чём не расспрашивал; но, если они начинали говорить, слушал затаив дыхание. Надо сказать, что исстари повелось юношей, не говоря уже о мальчишках, не брать с собой ни на торги, ни в какие другие походы – считалось, что первую любовь они должны встретить на Родине, и тогда куда бы потом ни улетели, всё равно вернутся домой, как возвращаются птицы в гнездо. На Кощея это правило не распространялось. Рассказывали, что в пути он был общителен, чрезвычайно любопытен, спал очень мало, будто боялся что-нибудь недоглядеть, но на обратном пути становился угрюм и молчалив.
Что ни говори, а деревня для Кощея была лишь перевалочным пунктом. Потому-то все и обрадовались так сильно, заметив завязывающуюся любовь между ним и внучкой знахарки. О! что эта была за любовь! При первой возможности она бежала к нему сломя голову; а если он приходил к ней, - все дела летели прочь! Неподалёку бежал ручей; так они вдоль него всё и бродили. Тропинку истоптали! Ходили по ней туда-сюда, туда-сюда… Вот и начиналась та тропинка у кузницы, а заканчивалась… А заканчивалась там, где они постоят-постоят да и пойдут назад. И хоть стара была бабка-знахарка, но на язык остра: нарекла ту тропинку - дорогой в никуда. И ведь прилипло к языкам! Бабка-то полюбила Кощея ещё в то время, когда выхаживала его; жалела она его сильно; что-то такое в нём видела, чего другие не могли разглядеть. А может, он тогда ей в бреду как-нибудь открылся? Кто знает? Только приговаривала бабка наперебой – то:
- Ох, внучка, не по себе дерево рубишь!..
- Замуж не напасть, как бы замужем не пропасть…
- С огнём играть – головнёй стать…
- У него ведь сердце с перцем, душа с чесноком…
а то:
- Авось и ничего: и бури успокаиваются, и реки спадают…
- Распутья бояться, так и в путь не ходить…
- Осторожной быть, так и матерью не стать…
- О том и кукушка кукует, что своего гнезда нет…
- Суженого ни обойти, ни объехать…
- Без мужа что без собаки…
Если бабка и пыталась по-старчески поделиться с соседями своими тревогами – её быстро обрывали:
- Чего тут калякать? Давай свадьбу стряпать!
И понеслось... и поехало… Всё как положено: сватовство и тому подобное… Да что теперь душу тревожить?! Кончилось это тем, как я уже говорила, что невеста осталась одна, при своём интересе. Бабку это доконало в ту же ночь. Умерла она значит. А невесте-то, несостоявшейся, куда было деваться?! Помутилась её головушка, не мил ей стал белый свет! Вот она, себя не помня, и сиганула в тёмный лес, от глазу людского да от жалостей их, которые суть любопытство и смех. Долго ли, коротко ли брела она, заплутала так, что уж и не выбраться. Да она и не думала выбираться! Искала смерти, а как услышала позади треск сильный, решила: медведь! Да и дёру! В такой бурелом попала!.. Вот тут-то ноженьки под ней, как лучинки, и хрустнули…
Она лежала в какой-то немыслимой позе на груде полусгнивших сучьев и стволов, заменившей ей брачное ложе, щедро было обещанное судьбой, думала о Кощее… о себе… вспомнила их тропинку, вот куда заведшую!.. Ей захотелось взять в руку что-нибудь живое, но рядом не было ни травинки, ни листика, ни цветочка – мёртвый лес. Она не знала, крикнула ли, или это только хотела крикнуть её душа, ещё совсем недавно такая молодая, чистая, жадная до жизни: ''Как же так?! Почему Я?!!'' В ответ только ветер коснулся её лба холодным дуновением. Она понимала, что это всё: ноги сломаны, кругом лесная глухомань – смерть верная, лютая…
Дальше в лес – больше дров
Сказка оборвалась. Бывает голос протяжный, заунывный – у Яги в эту минуту таким было молчание. Скорбная нота беззвучно, но явственно причитала: ''И-и-и, и-и-и''; казалось, не только избушку, но и весь лес заполнил её протяжный плач – реквием по несостоявшемуся счастью.
Было ясно, что продолжения, во всяком случае пока, не будет. Иван вышел проветриться. Найдя кое-какие инструменты, он весь день поправлял, чинил основательно запущенное хозяйство Яги. Сама хозяйка не отходила ни на шаг, любуясь Ивановой работой. Ближе к вечеру она попросила накопать в лесу кой-каких кореньев, а когда вернулись к избушке, насторожилась, сразу помрачнела и ни о чём уж боле с гостем до ночи не говорила.
Утром Яга сухо поведала Ивану, что на море-океане, на острове Буяне лежит бел-горюч камень Алатырь, возле камня растёт могучий дуб, в его корнях спрятан сундук, в сундуке заяц, в зайце утка, в утке яйцо, в яйце иголка, в которой и находится смерть Кощеева.
- А где же, бабушка, то море находится? В стороне какой? – начал было выспрашивать поподробнее Иван.
- Ты, милок, может, хочешь, чтобы я и остров нашла, и сундук откопала, и смерть эту самую тебе на блюдечке принесла? – почему-то зло ответила Яга.
Приходилось довольствоваться тем, что было. А что, собственно, было-то? Такие неопределённые приметы, по которым не понятно даже, как начинать поиски! ''Старая сегодня явно не в духе'', – подумал Иван, но всё же решился спросить про замок Кощеев.
- А вот ты пошёл бы не вниз по ручью, а вверх – в аккурат к замку Кощея и пришёл бы, – равнодушно ответила Яга, всем своим видом показывая, что беседа закончена.
Иван засобирался в дорогу. Как ни малы были сборы, ан без досады не обошлось: огниво как провалилось! Спрашивать было неудобно – хозяйка могла обидеться. ''Поди, в дороге потерял'', – решил Иван.
- Спасибо тебе, бабушка, за приют, за угощение, за совет. До свидания. Авось ещё свидимся. Сказочку ты ведь мне не досказала!
- Эх, Ваня, сказала б словечко, да волк недалечко. К тому же не всякая сказка до конца сказывается. Я тебе тут еды немного насобирала; хлеб в дорогу не тягость. – Яга подала Ивану увесистый мешок. – Если что не так – не обессудь. Может, больше не свидимся. Я ведь жила с локоть, а жить с ноготь. День да ночь – сутки прочь – к смерти ближе. Ну, всё – ступай.
- Не обессудь, хозяйка - твой намёк мне невдомёк. Прощай.
Ивану в первую очередь хотелось уйти от буравящих глаз Яги – спиной чувствовал: смотрит старая. Особо не размышляя, он направился по тропинке, сюда его приведшей. Ничто ни думало пугать его, как в прошлый раз; напротив, кругом царила тишь, благодать, и какая-то весенняя восторженность, странная для хлопотливой середины лета. Наконец-то! автор додумался сообщить вам: стояла середина лета, пора для любого дела хорошая.
Ручей весело бежал навстречу, заливисто болтая всякий вздор на своём чудном языке, понятном разве что Водяному. Его игривые воды были равнодушны к горестям мира и щедро делились своей первозданной радостью со всем вокруг. Казалось, что там, откуда бежит ручей, находится страна счастья и веселья, но Иван уже знал: там в грозной темнице ждёт своего освобождения его Василиса-ненаглядная. ''Надо-бы подойти, насколько возможно, к логову Кощея и рассмотреть его. А дальше… - видно будет'', – решил наш герой. Тропинка кончилась; теперь только ручей показывал дорогу. Буйная растительность, без единой щербинки, красноречиво свидетельствовала: никто здесь ни хаживал.
За думками день пролетел незаметно – пора было позаботиться о ночлеге. Не будем мешать Ивану своими докучливыми наблюдениями, и, пока он будет спать, – лучше посмотрим, где же его Василиса-ненаглядная.
В «гостях» у Кощея
или
лес рубят – щепки летят
Правду говорила баба-Яга: Иванова невеста «гостила» в замке у Кощея. Однако сама она не знала ни где находится, ни кто её похититель. Верхняя башня, в которую заточили пленницу, была переполнена светом и темницу совсем не напоминала. Но зато она служила прибежищем всех сквозняков. Ветры, ударяясь о камни и отдав им тепло своего дыхания, врывались в жилище многочисленными ледяными змейками, спешащими погреться на груди Василисы. В остальном пленница, как сказали бы в наше время, - жила с комфортом. Ни в чём ей Кощей не отказывал: есть, пить? – пожалуйста, да всё такое, что пальчики оближешь; платья невиданные? – нате, таких и царицы не нашивали; кольца, серьги, броши, зеркала и тому подобное? – в превеликом изобилии; и для рукоделия имелось всё, что душа пожелает: крои, шей, вышивай – не ленись. Она, поначалу, и не ленилась: рубаха на Ивана была уж готова, вся расшитая нитками золотыми да серебряными; а ткань! – такую ни на каких торгах не сыщешь! Но случись Ивану примерить эту рубаху, она была б ему великовата. Впрочем, не будем строго судить портниху: Кощей был высок и статен, а влюблённое сердце шептало, что Иван, по крайней мере, «не хуже». После рубахи Василиса охладела к шитью. Ко всему на свете охладело её сердце, всецело и всечасно сосредоточившись на тоске по своему суженому. Иван… Ивана… Ивану… Иваном…
И сотен тысяч падежей
Ужасно мало было б ей!
Несколько раз пытался Кощей поговорить с Василисой про её жениха, расспрашивал и так и сяк, но она всё молчала; лицо её в эти минуты выражало именно то, что принято называть немым укором. Ей было не совсем понятно… Наверно, будет точнее сказать: ей было совсем непонятно… Ладно, напишем так: ей было очень даже понятно, что её похититель её же и замечать не хочет – ему нужен был Иван! А не понимала Василиса совсем другого: недоумением своим она маскировала глубоко спрятанную обиду отвергнутой самки. Да, да, любезный читатель! И не надо возмущённых ханжеских гримас! Здесь судить некого и не за что, - природа своё всегда возьмёт!
Окончательно убедившись, что похищение не носило ''любовной'' окраски, что она всего лишь заложница, Василиса начала мучить себя вопросами: кому и зачем нужен был её жених?! Чем всё это грозило Ивану, ей, их любви?! Эти вопросы не давали ей покоя. Страх за Ивана, преумноженный неизвестностью, переполнял её. Там, в деревне, она не могла надышаться Иваном, думала, что любит его – теперь поняла: то было лишь преддверием любви, первыми искорками. Любовь настоящая, всеобъемлющая, полная, мощная, жгучая, непостижимая, охватила её здесь, в кощеевом замке; она, т.е. любовь, не находя себе выхода в действии, безжалостно сжигала Василису, проникая ненасытными языками своего пламени в самые потаённые места души и тела… Хотя кто знает, что это такое: настоящая любовь?! Любовь Василисы отдавала чумной болезнью, жадно сжирающей свою беззащитную жертву.
Они сидели напротив друг друга: Василиса – не представлявшая себе жизни без Ивана, день и ночь, ждущая его отовсюду, готовая пожертвовать всем и вся, чтобы поглотить, утопить его в своей любви, и Кощей – готовый в любой миг кинуться, выкрасть, отвоевать, всё что угодно, лишь бы завладеть иглой, без которой он не мог ни жить, ни умереть. Стремясь как-то разнообразить свой монолог и вытащить пленницу на разговор, Кощей решил рассказать ей что-нибудь интересное. И задумался! А что, собственно, может быть интересно этой девчонке, так отчаянно сохнущей по какому-то Ивану? Думал Кощей, думал… и вдруг выдал: ''А расскажу-ка я тебе одну сказочку!''
Сказка Кощея
(к сожалению, тоже в авторском пересказе)
Однажды в давние-предавние времена в одной глухой русской деревушке всё уже было готово к завтрашней свадьбе. Народ принимал горячее участие в радостных хлопотах, поскольку жених был круглая сирота, да и у невесты из родни была одна бабка-знахарка.
А ровно в полночь жених, оседлав чужого коня, летел прочь из деревни, подставляя лицо хлынувшему ливню. Даже маломальского запаса еды не захватил он с собой. В
