НЕПРИКАЯННЫЙ

прикормленных и натасканных ВЛАСТЬЮ защищать самую себя!  Защищать, любой ценой, интересы лишь Представителей этой Власти, калечить и «загрызать до смерти» любого, кто осмелится выступить против неё!  Я чувствую Это в себе и не исключаю, что Это пришло, вернее, вошло в меня из другой – предыдущей жизни, предыдущего моего воплощения на земле.  Вероятно, эти «вертухаи» и НКВДисты очень мучили меня тогда, а может и пытали.   Пытали, даже, не ради идеи, не по служебному долгу, а так – для куража!  Один Господь знает, сколько среди этой нечисти всегда было и есть скрытых садистов и палачей!  Боюсь, что эта «человеческая гниль», эта «плесень», за годы её существования в организме Трудового Народа, не только не исчезла, но, как и в Живой Природе, образовала десятки очень опасных, «токсичных соединений» (например, с представителями других поколений), которые могут очень долго никак не проявлять своего присутствия в организме, но спустя десятилетия, именно эта плесень и её токсичные соединения могут вызвать быстрый рост раковых опухолей, распад и гибель общественного организма, государства в целом!  С этой гнилью, с этой плесенью нужно было и нужно теперь (если уже не поздно!) бороться!  Само – не рассосётся!  Только поголовная люстрация, и живых, и мертвых, а потом – Народный Трибунал и Воздаяние всем по заслугам!

                                                                                                       ***
- Эка ты завелся!  Боюсь, что ты таки одержим этой идеей мщения!  Даже, если не помнить о том, что «Бог всех любит и прощает», то негоже брать на себя божью миссию судить других людей Судом Праведным!, - сердито проговорил Падший Ангел.
 
Тут уже не выдержал я и также сердито произнес:

- Только не надо, уважаемый Узиил,  рассказывать мне о необходимости Любви и Всепрощении людей друг к другу, любви - невзирая ни на что!  Не надо!  Поживи сам в этом Аду, который называется планета Земля!  Ты давно жил среди землян?  Нет, не тех, что жируют в роскоши за счет других, а тех, кто голодает, а если и ест, то, по большому счёту,  всякую отраву или форменное  дерьмо! Чьи дети умирают из-за отсутствия еды и лекарств и, умирая,  молчаливо смотрят своими страшными глазами на тех, кто еще остается жить!  Не согласен я с заветом Иисуса, гласящего:  «кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую (Евангелие, Мф. 5: 39), в том смысле, что «на зло надо отвечать не злом, а добром»!  Не согласен с этим!  Ей богу, эта заповедь придумана теми, кто всегда обслуживал интересы Власти и Богачей!  Мне, как то, ближе старозаветная Заповедь «Око – за око!», «Зуб- за зуб!».  Как говорится в Священном Писании: …и воздастся вам по делам вашим!»!  А, поскольку, у Господа не всегда доходят руки до каждого из нас, то некоторым людям приходится брать на себя эту функцию и « воздавать по делам вашим…», воздавать…!  Жалко, что мало и далеко не всегда!

Мне показалось, что Узиил был не готов к моему отпору и именно по этой причине он свернул нашу полемику и миролюбиво пробормотал:

- Хорошо, хорошо! Мы вернемся ещё к этому разговору, а теперь - продолжай свой рассказ…
                                                                                        ***

«Жили мы в Бережанах в двухэтажном особняке старинной постройки, в аккурат против школы, в которой работали мои родители.  Мама преподавала химию и физику, папа – биологию и логику, совмещая это с директорством.  Работали много, до изнеможения.  Дом наш стоял в саду, в красивой, уютной низинке и был вполне удобен для жизни.  Если не считать трудностей послевоенной жизни на Западной Украине до 1949 и почти полного отсутствия продуктов,  умопомрачительных цен на все, а также постоянной угрозы нашему существованию со стороны местного населения, жизнь моих родителей можно было бы назвать вполне сносной и даже интересной в те годы!  Я стал реальным «плодом их любви», прошедшей суровое испытание многолетней разлукой и войной.  Вот только «плод», то есть я,  серьезно не дотягивал до нормы в смысле здоровья!  По рассказам мамы я не был в состоянии принимать пищу первые 5 дней своей жизни (что-то с пищеводом!), все время молчал и медленно угасал.  Папочки, как всегда не было на месте, вернее - он «выполнял какое то задание в глубинке»…  На шестой день местное начальство «вошло в положение» и зарезервировало санитарный самолет - «кукурузник», для отправки меня с мамой в Киев, но тут в роддоме появился папа, взял меня на руки, радостно «заулюлюкал» (он любил меня всю жизнь!), а я, в благодарность, мощно «описал» его и заорал, как недорезанный.  Потерявшая всякую надежду мама, отняла меня у отца, прижала меня, по привычке, к своей груди и я (совершенно неожиданно для всех) «набросился» на её сосок, наверстывая упущенное.  Так я остался жить, но очень скоро  заболел двусторонним крупозным воспалением легких и опять еле уцелел, уже  от этой напасти.
 
Потом, по рассказам, на мое лицо 2-х месячного младенца уселась огромная земляная жаба и смачно помочилась (случилось это в саду, под яблоней, в тени которой я спал туго спеленатый, как полагалось в то время).  Долгие месяцы мое тело было покрыто омерзительными бородавками, особенно лицо.  Потом, в годовалом возрасте, я упал шеей на раскаленную чугунную дверцу «грубки» - печи, которую топили углем и дровами.  Ужасный шрам надолго пометил меня, белокурого, улыбающегося мальчика.  Словом, какое здоровье могли подарить мне мои - не вполне здоровые родители, перенесшие годы сталинских репрессий, голодомор, войну и тяготы послевоенной жизни во враждебном для них окружении!  Так и пошло у меня, в смысле «жизни и здоровья», всё наперекосяк, с самого рождения и по сей день, и если жив я ещё, то только лишь благодаря постоянным моим усилиям выстоять и удержать собственную жизнь, выполнить свое предназначение на этой земле.

Отец мой, родился в декабре 1918 года в с. Модылев, Радомышльского района, Житомирской области в семье раскулаченного середняка.  Был он 13-ым ребенком в семье моего деда Пантелея и бабки Агаты.  Дед был из простых крестьян, но очень красив и статен собой.  Видимо поэтому, моя бабка, врожденная Агата Тужицкая, польская дворянка по матери (она же Аугуста Ренке – немецкая дворянка по отцу) сбежала из отчего дома без приданного к чубатому простолюдину Пантелею.  Ее дядя, Карл фон Ренке, был в свое время Секретарем Киевской городской Думы и предпринял попытки вернуть беглянку в семью, но - безуспешно.  Не все дети бабки Агаты выжили в те лихие пред - и послереволюционные времена.  Достаточно сказать, что одного из братьев моего отца, Николая, недобрые люди убили, когда он возвращался из города и, видимо, съели.  На Украине был голод, и люди из деревни нашли, вскоре, в укромном месте, остатки костра, человеческие кости и вещи убиенного брата Николая.  Его портрет, срисованный с прижизненной фотографии, висел в доме моего отца десятки лет и неизменно вызывал у меня ужас, по причине психологического воздействия на меня этой жертвы каннибализма на родине социализма!

Мои расспросы о том времени у очевидцев голодомора, неизменно наталкивались на глухую стену их молчания.  Чувствовалось, что те, кто пережил сталинщину, так и остались запуганными до смерти, до последнего своего вздоха.  Теперь кое-что переменилось и уже можно найти немало писанных и говоренных свидетельств людей, переживших тот страшный голодомор!  Но вот, что поражает!  Поражает удручающая обыденность, даже убогость многих рассказов, да и безучастность, эмоциональная отстранённость самих рассказчиков от повествуемого!  Словно и не с ними всё это было! Мне кажется, что сие - результат работы какого-то защитного механизма в психике человека, не допускающего у него повтора ужасающих переживаний той поры и не допускающего помешательства самого рассказчика!

У меня сохранилась в памяти собственная небольшая коллекция ужасов голодомора, которая достаточно точно отражает обстановку в замкнутой наглухо заградительными отрядами НКВД (чтоб и мышь не проскочила!) моей несчастной родине – Украине 1932- 1933 годов.  Помню рассказ железнодорожника, ставшего очевидцем следующей сцены, происшедшей на перроне одного из городков бывшей Харьковской губернии.  Рассказ о том, как зоркий и бдительный красноармеец заприметил мужичка, вынесшего из вагона поезда, что прибыл из России, котомку (эдак килограммов на шесть!) с продуктами.  Подскочил к нему и давай отнимать её, вопрошая «Что везёшь?».  Несчастный мужичок ответствовал красноармейцу, что выменял в России на сережки больной, обессилевшей от голода, жены «два кило муки, немного фасоли и буханку хлеба…».  Дома - пятеро детей по лавкам, которые распухли от голода и он надеется ещё застать их живыми и спасти. -  «Не положено!», твердил красноармеец!   - «Христа ради, не забирай!», - молил НКВДиста, стоя на коленях, истощавший до нельзя мужичок.  А когда краснопогонник, всё-таки, вырвал у него котомку и направился с ней в сторону вокзала, отчаявшийся отец семейства, бросился с платформы под товарный поезд, на беду проходивший по освободившейся колее.  Так, зомбированный большевичками, красноармеец выполнил свой революционный долг и остался жить да поживать, убив одним махом (принуждением к самоубийству и голодной смертью) ни в чём не повинных людей!  Семерых, между прочим, людей!  Да и всю линию этого, угасшего  безвременно, Рода!

Другая, поразившая меня своим тихим ужасом история, была рассказана человеком, который имел также несчастье родиться и жить в те тяжкие времена.  В зиму 1933 у них замело избу до соломенной крыши, так, что и окна и входную дверь не было не открыть.  В доме – ни еды, ни полена!  А тут повадился ходить к ним, к отощавшей, но всё ещё красивой их мамке, заезжий комиссар - продразвёрсточник!  Вернее, не ходить, а приезжать на большом, гарцующем коне, для которого, наверняка, всегда находилось ведро овса в день.  Комиссар был здоровенный, под стать своему коню, малый и легко мог разбросать тот полутораметровый снег от дороги и до дому, а чтобы конь не мерз, пока он будет миловаться с мамкой, заводил его в дом, прямо в сени.  Детей, чтобы не мешали, выставлял из светлицы в ещё более холодную кладовую.  Еду детям комиссар не предлагал!  Приносил с собой литровую сулею мутного самогона и что-то зажевать, чтобы несчастная женщина могла забыться в беспамятстве и не вспоминать о грехе без любви и о своих голодных детях.  Вы скажете: «Эка невидаль!  Бывает в жизни и такое!».  Да, бывает, но вот чтобы дети были доведены до такого животного состояния, что мечтают поесть, если повезёт, непереваренных зёрен овса из свежих, ещё теплых и дымящихся конских испражнений, - такого не слыхивал никогда!  Не знаю, как кому, но для меня всё это - за пределами допустимого для любой здоровой человеческой психики!  Они же, – несчастные дети, - всегда ждали приезда этого здорового, красномордого дядьки и радовались ему!  Ведь он давал им возможность погреться возле большого и доброго коня, который, почти всегда, к радости детей, щедро оправлялся «по большому», попав с морозу в сени!  И тогда!  Тогда  можно было всласть поесть зерен из кисленького навоза: золотистого цвета, словно мёд, навоза, с белыми, продолговатыми зернышками овса в нём!
 
Что тут скажешь!  Стоит поставить себя на место этих детей, и тогда,