утренними пробежками домой, когда она скидывала с себя усталость. А потом - за плиту, пока сыночек-эгоист не проснулся.
А когда проснётся - она не отходит ни на шаг, сама наливает чай, бьёт по рукам, если сыночек что-то захочет сделать сам...
"Вкусно ведь, вкусно?" - она заглядывает мне в душу. Вечно молодая.
Она держалась за жизнь. Она хотела работать. Хотела потанцевать на моей свадьбе.
Держалась. Но руки сами разжались, когда пропасть поглотила всё. Начисто поглотила.
Как в её любимом коротком романе, где женщину поглотила мирская пустота, и та стала серым призраком.
"Баллада о женщине в сером..."
Я возненавидел это произведение тогда, неизвестно почему. Не хотел, чтобы мама попала в бездну и устраивала другим прекрасное будущее, сама не будучи счастлива.
Она не сдавалась и продолжала идти, чтобы мир мой, отражённый в её глазах, не казался таким мрачным.
"Вкусно ведь, милый"?
Когда-то этому вопросу суждено было стать последним в её жизни.
***
Пусть будет "Вечный оптимист". Я так подумал, когда выбирал себе подходящий ник. Пусть...
Не знаю, почему. Может, никто не узнает про мою боль, что точит моё сердце.
Затупилось и растаяло в позитивных мыслях, которых я раздаривал людям.
Пусть все думают, что я - самый счастливый человек на земле. Что я мыслю позитивно и загоняю в угол депрессию. Самому ведь помогает. Правда. Лучше алкоголя.
***
Я стояла возле. Возле того, кто перевернул мой мир.Снова. Вопить хотелось бы - не давали глупые формальности.
Мы находились в театре. И толпа людей проходила мимо нас, заглушая своими восхищёнными криками - всем понравился спектакль. Безумно.
Да...спектакль был действительно неплохой. Даже хороший. Очень-очень.
И настроение "очень-очень". Только сначала. Только те час сорок, которые мне были милостиво даны.
Буквально несколько минут назад мне хотелось вопить "Браво!" до хрипоты, до боли. И хлопать в ладоши, чтобы они покраснели от красок восхитительной игры.
А сейчас хочется...
Эгоистично и жестоко заткнуть кому-то восхищённому рот. Просто потому, что у него в бочке мёда этой ложки дёгтя не было.
Просто потомку, что этой "кто-то" счастливей меня. Может, на чуточку...
А может - он на пике блаженства.
- За это. Вообще-то. Следовало ударить, как судьба ударила меня! - вскричала я на пороге театра, привлекая внимание прохожих, которые задорно улыбались и крутили пальцем у виска.
"Истеричная стерва..." - думали они и были отчасти правы.
Я сходила с ума от своей беспомощности, готова была согнуться пополам от внезапного приступа острой сердечной грусти. Пусть бы увезли на скорой.
В палату с грязно-серым потолком.
А затем отправить в морг мою изорванную душу, которая кричит, извиваясь в предсмертных судорогах. Ещё кричит.
Но потом будет поздно. Она замолчит, опустеет.
Очень трудно будет вновь заставить её говорить. Горячие утюги, пропитанные чувствами?
Нет. Просто незачем. Просто прежний голос души вернуть слишком сложно. Охрипший от слёз и научившийся не звучать, когда нужно и не нужно.
Несколько раз в ушах отдавалось: "Который раз хожу, а всё поражаюсь! Мир переворачивается вверх дном,после того как посмотришь этот спектакль!"
Вот-вот. Вверх дном, до сухости во рту и сжатых кулаков. И невыплаканных слёз. Пустого сердца.
***
Тёмно-каштановые волосы, кудрявые от рождения, были пропитаны лаком и заколоты на затылке.
"Своеобразная причёска...которая ему нравится.
И какая разница, что это не нравится мне!" - дрожащая рука безжалостно воткнула в волосы шпильку. Последнюю, на этот раз.
Вздыхаю с облегчением. Лишь на мгновение.
Беспокойный взгляд моих серо-зелёных глаз пробегает по новому платью, что мне доставили сегодня утром.
"Для тебя. Только в нём мне хочется увидеть мою королеву сегодня!"
Сухой язык чувствовался на гладкой блестящей бумаге, которая была с вычурной аккуратностью пришпилена к платью.
Восклицательный знак не значил ровным счётом ничего. Просто так, для украшения этой строгости, совершенно никому не нужной.
Начальник. На работе и в жизни. Что с него было взять?
Костюм, как с иголочки и всегда тщательно выбритое, бледное, острое лицо с холодными, неприступными глазами.
Иногда он казался мне сундуком, который нужно открыть, приложив много страдания старания.
Откроешь - и богатство в виде воздушной, доброй, нежной, вдохновенной души ослепит тебя, подобно блеску драгоценных камней!
Я любила этот сундук за внутренние сокровища, которые могли и не существовать вовсе. Но я отчаянно верила и подчинялась всем его требованиям.
Верила, что когда-нибудь...
Впрочем, это неважно. Главное, что я себя перекроила. Перешила на новый манер. И никого в этом обвинить никогда не сумею.
В современном мире стало модным брать на себя ответственность.
Кроить, впрочем, было не так уж больно. Глаза завязаны, не видно душевной крови. Ослеплена. Невыносимо и страшно.
И не жалуюсь. Никогда и никому не посмею. За все пять лет не жаловалась.
(Только больно, когда кусочки старой материи всё ещё встают на пути образования новой ткани...)
***
Запах нелюбимых духов оглушал.
Фигура зажата в корсет. Сделать вздох без пронизывающей, противной боли невозможно. Что там вздохнуть?! Даже сделать малейшее движение.
Мои глаза наполняются слезами.
"Это всего лишь боль...потерпи! Лишь до конца спектакля!" - уговаривала я себя и ломала руки.
До конца спектакля оставался час.
А мне казалось, я не вытерплю и минуты.
Вот - глаза пробегают по чёрному, как ночь, подолу. А затем - по красным вкладкам на груди и рукавах - фонариках.
Мой "начальник", небрежно держа меня за руку, усмехается.
Он всегда любил чёрно-красные тона. Пепелище костра, который залили кровавым потоком.
Рубиновое ожерелье - очередные капли в этой луже на груди.
Туфли жестоким капканом схватили мои ноги. Чёрные, бархатные туфли на высоченных каблуках.
(Помнится, как мне было страшно сделать только шаг! Один только шаг, причиняющий неимоверную боль...)
Я боязливо смотрю на моего спутника. Страх и страсть, смешавшиеся с готовностью всё перетерпеть ради нескольких минут счастья, обуяли.
Я крепче сжала его руку, а он брезгливо скривил губы в ответ на этот жест:
- Не делай так больше, ладно? - и я поклялась себе действительно так больше не делать, посчитала этот жест преступлением!
Такой металлический, строгий голос. До самого сердца, до лютой дрожи...
- Ладно! - тихо пролепетала я в тишину и вновь уставилась на сцену.
Наши руки за этот вечер так и не соединились снова.
Льдистые серые глаза его поблёскивали сквозь очки. Никто бы не смог угадать, что кроется в этих бездонных озёрах: радость, печаль, гнев?
Скорее всего, это было равнодушие. Которое страшнее порой, чем самая лютая ярость.
***
"Загадочные вариации". История про двух людей, потерявших себя. Потерявшихся.
Но не потерявшим любовь - единственную, страстную.
Этот спектакль я не забуду никогда...
И название из головы никто не вычеркнет.
Потому, что я не знаю, потеряла ли всю любовь к этому миру или ещё нет.
Мы сидели на первом ряду
До актёров - рукой подать,
Поняла я с тоскою вдруг,
Что играю. Опять, опять...
Зал грохотал, а на моём вымученном осунувшемся лице появилась улыбка. Наконец-то счастливая нота в этой мелодии.
Со вздохом облегчения я встала и посмотрела на моего спутника. Он медленно, вальяжно поднялся и брезгливо посмотрел на меня.
- У тебя помялось платье! - бросил он и, отвернувшись, пошёл своим неторопливым, громким шагом.
- А следующий спектакль? Какой будет следующий? - в этот же день спросила я у девушки-кассира.
- "Баллада о женщине в сером!" - нарочито бодро ответила она.
И это запомню. Навсегда.
Потому, что пришла на этот спектакль уже одна, в простом сером платье. Совершенно не королевском.
***
Я полетела в яму. И меня оглушил оркестр. Грустно-мрачный оркестр, под названием Правда.
Оступилась, не сделав ни единого шага вперёд.
И круг замкнулся. Начальник исчез из моей жизни, как исчезали многие.
Просто так. Ушёл и не обещал вернуться.
- Знаешь, мы больше не сможем быть вместе. Как-никак, моя жена обещала приехать. Она уезжала на два года в жуткую командировку. И, чтобы просто не быть одному, я решил поиграть с тобой!
Такой честной мерзости я ещё не слышала. Мне хотелось бежать от немыслимого стыда и запоздалой горечи, появившейся у меня на языке.
Растрепать волосы, убрать всю косметику (алая до безумия помада, чёрная тушь и тёмно-серые блестящие тени вместе с ярко-розовыми румянами были в тот день на моём лице).
Одежду отправить на помойку, одеть старую кофту, доставшуюся от бабушки, завернуться в тёплый плед, уставиться в одну точку (непроглядная тёмная комната)
И кричать...долго долго кричать. До одурения. До бессилия. Упасть головой на подушку и заснуть. Забыться.
А я? Просто стояла и молчала. Будто ничего не произошло. Вернее, крик был, но только внутри, будто застрявшая рыбная кость.
Это только сначала. А потом побежала, забыв свою верхнюю одежду в гардеробной. Побежала домой, дико крича и не оглядываясь.
Даже не задумывалась, что для меня могут открыться двери в дурку. По безлюдным улицам, сквозь фонари бежала до боли в ногах.
Побежала. Сесть в его машину не хватило бы моральных сил.
А мои волосы, напомаженные лаком, подрагивали при каждом шаге. Вскоре я упала. Упала. Упала. И лежала, пропитываясь холодом земли.
Не думала, что могу заболеть. И не думала, что меня могут отыскать какие-то хулиганы.
В моё сердце давно сквозило страшное словосочетание "Всё равно!"
- По-че-му?... -еле слышно я пробормотала в темноте.
***
Это стихотворение появилось через неделю после этого события.
Просто нашло вдохновение под руку с грустью и опустошением. Пришло и заставило представить своё настоящее без всяких прикрас:
***
Ты не верь тем, кто скажет, что это бессмысленный бред:
Я живу (мне так кажется), только меня вроде нет.
Кожа цвета печали нелепо слилась со стеной.
Не уверена, это мой голос, иль все-таки твой.
Каждый день, словно капля в бокале безликости лет.
Если спросишь, хочу ли меняться, ты знаешь ответ.
Пусть циничной улыбкой окрашен последний мой день,
Одиночество – смерть… жаль, что я ненавижу людей.
***
я хочу повстречать тебя где-то под видом обычного человека,
рассказать, как звенит тишина год за годом, отчаянно, век за веком
как сияет во тьме пустота. мне б напомнить тебе, да вряд ли же ты захочешь
утром сладким, как мёд, провалиться внезапно в беззвучную горечь ночи.
но однажды, когда конец переступит черту начала,
постарайся меня узнать, как бы тускло я ни звучала...
как бы я ни лгала в глаза, как бы ни отбивалась, скажи мне правду,
мы поплачем над ней, мы поймём, и пойдём до выхода рядом (Елена Никитаева)
- Слушай, Димыч...ты это...прости, а? - заискивающе произносит Николай.
Он нарочно напоминает мне этими словами о сегодняшнем происшествии. Назло. Будто бы не выпил все эмоции полностью. Может быть, все же следовало его хорошенько треснуть? Кулаки уже чешутся.
Сквозь перчатки, которые подарили на День Рождения. В каждой вещи - её имя начертано. А он ещё напоминает стократными извинениями!
- Я тебя прощу, только если перестанешь сто раз говорить: "прости, извини..." и что-то в этом роде.
