где-то неподалеку трижды протрубили призыв…
Илья открыл глаза и обнаружил себя все в том же овражке. Когда он поднялся по лесистому склону назад, на поле, то обнаружил что солнце стоит почти там же, где и было, перерыв еще не закончился, и есть еще пара минут, чтобы наскоро умять бутерброды с сыром, которые не смог впихнуть в себя сосед по грядке.
А всего более удивительно было то, что он даже не задался резонным вопросом, который надлежало бы задать всенепременно. А вопрос этот можно было бы сформулировать примерно так: кто же трубил в рог?

15.

Из бывшей отцовской компании Павел Семенович был наиболее деятельным сторонником просвещения Ильи. Вернее, его «посвящения» (именно это слово звучало, когда новоявленные мистагоги обсуждали кулуарно «пути и перспективы»). Вдохновляясь возможностями Ильи с каждым разом все больше и больше, никто из них, впрочем, не задумывался, а в самом ли деле сами они посвященные? Хотя в их бодром настрое и таинственных изречениях подтекстом это, как бы, подразумевалось.
Но упомянутый Павел Семенович пошел дальше всех. Свою ослепительную идею преподнес он Илье в тайне, не обсуждая ее с соратниками коллегиально. И было от чего усомниться даже самым заядлым мистикам, ибо рассказ Павла Семеновича звучал более чем фантастично. А суть его состояла в том, что на астральный контакт вышли представители высших цивилизаций, они-то и объяснили Павлу Семеновичу что, зачем и почему (в отношении Ильи). И больше того, контактеры ВЦ готовы были помочь не словом только, но и делом, и выразили даже намеренье вручить Илье для осуществления его космической миссии атрибут значительного могущества, а именно: «драконий камень», тонкоматериальный талисман способный привлечь какую угодно силу, защиту и покровительство. Старшие братья по разуму, впрочем, оговорили, одну подробность: то, что для Ильи будет усилителем всех его волевых импульсов, для них самих будет являться чем-то вроде исследовательского зонда в мир людей, с целью изучить, понять и направить.
Затея, по каким-то причинам, показалась Илье стоящей. Быть может, за счет своей авантюрности. А может и потому, что и сам он жаждал поскорей прикоснуться, осмыслить, понять, принять участие в процессе.
И вот, встреча со «старшими братьями» произошла (технические тонкости по понятным причинам опускаю). Естественно через астральный контакт, без всяких там пошлых летающих тарелок. Илья получил обещанный «камень», а  тон, в котором контактеры общались, заставил Илью и впрямь поверить в миссию. В чем она, миссия эта, осталось несколько размытым в сознании Ильи. Но чувствовал он теперь торжественность и значение в каждом своем шаге, в каждом слове, в каждой масли. Все было буквально напитано предчувствием чего-то великого, чего-то по настоящему значимого. Он стал участником колоссальных деяний, и хотя пока не знал, какие конкретные шаги предпринять, думалось, что интуиция и на этот раз его не подведет. Но интуиция почему-то молчала. Зато мощь и действенность каждого своего желания, каждого воления, каждого, даже самого пустячного, посыла росла с каждым днем. Стоило хлопнуть в ладоши и развести при этом руки на достаточную ширину, воспроизводя в уме  секретную формулу, как он совершенно отчетливо чувствовал в руках нечто упруго-твердое, гудящее самопереполняющей мощью. По временам Илья видел «камень» во сне. Яйцеподобный и светящийся изнутри предмет был сплошь покрыт тончайшей резьбой из узоров или каких-то таинственных знаков. Он вызывал благоговение и представлялся то непобедимым оружием, то чудесным инструментом, скрытых возможностей которого не знает никто.
Люди, чем-то Илье насолившие, несли наказание почти немедленно. Те, кто был ему близок и дорог, напротив, благоденствовали. Сила «камня» действовала, как видно, и без сознательного на то желания. Со временем Илья оказался, как бы, окутан этой силой, она сопровождала его всегда и везде, при любых обстоятельствах. Уверенность в себе, которой, пожалуй, не было у Ильи никогда, стала теперь его постоянным спутником, и могущество, подаренное гостями из глубокого космоса, стало почти привычным.

16.

Конечно, в такую игрушку не мудрено заиграться, и Илья заигрался не в шутку, но игра его была прервана. К счастью, наверное. Ведь история знает множество случаев, когда глубокие мистики и могущественные маги теряли себя из-за привязанности к атрибутам силы, в ущерб самой силе, и уж, подавно, Духу, которому эти «побрякушки», в общем-то, не нужны.
Случилось Илье вновь зайти в ту старенькую тихую церковь, где встретил он в первый раз бесноватую Наташу и ее тетку. Наташу заметил Илья лишь к концу службы, она стояла в черном платочке слева, в самом углу, одна.
Повинуясь безотчетному желанию, Илья захотел подойти, Бог знает, зачем. Заговорить, а может и помочь, может быть всучить бедняжке немного денег. Когда девчонка подняла на Илью свои глаза, кроткие и вполне осмысленные, в них проскользнула искорка узнавания, вслед за которой там вспыхнул ужас.
- Не дави! – истошно завопила она, всем корпусом подаваясь назад, - не дави!
От ужаса она не могла оторвать взгляда от Ильи и продолжала пятиться задом, сметая подсвечники и церковную утварь, расталкивая обомлевших прихожан. Ее подхватили, она судорожно вырвалась, продолжая свое паническое бегство все так же, задним ходом. Илья, пытаясь преодолеть растущие растерянность и панику, попытался по обыкновению прибегнуть к помощи «камня», он уже привык думать, что тот поможет в любой ситуации. Как видно этого-то делать и не стоило, как только мысль эта обозначилась в сознании Ильи, в алтаре что-то грохотнуло, будто в стену ударили чем-то тяжелым. В ту же секунду Наташа издала пронзительный вопль, казалось, ее что-то толкнуло назад с новой силой. Внезапно она обо что-то споткнулась и упала навзничь назад, гулко стукнувшись головой. Она была без сознания, из носа тотчас полилась кровь.
Наташу с тяжелым сотрясением увезли в больницу. Смущенный и озадаченный священник прошел обратно в алтарь. Церковные старушки принялись, шепча под нос молитвы, ликвидировать разгром, царивший в помещении. Они же сдержанно, но весьма настойчиво попросили ошарашенного Илью уйти, и он молча повиновался. На улице уже совсем стемнело, в лицо ударил острый, как нож, северный ветер, небо заволокло свинцом. Последние прихожане покидали церковь, стараясь не смотреть на него, старательно крестясь на храм и поспешно выходя за ворота. Вскоре и сам Илья побрел прочь, церковный сторож уже вышел закрывать на ночь.
Мало сказать, что Илья чувствовал себя отверженным. Правильно было бы сказать, что он им и был. Впрочем, быть осужденным церковной публикой, Илью ничуть не устрашало. Но бездною ужаса ему казалось быть отверженным Духом… За свою жизнь, Илья, пожалуй, впервые оказался перед реальностью такой возможности.
Слезы были первой закономерной реакцией, но вскоре они исчезли, было ясно – для заурядных самосожалений случай слишком серьезен. Ничего, пожалуй, сейчас не хотелось ему, как только не быть, исчезнуть, раствориться.
Он брел домой, и пустота, которая росла в нем с каждой минутой, обессилила его настолько, что на свою лестничную площадку он взобрался почти ползком.

17.

Около полугода Илья был, что называется, на грани. Наташины глаза, расширенные от ужаса, словно прожгли в нем неисцелимую рану, брешь, которую не заделать ничем. Стыд, раскаянье, самообвинение – все эти слова лишь бледно обозначают состояние, которое навалилось на Илью в то время. Мысль о самоубийстве не покидала его, и даже когда Илье удавалось вытеснить ее нечеловеческим усилием, она, словно бы, бродила вокруг, подстать неутомимому голодному падальщику. Не сказать, что бы Илья не понимал бессмысленности этой идеи. На кладбищах, да и в других «злачных» местах ему случалось видеть самоубийц – свинцово серые тени, обреченные ежесекундно переживать свои страдания, те самые, толкнувшие на роковой шаг. Однако длить свое существование на этой Земле Илья также полагал невозможным – пресечь раз и навсегда пришедшее через него зло, вот чего он хотел больше всего на свете. А без этого воздух не шел в грудь, словно наполняя легкие духотой, холодным пустым и на удивление пресным представлялся ему мир вокруг. На мир этот Илья смотрел уже с точки зрения