мысли и чувства пророчили мне сон на сиденье. Я удостоверился в том, что сон – убийца расстояния.
Какой бы стороной не оказывался около меня дом в Стерлибашево, его окна горели. Во всех его комнатах хозяйничал свет. Я побывал в каждой комнате, летучим взором выискивая перемены. Немного погодя, крыша и окна зашипели и затрескались карбидом, которого касался морозный дождь. Когда всё затихло, я вышел на веранду. Над садом реяли уж позабытые снежинки. Их было не так много, они были небольшие. Небесные алхимики научились превращать дождинки в снежинки. Похлопав в ладоши, я возвратился домой. Я знал, что сегодня двадцать второе октября две тысячи двенадцатого года. Уточнил и время – двадцать один час пятьдесят восемь минут. Больше часа мастачили волшебники. Очень скоро они поднатореют. Тогда снежинки станут крупнее, и их будет через край.
Земные алхимики не отставали от небесных. За ночь им удалось получить золото. Хвастаясь перед небом, они водили по нему золотой шар. Под ногами лежали ледяные лужи, вчера ещё водяные.
В схожей борьбе алхимия моей ненависти подчистую уступала алхимии моей любви. Девушка, взращённая внутри до любимой, – диковина. Уста по обыкновению повторяют «я люблю тебя», но они никогда не произнесут слов заклинания ненависти. Химия любви необратима. Каждая любовь расплавленным золотом живёт в тебе, лишь на миг застывая.
На обратном пути в Салават я представил, что Татьяна вернулась. Мы сидели в первом ряду зала Салаватского драмтеатра. Спектакль исполнялся на башкирском языке – и ей пришлось надеть наушники, синхронно молвившие перевод. Я понимал все слова, но вставил наушники вслед за ней. Вообразите моё смятение и трепет, когда я услышал её низкий голос.
– Через месяц после расставания с тобой я находилась в двух шагах от возвращения. Я находилась в двух шагах от твоего дома. В ту самую пору разбушевался дождь, под ногами толпились лужи. А мои ноги обуты в босоножки. Но мне хватило воли вытерпеть искушение. Руслан, когда мы были вместе, между нами царил бог. Когда мы разлучились, его низверг дьявол. Не успела обездолить тебя, я узрела в девушке, что живёт на соседней улице, твою будущую любовь. Интуиция меня не подвела, не заставила ждать и в вечернюю прогулку указала на вас, влюблённых. Тогда я звонила тебе только для того, чтобы поведать тебе о своём сбывшемся предчувствии.
На сцене продолжался театр абсурда. Один из персонажей внушал другому, что переселение душ в любви – обыденность. Мол, влюбляясь, ты вбираешь в себя душу любимой, а твоя душа оказывается внутри той, которая любит тебя. Именно душа любимой одухотворяет тебя. Перебивая первого, второй торопился дружески обменяться своими мыслями. Он говорил, что любовь – закрученная у пяток тропа. У каждого – половина этой тропы, причём заступить на чужую половину невозможно. Любящий пребывает у разделяющей черты. Если же чувства постепенно уходят, шаг за шагом отходит и любившая, разворачивая тропу. Что интересно, сделавшая всего шаг назад уже теряется для любящего во мраке. Любящий не знает, на каком расстоянии любимая. Дождаться и увидеть любимую можно лишь оставаясь на границе, не отходя, чтобы не дай бог пропустить появления любимой.
Показался третий персонаж, который подкрался к ним, взял за шкирки и требовал поклоном просить у зрителей прощения за постановочный вздор. Актёры покинули сцену, зал осветили лампы, гомон собравшихся оглушил Татьяны последние слова.
Что ни говори, а Татьяна – столбовая дорога моих чувств. Весь путь до дома заставший врасплох холод вынудил моё тело дёргаться и дрожать.
За окном, не угасая, сыпал снег. Я поднёс к подоконнику стул, развёл шторы по сторонам. Сел перед подоконником, как за стол. Близ левого локтя тикал будильник, правым локтём чуть не доставал пачки чистых листов. Руками я ощущал просачивающийся через окно холод зимы. Я вытянул верхний лист и сходил за карандашом. Белое небо сливалось с обложенными крышами домов. Снежная земля была ему под стать. Проходящий мимо снег и стучащиеся часы твердили о странствовании времени.
Я срисовал дом напротив и левое крыло нашего дома, которое зрительно врезалось в него. Пока я рисовал, откуда-то на сплошном снеге двора появилась высокая коробка. Она стояла на тротуаре с открытым верхом, куда проникал ветер и качал её. Коробка подражала человеку, мотающему головой. Я запечатлел коробку на бумаге, потом в правом нижнем углу написал дату, встал, зашторил окно.
После обеда мне захотелось посмотреть на коробку. К тому моменту коробка лёжа пристроилась к погребённым машинам, правда она буксовала. В следующий раз я взглянул на коробку уже перед сном. Она бездыханно лежала в сугробе.
Несмотря на ночь, моя комната освещена снегом. Я чувствовал, что что-то изменилось.
Проснувшись, я первым делом не обнаружил во дворе той коробки. Вчерашний снег почти что полностью растаял. Земля достаточно наследила на снегу. Обманутый холодный воздух, которого проводили до нас по белому ковру, оставшись, расхаживал по земле.
Спустя девять дней в полдень в окне своей спальни в Стерлибашево я наблюдал, как снежинки – резвые белые волки – нападали на куст сливы. Слива отчаянно отбивалась. Пока она справилась. Но, так или иначе, в неё надолго вцепятся своры волков.
Вечером, в десять часов, раздался «Trance Around The World 449 (Retrospective Special)». Участники музыкального триумвирата поочерёдно представились. Под начальные звуки аккомпанемента «Parker & Hanson Arabesque» Джоно сообщил, что четыреста пятидесятый выпуск пройдёт в Индии (откуда всё и начиналось). По истечении двух часов Тони в окружении Джоно и Пааво под конечные звуки собственного аккомпанемента «Breaking ties» словами, произнесёнными с особым выражением, «…And finally, some news just in: «Trance Around The World 450» will be the last ever «Trance Around The World»! Bye for now!» ошарашил и опечалил меня. И так отношениям, длившимся с четырнадцатого января две тысячи четвёртого года, продолжения не будет.
Через неделю, как и анонсировалось, Джоди первым приступил исполнять эпилог радиошоу. Караван выпусков «Trance Around The World», навьюченный воспоминаниями, прокладывал путь в моей голове. Мелькали горбы, звенели поклажи. За Джоди караван вёл Эндрю, потом «Norin & Rad» и в завершение Мэт. То, что закончилось, неизбежно заиграет невиданными доселе красками. В хвосте показался «Above & Beyond», который навсегда перестанет писать «Trance Around The World». «Above & Beyond» уверял слушателей, дескать, радиошоу не закрывается, а всего-навсего меняет название на «Global Therapy», с первым эпизодом которого и происходило знакомство. Извините, но это уже будет совсем другая история. «Trance Around The World» оставили в одиночестве.
Миновало девятнадцать дней, и для сливы новая напасть – изморозь, которая подкараулила изморось. Ветки сливы, обданные дождём и холодом, оказались в прозрачном заточении. Без затей мои глаза заполнились слезами, и я растекался мыслию по древу.
Вскоре водворился морозный декабрь, на макушке которого я влюбился в Алию. Вроде меня уже будоражит Алия, но две ночи кряду мне снится Татьяна. В первом сне я узнал, что она живёт неподалёку. Я преследовал её ноги с отпечатанными следами ремней сандалий. Во втором сне я рассматривал Татьяну сбоку. Мой взгляд охватил её надбровные дуги, её крылья носа и её живот. Она беременна.
Алия ушла от меня на двенадцатый день. По словам Алии, моя меланхоличность, моё спокойствие не даст нам быть вместе. Я предощутил непримиримую развязку, поэтому удивление не было великим. Дому, квартире, я принёс плохие вести. Ещё утром я ушёл, будучи в отношениях, а уже к ночи пришёл отринутым. На столе лежит листок, на котором отмечены дни, когда мы могли встретиться. Я жду Алию, впрочем Алие какая разница – ей-то какая печаль, это не её печаль. Почему же я не разочаровываюсь внезапно и наверняка, как случается со мной, когда я влюбляюсь?
Внутри меня произошёл непреоборимый взрыв. Сквозь немое лицо и тело – кожу, глаза, рот, уши, нос – кричаще просачивалась любовная радиация. На все предметы в квартире невидимой пеленой залегла отрава, и они вдоволь пропитались ей. В соседний день я решился протереть все и всяческие поверхности и открыл окна. Радиационный фон несколько сник, но во мне по-прежнему совершалось нечто ужасающее. В смятении я проворно накрыл себя саркофагом смирения и фатума. Выдержит ли саркофаг? Будет зависеть от того, каков период полураспада моей влюблённости к Алие. Пока я ощущаю её разъедающую силу.
Алия с умилением раздвигала свои ноги подобно капкану, чтобы затем сжимать меня за поясницу в поры исступления. Взамен ей теперь меня сдавливает опоясавший голод. Вместо капель, что блёстками проступали при трении натурных тел, сейчас пот от горячки, которым тускло отяжелены подушка и одеяло. Оправлюсь ли я? Не изрешетит ли меня яд?
Свет покрывал расстояния дней. Тьма покрывала времена ночей.
Холод явно чего-то испугался. Теперь понятно чего. На небе мощно взорвалось гигантское облако. На землю обрушился техногенный снег. Солнце, иногда выбирающееся из-за марева, играло тревогу. Самоотверженные, доблестные люди выходили из своих домов топтать опасный снег. Я тотчас примкнул к их строю. Но силы были не равны.
Тогда я решил бежать. В края, что не коснулось лихо. Я мучительно брёл против ветра, пропуская через себя каждый его порыв. На излёте солнца я ступил на безграничное поле. Я едва держался на ногах, когда остановился. Позади меня находились только мои следы, впереди же – и их нет, ничего. Это последнее, что я увидел, пока не объявилась кромешная тьма, в которой я продолжил ход. В изнурении я упал навзничь. Сил хватило лишь повернуться, чтобы ветер не бил в лицо. Я больше всего боялся уснуть, поэтому неусыпно моргал. Над глазами проносилась темнота. Поле мело:
– Love on the run.
– Hiding all the stars.
– Thousand mile stare.
– One thousand suns.
– Windbreaks.
– What am I doing here?
– Going deep.
Вдруг на моей груди откуда-то взялась неопалимая купина. Куст горел прямо на мне. По терновым ветвям с шумом развевающихся лоскутков ткани вихлял огонь. Я был в абсолютном умиротворении. Я льстил себя надеждой, что обуял свои сожаления и раскаяния. Однако же, в мгновение ока я принялся размахивать мечом. Я отсекал ветку за веткой, они отлетали по сторонам и гасли. Когда остался только один ствол, меч в моей правой руке исчез. И тут же его рукоять стиснули пальцы левой руки. Я стал наносить режущие удары по стволу впродоль. Кора надрезанной стружкой закручивалась, образовывая ветви, пронизываемые пламенем. Куст опять запылал. Живо поднявшийся ветер толчком наотмашь скинул с меня горящий куст, и он кувырком отправился вдаль, будто перекати-поле. Перекати-поле добралось до горизонта, превратилось в перекати-небо и, опрокидываясь, передвигалось по небу.
Зов крови призывал меня вставать. За ночь ветер почти сравнял меня со снегом. Еле-еле я приподнялся. Тело онемело. С вывертами я шаг за шагом утопал в сугробах и буераках. Я кричал полю под присмотром неба:
– Никогда не навязывайся! Никогда не признавайся в любви! Никогда к любимым не относись сегодня лучше, чем сможешь себе это позволить завтра! Всегда помни, что каждый миг блаженства любви сулит век страданий, что любовь самый неравный из обменов!
Вплоть до того, как я шагнул на часть поля,
