Музей Десяти Источников Глава 15 Аккерманская крепость. Осада

замерев на  короткое мгновение, так же неожиданно обрушивался вниз. И вновь, полным скорби, неспешным повествованием, рассказывал о чём-то дорогом и близком, о чём-то  оставленном и утерянном, утерянном и позабытом где-то очень далеко и, вероятно, очень давно, о чём-то печальном и неотвратимом. Песню подхватило ещё несколько голосов, она зазвучала уверенней и громче, и напоённый тысячами запахов вольный степной ветер разносил её далеко вокруг. Растворяясь в волшебном бархате наступившей ночи, песня,  странным образом, терпеливо сеяла в души  внимавших ей смутные и беспокойные сомнения. Она, казалось,  звала и открывала широкую дорогу неосознаваемым ими, противоречивым чувствам. Чувствам,  которые легко разрушали их былую твёрдую уверенность в необходимости ведения войн и правомерности умерщвления себе подобных. Чувствам, для которых жизнь и любовь были неизмеримо важнее смерти и ненависти. Даже собравшиеся на стенах защитники крепости притихли, зачарованные странной песней. И хотя язык, на котором она пелась, был им незнаком, скрытый и истинный смысл её почему-то понимался каждым из присутствующих и доходил до самого дна  их ненадолго распахнувшегося сознания.
    Словно рассечённая саблей, песня вдруг оборвалась зычным призывом муэдзина к вечерней молитве. Всё её очарование разом было утрачено. Во вражеском лагере отчётливо обозначилось торопливое движение. Правоверные спешили вверить себя своему богу и просили его сохранить им жизнь в предстоящем штурме. Небеса равнодушно приняли в себя адресованный им мощный, синхронный импульс. Жизнь продолжалась…

    Иллианнук и Иштариани всё это время переносились с места на место, причём он сам, уже достаточно осмелев в экспериментировании с новым обнаруженным свойством, даже не спрашивая её, а просто держа за руку, оказывался со своей возлюбленной в самом центре происходящих событий. Иштариани одобрительно молчала, внимательно наблюдая за выражением его лица, готовая, в случае необходимости, придти ему на помощь. Сожалея о внезапно оборванной песне, Иллианнук глубоко вздохнул и, нежно прижав к себе любимую, сказал:
- Я вижу, что несколько шлюпок пристают к берегу. Менгли-Гирей, наконец-то, ступит на твёрдую почву.
- Помимо избавления от перенесённых морских страданий, у него имеется более важная цель.
- Султан?
- Да, вассал должен убедиться в добром расположении сюзерена. Ведь не только у Баязита есть свой Аббас.
- У него появились основания для беспокойства?
- Оно у обоих никогда и не пропадало. Такова участь правителей.
- Величие ничтожно…
- Смотря какое. Вскормленное на крови – да, но порой требуется целая эпоха, чтобы осознать эту простую истину.
- Понимаю. Ты противопоставляешь  ему величие духа.
- Только оно и заслуживает уважения. И опять же, может пройти не одно поколение, чтобы, в конце концов, современники почувствовали масштаб и истинную цену такого величия.
- К тому времени давно почившему носителю этого величия будет уже всё равно.
- Но это окажется далеко не безразличным для истории и потомков.
- Иначе бы не было самой истории.
- И -  будущего. Не было бы вариантов в выборе приоритетов. И не было бы самой проблемы выбора. Мучительная категория, обозначенная творцом только для человечества.
- Да. Однако, я не заметил, чтобы пыркэлаб Оанэ мучился  угрызениями совести…
- Тебе открылась правда о нём?
- Вся его никчемная жизнь промелькнула у меня перед глазами. Совесть нельзя отнести к числу его добродетелей.
- Способность к такого рода чувствам тем острее, чем выше уровень личности.
- Да, я знаю. И степень духовных запросов диктуется именно этим уровнем.

- Но надо иметь в виду, что каждая эпоха лепила и формировала свою собственную философию этой самой личности.
- И в этом ты находишь какое-то оправдание?
- Нет, Иллианнук, в этом я нахожу объяснение…

    В шатре у Баязита было просторно. Светильники, заправленные ароматическими маслами, мягким светом освещали внутренности. Воздух благоухал доставленными из Индии экзотическими курениями. Слегка откинутый полог шатра позволял видеть рассыпанные по небу звёзды и горделиво сияющий молодой месяц. Циклопического роста чернокожие стражники, вооружённые, под стать их размерам, неподъёмными для прочих секирами, с каменными и непроницаемыми лицами замерли у входа.
    После традиционных, утомляющих, длинных и витиеватых первых приветствий, турецкий султан и крымский хан, в присутствии нескольких приближённых, опустились на толстого ворса персидские ковры и откинулись на вытканные золотой парчой, замысловатого узора подушки.   Ещё какое-то время беседа носила ничего не значащий, общий характер. Наконец, решив, что сполна воздали традициям, оба венценосных переговорщика пожелали остаться одни. Что и было немедленно исполнено. Вокруг шатра, на расстоянии десяти метров, выстроилось оцепление. Слышать содержание разговора двух великих самодержцев, под страхом смертной казни, не полагалось никому.
- Видишь, дорогой хан, на небе родился месяц? – Султан, сквозь отодвинутый полог, устремил взгляд к звёздам.
- Брат мой, великий султан, я успел помолиться ему, ещё будучи на корабле. – Менгли-Гирей со вздохом поправил съехавшую подушку,
-  Хотя страданиям моим, во время морского путешествия, не было предела.
- И мне не по душе водные прогулки. – Баязит придвинул к себе изящный кальян,
- Но, брат мой, судьба решает за нас. Поэтому нам надлежит принимать ниспосланные на наши головы испытания с подобающим смирением. Не так ли?
- Я всегда помню об этом. – Вассал выпрямил спину,
- Твой незабвенный отец, в минуты откровений, не раз ронял в разговоре эту драгоценную истину. – И Менгли-Гирей, печально склонив голову, замер в неподвижности. Молниеносный взгляд султана холодным пламенем скользнул по его скорбному лицу.     Он слишком хорошо был знаком с повадками крымского хана, чтобы  доверять его показной скорби. Зато он имел все основания заподозрить его в скрытых намерениях при нарочитом упоминании почившего предка Баязита.   О странной и неожиданной смерти Мехмеда II ходили разные слухи.
- Султан Мехмед был мудр. Жаль, что он не дожил до этого славного момента.
- До теперешней осады?
- Да. Помнишь, Менгли-Гирей, он всегда считал захват этого приграничного порта золотым ключом от желанных ворот всего Чёрного моря. В том числе, от Польши и… - Султан выдержал небольшую паузу,
- И от России. – Клубы кальянного дыма плавно растекались по шатру и также лениво устремлялись к откинутому пологу.
- Русский царь сейчас вряд ли достоин твоего пристального внимания. – Небрежно обронил хан,
- У него хватает внутренних проблем…
- А вот по-настоящему преданные Оттоманской Порте патриоты, - Султан с лёгким нажимом выговорил про настоящих патриотов,
-  Извещают меня о том, что царь ведёт обширную переписку с нашими недругами. И даже ищет недовольных в стане моих друзей!
- Это неудивительно, - Холодея всем сердцем, но внешне невозмутимо, ответил Менгли-Гирей,
- Предчувствуя скорую и неизбежную войну, он ищет новых союзников.
- Я вот только недоумеваю, с кем же из моих друзей он ведёт переговоры?
- Ведёт, или собирается?
- А я сказал: «Ведёт»? Значит, я оговорился. Потому, что если бы кто-то из моих приближённых, или кто-то из правителей дружественных мне государств осмелился бы, в самом деле, на такие шаги, - Султан пристальным взглядом впился в лицо крымского хана,
- Я бы узнал об этом первым, и кара всевышнего настигла бы изменника.
- Брат мой, во всём мире не найдётся государя, который бы решился на столь
опрометчивый шаг!
- Ты тоже так думаешь?
- А кто думает так же?
-  Мой советник Аббас.
- У него проницательный ум.
- И преданное сердце. Я ему верю. Но, я подумал, что тебе может быть что-либо
известно.
- Твои враги – это мои враги, - Вздыхая и не веря ни единому слову Баязита,
ответил Менгли-Гирей,
- Я бы не стал скрывать того, что могло бы быть по-настоящему достойно твоего
внимания.
- Я и не сомневался. – Баязит легко вскочил на ноги и подошёл к выходу из шатра,
- Молодой месяц на небе – это хороший знак! Думаю, что мы не надолго
задержимся у этих древних стен. Мои стратеги подсчитали, что нам хватит недели.
- Твои стратеги стремятся всячески угодить тебе…
- Ты не веришь в скорую победу?
- Брат мой, история этой крепости не помнит примеров такой скорой победы.
- Кто нам мешает оказаться первыми?
- Вот если бы кто-то раскрыл перед нами главные ворота… Предварительно
опустив подъёмный мост…
- Ворота, по воле всевышнего и стараниями Аббаса, раскроются и без моста. Семь дней – столько мне надо, чтобы засыпать крепостной ров.
Менгли-Гирей с сомнением покачал головой,
- Велики твои замыслы, Баязит! Неоспоримо твоё величие… Однако…
- Одновременно, за эти семь дней, - Не обращая внимания на сомнения своего коварного союзника и сверкающим взглядом блуждая по звёздному небу, продолжал султан,
- Я врою все свои пушки в землю вдоль крепостных стен. С севера ты поддержишь меня кораблями, а с южной стороны своим славным войском. И мы одновременно ударим со всех сторон! Мы устроим здесь светопреставление! Память об этом штурме останется в веках, и потомки впишут наши имена золотыми буквами  во все военные энциклопедии. – Ноздри Баязита хищно трепетали, полураскрытый в усмешке рот обнажал белые и здоровые зубы.
- А уже потом мы сможем потревожить русского царя. – Султан мягкой походкой обошёл внутренние покои шатра и вернулся к своему кальяну. Сквозь сизые клубы он выжидательно смотрел на крымского хана. У того по лицу расползалась бледность недомогания.
- Прости мне мою слабость, мой сиятельный брат, - выдерживая взгляд султана, виновато усмехнулся Менгли-Гирей,
- Я до сих пор не могу справиться с последствиями своего морского путешествия. Позволь  мне оставить тебя наедине с твоими грандиозными планами и удалиться в свой шатёр. Из меня сейчас неважный собеседник.
«И соратник – тоже», - Подумал Баязит, но вслух, изображая тревожное волнение, сказал:
- Мне следовало бы сразу догадаться о твоём самочувствии и не утомлять тебя
долгой беседой.  Сейчас я распоряжусь, чтобы тебя проводили в твои покои!
- Не стоит, повелитель. Мустафа уже обо всём позаботился. Мне доложили, что мой шатёр встал первым в лагере моих воинов.  
    Менгли-Гирею подвели коня. Венценосные стратеги обнялись с явно показным чистосердечием. Пышная процессия, озаряемая светом бесчисленных факелов, покидала расположение войск турецкого султана. В лагере крымского хана шли лихорадочные приготовления к встрече своего верховного главнокомандующего.

    Наспех осуществлённая ночная вылазка Оанэ не принесла никаких результатов. Его конный отряд, не успев отойти и двухсот метров от крепостного рва, напоролся на дозорный турецкий разъезд, был атакован и обращён в бегство. Мало того, турки едва не проскочили на спешно поднимаемый вслед за отступающими мост. Потери оказались значительными, отряд лишился нескольких десятков всадников. Самого Оанэ, оказавшегося в арьергарде партизанского броска, чудом не захватили в плен. И это было главным, как ему казалось, аргументом при докладе ненавистному коменданту. Збиеря, огромным утёсом возвышаясь над седлом своего