посланием такого же содержания к Сталину, а в октябре пишет «в Политбюро ЦК ВКП(б)». В обеих этих жалобах в высшие партийные инстанции
страны уже содержатся фразы о бездушии «бюрократических чиновников», к коим он теперь имеет основание причислить и Кирова, и о том, что вообще «для нас,
рабочего люда, нет свободного доступа к жизни, к работе, к учебе».
Письмо к Сталину.
Москва - ЦК ВКП(б) - т. Сталину
Я апеллировал на возникшее дело по Ленингр. Ин-ту истории ВКП(б), но вопрос этот не находит живого отклика. Сегодня исполняется ровно м-ц как я послал
заявление в КПК при ЦК-те партии, но оттуда положительных результатов я до сих пор не имею.
Однако я не хочу понести не заслуженную кару, вместо помощи меня дергают 5 м-ц - я обращаюсь к Вам постолько, посколько хватает моих сил!
Идя по линии наибольшего сопротивления я убежден в своей правоте.
Все 18 лет моей трудовой работы пошли на пользу партии. Мать старушка продолжает непрерывно работать 4-ый десяток лет - безграмотн. на производстве.
В борьбе за генеральную линию партии я был на ответственном участке... р-н. Но это в расчет не принимается и я сижу 5 м-ц без работы, все это на мне так
глубоко отразилось что остался совершенно беспомощный и болен.
Я прошу уделить внимания, остаюсь в надежде на оказание помощи - предоставления лечения.
Я прошу дать мне работу - иначе вне партии вне активного участия в борьбе за новую жизнь - мне ни жизнь ни работа ни дорога.
Член ВКП(б) п/б 0156289
Николаев Л. 25/VIII-34
Дома Николаев заполняет появившийся у него досуг, изливая свое разочарование в «рабоче-крестьянской» власти, революции, коммунистической доктрине в
более чем откровенных заметках «для себя» (они были изъяты при обыске после ареста Николаева): «Коммунизма и за 1000 лет не построить»... То и дело
мелькают в этих заметках и мысли о том, что надо отомстить «бездушным чиновникам» — убить Лидака (директора Института истории партии, подписавшего
приказ об увольнении Николаева из института), Чудова (второго секретаря Ленинградского горкома), а «лучше всего Кирова». Пишет и о том, что он войдет в
историю, что ему будут ставить памятники, «это исторический факт»...
Николаев подробно фиксировал на бумаге свое душевное состояние, все этапы подготовки к убийству. В руки следствия попали его записи, письма к
родственникам, прокламации ("Дорогой жене и братьям по классу" и т. д.). 11 июля 1934 года он пишет (стиль сохранен): "Деньги на исходе, берем взаймы.
Сегодня весь мой обед состоял из двух стаканов простокваши". В августе обращается к матери в письме, озаглавленном "Последнее прости": "Скоро для тебя
будет большое горе и обида - ты потеряешь меня безвозвратно..." 21 ноября: "Сегодня принес с огорода 1/2 мешка картошки. На лице у всех улыбка и
радость.
«Для нас, рабочего люда, нет свободного доступа к жизни, работе, учебе… Мы въехали в новую квартиру, но за нее дерут так, что нет никакого спасу…О
войне предсказывают, как метеорологи о погоде… Пусть будет так – война неизбежна, но она разрушительна и спасительна…
Я сижу пятый месяц без работы и без хлеба. Однако я силен, чтобы начатое мною дело довести до конца…Это исторический факт. Нет, я ни за что не
примирюсь с теми, с кем боролся всю жизнь». В прокламации "Мой ответ перед партией и отечеством" сообщает: "Как солдат революции, мне никакая смерть не
страшна. Я на все теперь буду готов, а предупредить этого никто не в силах. Я веду подготовление подобно А. Желябову... И я готов быть на это - ради
человечества, оставляя на добрых людей, - мать, жену и малолетних детей. Привет царю индустрии и войны Сталину".
Пошел 7-й месяц, как я сижу без работы и без снабжения, скоро меня с семьей (5 человек) погонят из квартиры на улицу… Для меня становится
странным, что в результате своей 18-летней работы и трудовой жизни я начинаю думать о своем праве на жизнь… Везде, где я только желал через критику
принести пользу делу, получал тупой окрик. Причиной этому является моя горячность, мое самопожертвование…
Перед тем, как решиться на столь важный шаг, он, подобно заправскому революционеру пишет политическое завещание. «Дорогой жене и братьям по классу.
Я умираю по политическим убеждениям, на основе исторической действительности. ...Ни капли тревоги ни на йоту успокоения... Пусть памятью для детей
останется все то, что осталось в тебе. Помните и распростр. (так в документе) — я был честолюбив к живому миру, предан новой идеи, заботе и исполнении
своего долга. Поскольку нет свободы агитации, свободы печати, свободного выбора в жизни и я должен умереть. Помощь на ЦК (Политбюро) не подоспеет, ибо
там спят богатырским сном... Ваш любимый Николаев».
Итак, уже к октябрю — сам или с чьей-то помощью - Николаев вполне «созрел» для совершения террористического акта. Что касается оружия - у него,
как у многих членов партии и комсомольских работников, был револьвер, разрешение на который было ему выдано еще в 1924 году - и подтверждено в 1930-м.
30 октября Николаев пишет ещё одно письмо Кирову.
В нем говорится: «т. Киров. Меня заставило обратиться к Вам тяжелое положение. Я сижу 7 месяцев без работы, затравленный за самокритику. Меня
опорочили и мне трудно найти где-либо защиты. Даже после письма на имя Сталина мне никто не оказал помощи, не направил на работу… однако я не один, у
меня семья… Я прошу обратить Ваше внимание на дела Института и помочь мне, ибо никто не хочет понять того, как тяжело переживаю я этот момент. Я на все
буду готов, если никто не отзовется, ибо у меня нет больше сил… Я не враг»
Дневники Николаева
Дневники Леонида Николаева долгое время считались фальсификацией: якобы их написали уже во время следствия за Николаева - для подтверждения его
террористических намерений. Однако Сухарникова убеждена, что читала написанное рукой Николаева.
"Свои дневники и записи он вел в тетрадях, похожих на "конторские книги", на различных листах, даже обрывках листов. Все они были действительно
изъяты у него на квартире или квартире его матери. Помимо них есть еще маленькие блокнотики, также написанные его рукой", - рассказала историк. - Судя
по всему, Николаев кратко помечал, чтобы не забыть, мысли, которые казались ему наиболее важными, а уже потом все подробно фиксировал в "конторских
книгах". Блокнотики предназначались только для его личного чтения, развернутые варианты - для остальных членов семьи".
"Он, кстати, писал просто хронику своей жизни, намереваясь рассказать детям, когда подрастут, о себе, о жене, о событиях, которые его глубоко
волновали. Например, в дневниках есть описание его революционной юности, когда он едва не на баррикады лез в 1917-м, - рассказала Сухарникова. -
Поначалу, видимо, Николаев хотел, чтобы жена, Мильда Драуле, вела записи попеременно с ним. Таких записей не так много, и все они касаются детей".
По словам Сухарниковой, по текстам видно, что в течение последнего года жизни Николаев страдал графоманией: "Дневники начинаются с биографии и с
подробнейшей генеалогии. Там же его рефлексия по поводу увольнения с работы в апреле 1934 года".
Попытки убийства.
Он едет к дому Кирова, у него в портфеле заряженный револьвер. Но кировская охрана не дремлет. Она замечает странного незнакомца, арестовывает его
и препровождает в отделение милиции. Через несколько часов Николаева отпускают. По этому поводу написано немало заключений. И то, что Николаев агент
НКВД, который готовил убийство Кирова, поэтому его и отпустили, и то, что его вызволял из милиции Иван Васильевич Запорожец, который летом 1934 года был
назначен заместителем председателя ленинградского управления НКВД Медведя специально, чтобы подготовить убийство Кирова — опять же по заданию Сталина —
он давно «вел» Николаева и поэтому освободил незадачливого террориста. Но даже более серьезные исследователи задаются тем же вопросом: почему отпустили
Николаева? Ведь его задержали у дома Кирова с револьвером?! Во-первых, у Николаева было разрешение на хранение револьвера, который он приобрел еще в
1918 году. Первое разрешение он получил еще 2 февраля 1924 года за номером 4396, а 21 апреля 1930 года он перерегистрировал личное оружие, о чем
свидетельствует разрешение за номером 12296. Так что оснований для ареста Николаева, задержанного с оружием, не было. Стоит сказать, что обстановка в
Ленинграде в те годы была достаточно, как сейчас говорят, криминогенная. Поэтому разрешенное ношение оружия считалось обычным. Во-вторых, попытки
отдельных граждан передать жалобы непосредственно первым лицам были также распространенным явлением. А у Николаева были на то причины: ответа на его
послания Кирову, Чудову он не получил, и в милиции легко могли проверить: писал ли он письма в обком и был ли ему ответ. До 1 декабря 1934 года еще
соблюдалась законность, граждан не хватали на улицам, не выносили приговоры без суда и следствия, пресловутых «троек» еще не было. А Николаев был членом
ВКП(б), а к этой категории «товарищей» милиция проявляла особое почтение. Поэтому вполне нормально, что его пожурили и отпустили, не сделав никаких
оргвыводов. Кампания всеобщей подозрительности еще не началась. Он снова вернулся домой ни с чем. Шел уже восьмой месяц, как он сидел на шее Мильды. 14
ноября Николаев отправился на Московский вокзал. Киров возвращался с очередного заседания Политбюро ЦК. Николаев, оттесненный толпой, стоял в стороне,
засунув руку в карман и сжимая револьвер, ожидая, когда из черноты тамбура появится ленинградский вождь. Но охрана оттеснила людей. Нужны были новые
обстоятельства. И он их выбрал. Объявление в «Ленинградской правде» от 29 ноября извещало: 1 декабря во дворце Урицкого, так тогда назывался Таврический
дворец, в 18.00 состоится собрание партийного актива Ленинградской организации ВКП(б). В повестке дня: итоги ноябрьского Пленума ЦК ВКП(б). Вход по
пригласительным билетам. Доклад будет делать Киров, можно спокойно прицелиться и выстрелить. Дело оставалось за малым: получить пригласительный. 1
декабря Киров не собирался ехать в Смольный, решение заехать перед партактивом в обком пришло неожиданно, и никто не знал: заедет Киров в Смольный или
нет.
Подробно об обстоятельствах убийства С.М. Кирова будет рассказано позднее. Материалы уголовного дела фабриковались исходя из политического заказа.
Поэтому в деле, например, отсутствует план места происшествия. По всей видимости, Сталину было что скрывать. Сейчас же расскажем лишь о том, что было с
Николаевым после убийства.
...Чекисты из секретного части особого отдела ворвались в кабинет, Киров лежал на полу, над ним нагнулась Мильда Драуле. На ее набросили пальто и
тут же увезли в «Большой дом» на Литейном, где располагалось НКВД по Ленинградской области.
А Николаев тем временем всё еще находился в шоке, поэтому его перевезли из Смольного в городскую психиатрическую больницу №2, где после оказания
помощи врачей пришел в себя. В 21.00 начальник НКВД Медведь и его заместитель Фомин приступили к допросу Николаева. Он заявил, что убил Кирова из-за
ревности: никто его
