Дед-Илья

не мог и не хотел. Потому, что знал. Потому что Дедом он был, Дед слишком много повидал. И когда его перевели из реанимации в интенсивную терапию, он не пытался разыскать их. И когда они по очереди заглядывали в окна первого этажа, где была его новая палата, он «не препятствовал и не помогал», а только смотрел, чуть смежив веки. Они так и не отважились заговорить с Ильей. И он не сказал им ни слова. Они встретились и расстались молча. Их тянуло к нему неумолимо и безотчетно.
А он ни одну из них не хотел оскорбить отвращением или вожделением…

11.

За сим последовал новый поворот в судьбе. Отец, как выяснилось, отписал квартиру сестре, тетке Ильи, на том, однако условии, что она примет опеку над мальчиком. Простоватая, хотя и очень добрая, тетка была бездетной вдовой, терять ей кроме цепей и покосившегося домика в Подмосковье было нечего, Илью она по-своему любила и жалела. Он тоже жалел ее и любил. А потому Илья, не усомнившись ни на секунду, начал сложные переговоры с приемными родителями.  Те возмущались, обижались, негодовали: «Пригрей змею на груди…» Но уже потеряли на Илью надежду. Поздно вечером в гостиной на совете супружеской четы прозвучал приговор: «Мальчик испортился. Дурная наследственность». И его отпустили. Без боя. Даже помогли уладить формальности.
И вновь, после долгого (ах, какого долгого!) отсутствия Илья заселился в свою комнату. Там все осталось на своих местах. Казалось, что с момента его ухода отец, попросту, туда не входил. Наверное, ему было больно туда входить. Нетронутый толстый слой пыли, словно контрольно-следовая полоса, свидетельствовал о неприкосновенности его милой детской комнатки. Она оставалась закрытой, там годами хранилась затаенная отцовская боль, метания и сомнения, раскаяние и бессилие.
Илья поправил на стене покосившееся распятие, и, закрыв дверь комнаты на ключ, молился об отце несколько часов кряду. Тут он, понятно, дал волю слезам и вздохам, ведь перед Господом мы всегда дети, чего уж тут чиниться.
Вещи остались в коридоре не разобранными, тетка несколько раз тихонько подходила к двери, прислушивалась, и, видимо, не решаясь тревожить его, уходила. Она была хорошая, тетя Валя, но оставаться в квартире недавно умершего брата под вечер и в одиночестве ей было, право же, жутковато.
Уже около одиннадцати вечера дверной замок щелкнул, Илья вышел в кухню, спокойный и немного бледный. Вымыл и отжал тряпку, отправился удалять «контрольно-следовую полосу». Ликвидация залежей пыли заняла не менее двух часов, так что в школу на утро Илья опоздал.

И вновь началась у Ильи другая жизнь. Совсем, надо сказать, другая. Спустя время вышли на него отцовские единомышленники, оказалось, папа был центром стихийной оккультной группы. Мистики с богемными наклонностями, они тяжко переживали потерю своего предводителя, не теперь, когда он умер, а тогда, когда он отрекся. Но с появлением Ильи вновь ожили их надежды (разговоры об уникальном мальчике были у них в ходу с самого его рождения). Пылко и судорожно мечтали они теперь о «реставрации» былого энтузиазма, о свершении смутных пророчеств, о вдохновении и озарении, которые должны прийти к ним вместе с удивительным ребенком. Уже заочно они сделали его центром своего общества, оплотом своих чаяний и надежд.
А Илья, он что? Да, в общем, был он не против, тем более, что события, загадочные и непростые, научили его думать о себе иначе, чем это принято у пацанов в тринадцать лет.
Теперь и Илья прочел отцовские книги, а когда управился с ними, то ему принесли и другие, более позднего издания, о которых в папашины времена и помышлять не приходилось. Многое объяснили Илье эти книги. Многое, да не все.

12.

Это была тихая и уединенная церковь, вдали от всегдашней людской сутолоки и «торговых путей» (то есть, не по дороге к рынку, универмагам и гастрономам), одна из тех немногих, где двери весь день добросовестно открыты, а после вечерни запоздалых молящихся никто не выгоняет. Илья нарочно приходил всегда только к концу службы. Он не любил толчеи и сутолоки у свечной лавки, не любил бормотать, креститься и кланяться заравно  со всеми, в таких манипуляциях усматривал он нечто приземлено-военное.
Так, и в этот раз основная часть прихожан уже разбрелась. Священник удалился в ризницу, кроме Ильи остались в церкви только две деревенские по виду женщины, укутанные в черное с ног до головы. Одна из них сидела на коленях, склонившись к самому полу, о том, что она не уснула в таком положении, свидетельствовали тяжкие вздохи, которые испускала она время от времени. Другая, крепкая еще старушка, видимо, задремала на скамеечке у стены, скрючившись в довольно неловкой позе.
Илья стоял неподалеку от клироса. Молился. Но иначе, чем большинство «воцерковленных» граждан, Илья не употреблял в молитве слов, ни вслух, ни про себя. Слова, обращенные к Творцу, казались ему совершеннейшей нелепостью. Что-то из глубины существа поднималось в неизведанную горнюю высь подобно фимиаму, Илья лишь охранял этот тихий источник от сторонних мыслей и отвлекающих сиюминутных колебаний.
И вот, мимолетные помыслы полностью развеялись, Илья перестал обращать внимание на окружающее. Тут внутри его словно бы что-то лопнуло, с треском вспыхнуло в глазных яблоках ярким малиновым пламенем. Возникло чувство, будто кто-то или что-то движется к нему быстро и стремительно. От неожиданности Илья вздрогнул и инстинктивно открыл глаза.  На мгновение он увидел перед собой лицо старика, который не то очень быстро шел, не то и вовсе летел от алтаря прямо к нему. Илья не успел даже отшатнуться, еще менее времени было у него, чтобы понять, что это он сам идет к себе стремительно от царских врат.
Столкновения не было, но возникло какое-то вихреобразное движение. В ту же секунду старушка, которая до этого мирно дремала на скамейке, грянула громовым мужским басом «Да воскреснет Бог, да расточатся врази Его»… Та же, что вздыхала и молилась ближе к Илье, издала вдруг некое утробное урчание, испустив затем длинную серию совершенно нечеловеческих, воплей в самом широком голосовом диапазоне.  
Первым порывом было у Ильи бежать отсюда без оглядки, уж очень все происходящее напомнило ночной кошмар. Однако Илья последовал не первому порыву, а второму, а именно: бросился бегом за орущей бесноватой, которая тем временем довольно резво уползала от него на четвереньках к проходу. Илья знал, что ему нужно сделать, вот только не знал как. А потому, догнав бесноватую бабу, он ничего другого не придумал, как попросту прижать ее к своей груди, что есть силы. Сердце его бешено колотилось, ум блуждал в бессилии, Илья пытался сосредоточиться, припомнить хоть что-то, чтобы помочь, спасти…
Бесноватая, между тем, притихла у него на груди и, вроде бы, задремала. Илья взглянул на ее изможденное, без признаков возраста лицо. Оно было бледным, но мирным, из приоткрытого рта вырывалось ровное дыхание, тело ее было совершенно расслаблено.

На шум из ризницы вышел священник, отец Андрей, уже облаченный в мирское. Увидев бесноватую на плече у Ильи, он с неожиданной для его стати прытью подбежал к ним и заглянул женщине в лицо.
- Пугнула тебя наша Наташа? Ну, ничего. Так бывает с людьми, увы. Она беснуется шесть лет, родители были пьяницами, оба умерли дурной смертью. Тетка водит ее по церквям, да что-то пока все «не в коня корм». Эй, тетя Маша, - обратился он к старушке, которая только что громогласно читала Псалтырь, и тут пораженный Илья увидел, что бабка спит, как спала, точно в той же позе.
- Тетя Маша, забирай свою блаженную, ночь на дворе. Надо храм закрывать.
На улицу вышли все четверо, Бабка с молчаливой Наташей побрели на электричку, Илья, попрощавшись со священником, поспешил домой. Дорогой он думал, помог ли он Наташе, или только затаилось ее безумие на время? И отвечал сам себе, что как бы там ни было, а дар, коли есть он у человека, нужно взрастить и поставить на службу Вселенной, а забыть о нем – хуже воровства.

13.

Где обрящет отрок многоопытного наставления и духовного окормления? Ясный перец, у старших товарищей! Товарищи, к тому же и сами дозрели, по древнему поверью  мистические истины можно познавать лишь с четырнадцати лет. И, при том, товарищи всерьез полагали, что такими истинами обладают. Все они, как один, просто сгорали от желания «взяться», наконец, за Илью. И «взялись». И вовсе не в память о покойном отце, о нем большинство из них вообще старались не вспоминать, памятуя о его отступничестве. Взялись потому, что каждого из них распирало, каждый хотел реализоваться, излить себя. А тут такой благодатный повод.
Начали с разнообразных медитаций по самым разным методикам. Медитировать Илье понравилось, хотя сразу стало ясно – дело не простое. Потом последовали упражнения в ясновидении (которым, впрочем, никто из наставников не владел), астральных полетах (и тут больше по книгам) и, главное, Илья стал осваивать потустороннее общение (а вот это куда проще, чем многие думают).
Первым потусторонним «абонентом» стал домовой, обитавший в его собственной квартире. Занятное мохнатое существо, видимое по временам только боковым зрением, порой игривое, порой грустное.
Затем последовало знакомство с лешим, совершенно Илью потрясшее и многое в жизни изменившее. А дело было так.
Класс в полном составе отправился в колхоз (была тогда такая практика), дергать морковку. Дело шло к обеду, морковки надергали столько, сколько надо. Она лежала невысокими кучками, уложенная по окружности. Усталым и нагнувшим спины ученикам предстояло теперь обрезать морковную ботву.  По окончании первого этапа работы решено было устроить достойный перерыв, школьники потянулись к рюкзакам с термосами и бутербродами. Что до Ильи, то у него припасов не оказалось, сам он об этом не позаботился, а простодушная тетка как всегда позабыла. Само собой, человеку, не имеющему провианта, люди, поглощающие чай, бутерброды, плавленые сырки и прочую снедь представляются классовыми врагами. С тем, чтобы побороть растущее раздражение, Илья направился в лесистый овражек неподалеку от поля. Ему, собственно, было все равно куда идти, лишь бы подальше от жующих, чавкающих и давящихся одноклассников.
Поросший березняком и ольхой склон показался ему привлекательным. Илья присел на кочку. Сухой камыш, плотно стоящий вдоль русла маленького ручейка, совсем не заметного за растительностью, не умолкая, шептал под ветром. Неожиданно Илья уловил боковым зрением некое движение. Казалось, какая-то размытая фигура отделилась от толстой березы и растаяла в воздухе под пристальным взглядом. Слово «леший» сложилось в сознании само собой, упоминания о загадочном лесном духе встречалось Илье в книгах, однако, это «условное» книжное знание не могло заглушить трепета и волнения, встрепенувшихся мгновенно и заставивших Илью резко вскочить. Движение (или его иллюзия) повторилось где-то значительно ближе, шагах в десяти. Потом в пяти. Илья смотрел, как завороженный,  нечто или некто приближался к нему с тем, чтобы изменить его жизнь раз и навсегда. Можно привыкнуть к видениям или снам, но, бодрствуя, человек не ждет встречи с таинственным. Одноклассники, грязная морковь, окрики учителей,