Дед-Илья

взрослый мужик заскулил бы. Чует Илья, что не весь он здесь, на койке. Какая-то часть его словно бы вышла. Куда бы это она? Стоило подумать так, чувствует Илья, что вовсе он не Илья. То есть не мальчик семи лет на больничной койке. Он огромный как башня, и гудит весь, и вибрирует, словно колокол от удара. И свет льется, вроде бы как, из него самого, неизъяснимый, малинового оттенка. А по средине, там, где у обычных людей позвоночник, а у «башни-колокола» - чугунный язык, там жар неопаляющий разливается и все ходуном ходит. Так и длилось все, с той поры, как на койке райбольницы рывком сел, до того, как в реанимации (через три дня) капельницы снимать стали…
Ну, и к кому с такими впечатлениями ребенку идти прикажете? К папаше приемному (лауреат государственной премии, ракетные комплексы «Перун-1», «Перун -2»), или к «мамаше» (на гастролях в Амстердаме толпа перед фойе театра устроила настоящую давку, трое госпитализированы)?
Позже был и другой случай, уже в Москве, в элитной школе. Времена тогда были скользкие, перестроечные, считалось, что многое уже можно. Вот и соседка Ильи по парте так посчитала, и надела в школу красивый бабушкин крестик (семья была умеренно верующая). И вот, на уроке физкультуры крестик этот у девчонки из-под футболки вывалился и повис у всех на виду. Учительница физкультуры (стареющая выбеленная стерва с глазами навыкате и замашками жандармского ротмистра) налетела на бедную Тоню как коршун, лицо перекошено злобой, того и гляди ударит. «Что это такое?!» - истошно заорала, и ухватилась за шнурок, чтобы крест сорвать. В этот момент Илья, беззаботно болтавший на скамейке освобожденных, почувствовал в себе нечто неизведанное. Где-то внутри как-то защекотало, толи в животе, толи под сердцем, как-то беззвучно щелкнуло, зародился стремительный вращающийся вихрь. И когда этот вихрь достиг головы (казалось, даже волосы зашевелились от ветра), Илью подбросило со скамьи вверх, в долю мгновения он оказался на ногах и гаркнул громовым (как бы и не своим вовсе) голосом: «Прочь!!!» Смелая выходка, скажете вы? И не больше? Только вот реакция стервы-физкультурницы была на нее более чем неожиданной. Вместо того чтобы отделать грубияна, вытолкать вон с урока, оттащить за шиворот к директору, эта бой-баба покрылась мертвенной бледностью, скорчилась, подкатив глаза, и вдруг, к удивлению 35 шестиклассников (включая освобожденных) залаяла по-собачьи, причем очень натурально. Приступ лая не смогли остановить ни приглашенный завуч, ни школьная медсестра, ни увозившая физкультурницу бригада скорой помощи. Больше ее в школе никто не видел. Но помнили долго. Тоня, из-за которой весь сыр-бор возник, воспользовалась суматохой, подошла к Илье, тронула за руку.
- Как ты это сделал? – распахнутые глаза были полны удивления и восторга.
- Защитник веры. Цвет рыцарства, - монотонно изрек Илья слова, доносившиеся откуда-то из неопределенных глубин памяти, словно, сам себе, пытаясь осознать сказанное.
- Чего? – переспросила Тонька, глаза ее еще больше расширились, и в глубине их мелькнул огонек понимания с оттенком ужаса.
Но Сила уже оставила Илью, он промолчал.

6.

- Защитник веры, цвет рыцарства, - заключил престарелый отец свои слова, подавая на вытянутых руках узкий фамильный клинок. Говорят, меч служил прадедам еще во времена Готфрида Бульонского.
Молодой человек, облаченный в черную хламиду паломника, принял оружие с почтением, но без особого трепета, какой нередко увидишь у юных новоиспеченных рыцарей. Он и не был новоиспеченным, подтверждением тому мог бы послужить глубокий сабельный шрам, пролегающий через правую бровь, - трофей, привезенный им из венецианского похода, отважной, хотя и безнадежной вылазки против мавров. Полы хламиды почти полностью сгладили очертания оружия. Волю предка надлежало исполнить оружием предков, хотя для непредвиденных обстоятельств в дорожной сумке между караваем хлеба и шерстяным плащом лежал маленький, почти игрушечный, стальной арбалет, гордость английских мастеров. Стальные болты выкованы в Толедо, десять штук на флорин, сущее разорение! Но, учитывая, что дело не простое…
Идти пешком под видом паломника с этим странным поручением именно сейчас, когда землю Фландрии охватил пожар восстания, опасно и сложно. То и дело на суше и на море бьются нидерландские «гезы» с карателями кровавого испанца Альбы, дороги полны разбойников и дезертиров, крестьяне озверели от постоянных грабежей и поборов.  Сегодня каждый честный фламандец или воюет за свободу, или уже погиб. Впрочем, отец непреклонен, это не только война за независимость, прежде всего это война религий, а Орден не участвует в них со времен второго крестового похода.
- Вся их сила в словах, - говорит мудрый родитель, - если бы вера зиждилась на словах, то Лютер или любой из папских кардиналов превзошли бы святостью самого Спасителя, прости меня Господь! Всех интересуют слова, и никто не ищет Слово. Ветхая церковь уже показала свой оборотный лик, новая – еще покажет.

Откуда взялся кровавый убийца, наводящий ужас едва ли не на всю Фландрию, Брабант и Зеландию? Кто он? Папистский наемник, призванный посеять панику и вызвать слухи о конце света? А что, вполне в духе инквизиции! Или одержимый?
Следовать наитию – таков принцип для рыцаря на распутье дорог. Немного серебра в кошельке, неприметная одежда паломника, тщательно скрытое оружие и, главное, доверенные люди Ордена почти в каждом здешнем городке – вот условия для превосходной пешей прогулки…
На восьмой день пути в захудалом трактире услышал, наконец, о знаменитом ночном убийце. Он отметился здесь пару дней назад. Жертвой стала молодая крестьянка из маленькой рыбачьей деревни, мили две к западу.  Внутренности разбросаны вдоль дороги. Все внутренности! Как и всегда, в обезображенном трупе не осталось ничего, что можно было бы из него вырвать. Почерк вполне самостоятельный. Здесь-то и приходит время для упомянутого ранее наития.
Он искал напряженно, буквально пробуя воздух на вкус. Рынок, гавань, площадь перед собором, квартал мясников, квартал шорников…
И вот, внезапно, волна леденящей душу тяжести накрыла его у чистенькой опрятной булочной в самом центре города. Довольно неожиданное место, прямо скажем, но ведь так и должно было быть. Теперь завяжем разговор с хозяином скобяной лавки напротив, похоже, он не прочь поболтать: «О да, я в Рим, очиститься душой, вымолить отпущение у святого отца. По кружке пива? Только за ваш счет милейший. В кошельке паломника не водится лишних денег».
Вот и вечер, прощай радушный хозяин. Зверь выходит на поживу, он не знает о расставленных капканах.
Тишина! Совершенная тишина внутри, любое беспокойство, колебание, навязчивая мысль мгновенно спугнет ночного мясника, не даром он так неуязвим.
Беззаботный гуляка, бредущий из трактира в деревню, возможно, так ничего и не понял. Кто-то замахнулся, выметнувшись из придорожных кустов, за ним выросла темная фигура, в скупом свете луны блеснул клинок, все стихло. Подвыпивший пахарь прибавил ходу, бубня под нос ругательства пополам с молитвами. Шарахнулись прочь с дороги две молоденькие крестьянки, истошно визжа. Им, бедняжкам, и появление крысы в подполе – страху на неделю. А тут – белые передники в капельках брызнувшей на двадцать локтей вокруг крови! А над убитым – фигура, укутанная в черный плащ с капюшоном, ну чисто демон! Знали бы они, дурехи…

Дышит! Осунувшееся лицо, затуманенные зрачки. Обряд непременно нужно провести над живым, карающий удар нанесен как раз с таким расчетом. В густых сумерках под свист ночного бриза и стрекот камыша звучит credo in Deum patrem omnipotentem.., потом Pax Dei, и в конце - In nomine Patris, et Fille…
И вот, холодным смрадным маревом потянуло изо рта умирающего, глаза его замутились, серая масса сложилась в некое подобие силуэта, правда лишь на мгновение. Но и его было довольно. Повинуясь тайному сигналу духа, безупречная внутренняя тишина вмиг исчезла, уступая место священной ярости, из груди, словно языки пламени, хлестнули какие-то невидимые флюиды, пространство на миг наполнилось некой сворачивающейся пустотой, потом последовало нечто похожее на беззвучный хлопок (такой слышен где-то внутри головы) и чудовище исчезло.
Перед  изгонителем теперь - умирающий страдалец, вовсе не похожий на хищника.
- Смерть близко, покайся, - несчастный не может говорить, да и не делает усилий, крупная слеза бежит по щеке, искренняя, хотя и запоздалая.
- In nomine Patris, et Fille…

7.

И ведь это только единичный пример, а сколько их таких еще? Как классифицировать то, что с тобой происходит, к тому же если об этом и словом перекинуться не с кем? А, меж тем, и вполне обычных забот у Ильи по горло было, как и у любого пацана в двенадцать лет.
Не редко судьба обделяет людей свойствами, которыми щедро одаривала в предыдущих воплощениях. Для равновесия, что ли. И если ты раньше мог ударам кулака свалить здоровенного закованного в латы немецкого рейтара, а теперь ты хрупкий двенадцатилетний паренек без малейших задатков задиры, тебе, определенно, живется непросто. Впрочем, в «делах чести» со сверстниками Илья разработал свою стратегию. Всего то и нужно стойко выдержать первый удар, не закрываясь и не уклоняясь, а потом что есть мочи двинуть в ответ. Такая тактика неизменно вызывала уважение у «корифеев» и давала возможность разрешить конфликт дружеским рукопожатием. Правда, протягивая недавнему сопернику руку, Илья обычно еще слишком явственно чувствовал, будто бы переносица или челюсть представляют собой вмятину чуть не в полголовы.
Да мало ли, что еще! Как будто недостаточно проблем у человека в двенадцать лет, помимо всякой потусторонней всячины. А «мокрые» сны? А девчонки, на которых в эту пору начинаешь смотреть как-то иначе? А комплексы всевозможные? А, плюс к тому, приемные родители? А родной отец, который где-то в их старой запущенной квартире, больной и пьяный постоянно думает о нем? Есть от чего голове пойти кругом.
Примерно через год папа подал о себе знать. Похоже, крутые обстоятельства прямо-таки любили Илью, как бы испытывая его постоянно на прочность. Отец, о котором он почти ничего не знал несколько лет, нежданно отыскался. От него пришло письмо. Не по почте (видимо из опасения, что приемные родители обманут, не отдадут) отец прислал письмо со странноватым бородатым мужчиной в больших минусовых очках. Посыльный неловко сунул письмо Илье, выходящему из ворот школы, и поспешно скрылся в толпе, словно бы в его миссии было нечто постыдное или и опасное. Письмо было написано убористым отцовским почерком. "Я очень болен Или (папа всегда называл его на еврейский манер), и хотел бы с тобой поговорить. Поспеши, для меня это крайне важно. Как, надеюсь, и для тебя. Папа". Вот такое письмо на клетчатом тетрадном листке, Бог весть, откуда вырванном. Без конверта. Илья, конечно, решил пойти. В тайне, естественно, от приемных родителей. Для них всякое упоминание об отце звучало, словно брань или непристойность, их лица мрачнели и наливались дурной кровью (кто он, а кто мы?!), впрочем, вслух об этом интеллигентные люди, конечно, не говорят. Итак, он пошел. Адрес прежний, дом знакомый. В квартире все так, как было в день его ухода. Сердце