за речку Хуанхэ,
Китайцы идут домой.
Горсточка риса уж съедена давно,
Лишь Мао любимый со мной!
Припев.
Солнце зашло уж за речку Хуанхэ,
Китайцы давно уже спят,
Только их детишки, сидя на горшке,
Цитатниками Мао шелестят.
Наследники идей чучхе и славных традиций антияпонской борьбы её не поняли, тем более, пелось как бы на китайский манер: речка – «рецка», горсточка – «горстацка», ноша – «носа». Лишь чуть напряглись, услышав и пытаясь понять, причём тут знакомые слова «Мао» и «Хуанхэ».
И тут неистребимый выдумщик Айдар Аюпов выдал экспромт:
Солнце зашло за общагу номер раз,
Студенты давно уже спят.
Только Чонг Киль Ун и Ли Кым Хэк
Цитатой Ким Ир Сена шелестят!
Услышав святое для всех северных корейцев имя Ким Ир Сена, друзья-чучхеисты перестали улыбаться, потребовав от Айдара подробней объяснить смысл не совсем понятой ими песенки. Все гости немного насторожились: обида могла вспыхнуть смертельная.
Однако никогда не унывающий, находчивый Аюпов, не моргнув глазом, выдал:
– Ну, что тут непонятного? Солнце село, все студенты нашего общежития легли спать, только вы не спите, изучаете труды великого полководца Ким Ир Сена! Ясно?
– А-а! Понятно! Да-а, хорошо, хорошо! – Счастливые улыбки вновь вернулись на лица чувствительных корейцев. Именинник и гости, догадавшись не рассмеяться, облегченно вздохнули, и веселье покатилось дальше.
Тот же Аюпов рассказывал, как на другой вечеринке бедные Чонг и Ли не угнались за нашими разгильдяями в выпивке («литрболисты» из них никакие) и мертвецки «отрубились»: Чонг Киль Ун валялся поперек чьей-то кровати, тихонечко постанывая в тяжелом хмельном забытьи, а Ли Кым Хэк дрых, сидя за столом и уронив голову на руки. Они остались одни в комнате: все ушли на дискотеку в красный уголок общежития. Айдар вошел и что-то случайно уронил.
Ли, мотая головой, обдал его мутным страдальческим взглядом.
– Ты трезвый?
– Трезвый, - пожал плечами Аюпов.
– Тогда пошёл на х… отсюда! – И в дупель пьяный кореец вновь уронил голову на руки.
Одним словом, студенты братской Северной Кореи стали всё меньше и меньше отличаться от других наших студентов, как, впрочем, и немцы.
Но следует заметить, что приснопамятный лидер ГДР Эрик Хонеккер занимал в сердцах и умах студентов-немцев космически меньшее место по сравнению с лидером КНДР у студентов-корейцев. На занятия в университет они ходили с одинаковыми большими значками с изображением основоположника чучхе, на полках в комнате общаги на самом видном месте стояли его труды, которые они действительно почитывали, а тумбочку между их кроватями украшал бронзовый бюст «великого полководца».
Их сосед Радик Салихзянов, сперва обрадовавшийся тому, что жильцов в комнате будет только трое (обычно первокурсников селили по пятеро), позже жаловался, что корейцы его часто достают своей непонятной подозрительностью, излишней строгостью, крайней обидчивостью и каким-то элементарным житейским «недотумкиванием». Тем более, ему сперва было интересно узнать их видение мира, но те, всегда всерьёз воспринимая любую идеологически выдержанную беседу, очень примитивно трактовали события мировой истории, и всё, абсолютно всё, подводили к главному, в их понимании, событию в истории человечества – рождению и деятельности Ким Ир Сена. Он был для них живым божеством. Конечно, Чонг и Ли не могли не осознавать скудость своих миссионерских потуг, но, видимо, какие-то установки они в своём посольстве получали, а потому Радик казался им вполне «по зубам».
Добавить к этому постоянный специфический запах в комнате от их присутствия, а уж когда северокорейцы, не понимая истинного назначения удобной эмалированной посудины с крышкой и большой ручкой, варили на кухне общаги рис в ночном горшке (чистом) – это стало факультетским анекдотом.
Сильно задел за живое Салихзянова один случай. Как-то раз он, в отсутствие корейцев, решил убраться в комнате. Мурлыкая себе что-то под нос, Радик вытирал пыль на их тумбочке, приподняв бюст Ким Ир Сена. В этот момент нелегкая занесла корейцев в комнату. Увидев бюст «божества» в руках Салихзянова, они подскочили к нему, а Ли Кым Хэк, с силой вырвав священный образ, возопил, округлив глаза:
– Оставь и никогда больше не трогай!!!
Радик опешил:
– Ты чего, упал что ли – я ж пыль вытираю!
– Всё равно, никогда даже не прикасайся к Нему!
Радик затаил злобу. И вот однажды он заметил в кипе журналов немного помятую обложку с изображением Ленина. Салихзянов вырвал её, принёс в комнату и, разгладив руками, прикрепил над своей кроватью. Лёг, закурил и стал дожидаться прихода высоко идейных соседей. Когда те вошли в комнату, он громогласно изрёк:
– Слышьте, вы! Видите этот портрет? Тронете – убью!!!
Корейцы молча пожали плечами, никак не отреагировав на провокационный тон и угрозу Радика – их лица даже немного посветлели: наконец-то и у этого, в их представлении, балбеса и пустомели появилось что-то святое.
Разок, кстати, и мне пришлось на них обидеться. Как-то, сразу после их первой зимней сессии, я, встретив Чонга и Ли, спросил:
– Ну, друзья, как сдали сессию?
– Хорошо!
– А что по истории КПСС получили? – поинтересовался я, ожидая услышать «отлично», будучи уверенным: иных оценок у выходцев из страны, где изучению общественных дисциплин придают решающее значение, быть попросту не может. Но в ответ услышал банальное:
– Четверки.
– А чего не пятёрки-то?
– А нам это не нужно!
Как это «вам не нужно»?! Вы что, какое-то непонятное учение вашего Кима ставите выше изучения истории партии великого Ленина – основателя первого в мире государства рабочих и крестьян, уничтожившего классовые антагонистические противоречия в обществе и заложившего основы подлинной социальной справедливости? Создателя большевистской коммунистической партии – боевого авангарда пролетариата, самого революционного класса на земле? Вы же, едрид вашу, тоже иногда кличете себя коммунистами! А?!
И потом. Ваш Ким Ир Сен родился всего-то в 1912 году, когда Ленин уже был признанным вождём мирового пролетариата, за его плечами были и ссылки, и тюрьмы, и изгнания, и первая революция! Да ваш Ким «пешком под стол ходил», когда Ленин осуществил Великую Октябрьскую Социалистическую Революцию, когда исторический залп «Авроры» возвестил всему угнетённому миру о начале новой эры в истории всего человечества, в том числе, и вашей революционной истории!
Весь этот поток моего «революционного» сознания мгновенно пронёсся в голове. Я раскраснелся от негодования и уже открыл, было, рот, но в последний момент остановил себя. Ладно, думаю, «живите». Во-первых, не хотелось подпадать под «синдром Салихзянова». Во-вторых, подобная отповедь, несомненно, корейцев страшно бы обидела и уничтожила мои с ними добрые отношения, заработанные столь тяжким трудом, а я, член комитета комсомола, должен был быть выше этого. В-третьих, «хорошо» – это всё же не «удовлетворительно», ведь даже мой друг Ширшов отхватил, в своё время, трояк.
И, в-четвертых, самое главное. Впереди ещё четыре с половиной года их учебы в универе, продолжение курса истории партии и других общественных наук – будем работать с ними дальше. Я же видел, как буквально на моих глазах они меняются в нужную сторону, хотя и с небольшими периодическими отклонениями. Но ничего: жизнь полноценна во всех своих проявлениях. Будем следить за развитием ситуации. Время поправит.
Правда, по окончании первого курса, верные последователи теории чучхе расстались с Радиком Салихзяновым. Последней каплей, переполнившей чаши терпения обеих сторон, стала очередная ссора, завершившаяся гневным выпадом Ли Кым Хэка в адрес Радика:
– Если б ты был моим другом, я б тебя убил!
Радик медленно встал во весь свой огромный рост – воинственный кореец оказался чуть выше его живота.
– Попробуй!
Результатом этой стычки стали два заявления от Радика и самих корейцев в деканат с просьбой о расселении корейско-татарского коллектива комнаты, не сумевшего разделить высокие идеалы интернациональной дружбы.
5
Но как же я заблуждался в своих надеждах, что «время поправит»!
Причиной неисполнения моих надежд явилось появление в следующем учебном году на биофаке еще семерых северокорейских студентов во главе с новым лидером их «общинки» – студентом Рим Мен Чхолом.
Как я там сказал про Лигачева? «Торквемада»? Нет, товарищи дорогие, до этого «высокого» звания престарелому Егору Кузьмичу, как до Луны пешком. Знаменитый безжалостный испанский инквизитор Торквемада – это и есть Рим Мен Чхол, и, наоборот, Рим Мен Чхол – Торквемада настоящий. Надо было видеть его лицо: каких-либо эмоций на нём я не замечал в принципе: плотно сомкнутые челюсти, тяжёлый свинцовый взгляд. По чучхейским канонам оно было, по всей видимости, почти иконописным. И как он ходил! Точнее проносил себя – надо было видеть. По-моему, это качество могло быть только врождённым. По слухам, Рим Мен Чхол был какой-то их партийной «шишкой», но это и так не вызывало сомнений: он мгновенно изолировал корейских студентов, добился через деканат их компактного совместного поселения в общаге, постоянно проводил с ними какие-то политзанятия.
А уж бедным Чонг Киль Уну и Ли Кым Хэку досталось по полной за год их безнадзорной студенческой вольницы – на них было невозможно смотреть без боли, точнее, боль и тоска были написаны на их немного обрусевших за год лицах. Наши ребята, их однокурсники, продолжали ещё какое-то время звать их в гости, приглашать на вечеринки и застолья по различным поводам, но те только глубоко-глубоко вздыхали. Впрочем, никто не расспрашивал, почему северокорейские первопроходцы вдруг стали «невыезд…», пардон, «невыходными»: одного лицезрения Рим Мен Чхола было достаточно, чтоб всё понять правильно.
По линии комитета комсомола биофака были попытки установить хоть какое-то идеологическое сотрудничество с посланцами северной части Страны Утренней Свежести, но позже, по слухам, был дан сигнал из деканата: оставить их в покое.
Правда, перекидной настенный фотокалендарь в комитет комсомола они подарили – он целый год красовался на стене, я никогда не отказывал себе в удовольствии его лишний раз перелистать. О-о, это «чудо» надо было видеть! О чём календарь? Естественно, о счастливой жизни в КНДР под мудрым руководством великого вождя и учителя Ким Ир Сена и его бессмертной партии. Все до единого лица на фотографиях светились блаженными, немного дурковатыми улыбками – у станков, в кабине комбайна, на улицах, сценах, в аудиториях. От этого участники подобной забавной фотосессии казались классическими восточными фарфоровыми «болванчиками». Мне даже показалось, что их лица малость смазаны маслом или каким-то отсвечивающим кремом: на всех играл солнечный или световой блик. На канонической территории «чучхейской епархии» уныние, я слышал, вообще запрещено – только песни и радость, здравицы и славословия, плакать и горевать дозволяется лишь специальными постановлениями партии и правительства.
В футбол около общаги северокорейские студенты играли только между собой, причём в одно и то же время, по
