стоял Ушаков и Сидор Акимыч с ним. Писарев видимо заранее представил, подтаскиваемого одним из дьяков Скорнякова и поэтому Ушаков начал без предисловий.
- Так вот значит, что ты за гусь Скорняков? - начал он и, обернувшись к Акимычу, заржал, словно местный дьяк. - Вот ты Сидор Акимыч, в случае если тебя светлейший князь гонцом пошлет, станешь раздумывать?
- Никак нет! - визгливо вскрикнул Писарев, радостный от такого простого отношения к себе большого человека. - Сию же минуту помчался бы без раздумий, куда укажут.
- А этот вот перечить стал, - продолжал ржать Андрей Иванович. - Не захотел он без твоего приказа в путь пуститься. Ты чего Писарев главнее Меньшикова Александра Даниловича? А?
- Никак нет! Как можно? - провизжал зардевшийся Акимыч и ткнул исподтиха, но очень больно, Тимоху под ребро.
- Кстати Писарев, а чего ты этому дурню поручил? - вдруг перестав смеяться, очень строго поинтересовался Ушаков.
- А я это по поручению Петра Андреевича, - путаясь и дрожа от волнения, стал объяснять Писарев. - Ковшов младенца мертвого в отхожем месте нашел. Вот я и послал туда Скорнякова.
- Ну и что Скорняков, - раздался за спиной Тимохи ещё более строгий голос самого начальника над тайной канцелярией, самого Толстого Петра Андреевича.
Скорняков повернулся к сердитому начальнику, почесал затылок, чтобы привести в порядок скакавшие внутри головы мысли и уж было, открыл рот для доклада, но сказать ничего не успел. Шумно ворвался в избу мужик без шапки, бросился к его ногам и истошно завопил:
- Прости меня Тимофей Трифонович! Прости меня грешника! Наврал я тебе всё про ребеночка того! Не так всё было! Бабы его погубили и мне отдали, чтобы значит, я его выбросил куда-нибудь.
В канцелярии наступила мертвая тишина, прерываемая лишь редкими всхлипываниями конюха Семена, лежащего у ног Тимохи.
!0
Как только за спрос с Семена взялись умельцы заплечных дел, он рассказал всё с такими подробностями, о каких и не думалось. И дело, было, оказывается так. Рожала Машка Гамантова только в присутствии Катерины. Они заранее всё продумали, а уж Семена пригласили как раз в то время, когда надо было от младенца загубленного избавиться. Конюх на это дело так просто, конечно же, не пошел бы, но ему был в качестве платы за услугу обещан пятак. Монета пусть и не слишком великая, но все согласились, что на дороге её каждый день не найдешь, а иметь при себе всегда хочется. Младенца Семен бросил в царскую уборную не по злому умыслу, а чисто случайно, когда приспичило от переживаний по нужде. Ничего другого под рукой кроме царской уборной не оказалось и вот так всё получилось. Расстроенного мужика сняли с дыбы, напоили водкой и уложили спать в подвале, правда, под замком. Следующей на очереди была Катерина. За ней дознаватели послали двух солдат, а сами решили скрасить ожидание подследственной, беседой о падениях нравов при царском дворе.
- Не было ведь раньше такого, - вздохнул Ушаков. - Всякое было, а вот такого не было. Куда жизнь наша катится?
- Распустились все, - подтвердил слова своего подчиненного Толстой. - Мало голов рубить стали. Бывало, когда я мальчонкой был, каждую неделю на Красной площади головенки из-под топора на землю так и сыпались, а теперь этого нет. Теперь говорят, что так в Европе не принято. Так говорят, только варвары поступают. А всё почему? Книги эти бесовские появились. Читать люди стали. Вот там и вычитывают глупости всякие. Руки бы всем писателям этим повырывал.
- Не ожидал я от Гамильтон такого, - опять вступил в разговор Ушаков. - Она вроде поскромней остальных была.
- А кто такая Гамильтон? - набравшись смелости, вмешался в разговор важных персон Тимоха.
В другое время он бы ни в жизнь на такую наглость не решился, сидел бы молча в уголке, как Сидор Акимыч, а тут всё в одно сошлось: и гордость за удачный розыск, и удовольствие от начальственной компании, и имя знакомое "Гамильтон".
- Фрейлина она царицына, - запросто так, ответил юнцу Толстой. - Красивая стерва.
- А я с ней на днях разговаривал, - радостно воскликнул Скорняков. - Когда меня Меньшиков Александр Данилович в темницу-то посадил, так там, в углу дыра была, и мы через ту дыру с этой самой Гамильтон беседу вели. Она ещё просила царскому денщику Ивану Орлову передать про свои амурные влечения к нему.
- Ваньке Орлову! - заорал, вскакивая со своего стула, Ушаков. - Вот ведь гад! И здесь влез. Вот значит ребенок чей. Его дело. Ух, хорошо, у меня давно на этого кобеля руки чешутся. Вот он и попался. Молодец Тимоха, будет тебе за розыск удачный награда великая.
- А чего ты так против Орлова взбеленился Андрей Иванович, - с усмешкой поинтересовался начальник тайной канцелярии.
- А будто сам не знаешь, Петр Андреевич как он мне дело с француженкой той подпортил, - грустно вздохнул Ушаков. - Вот ведь гад. Я в дверь, а он в окно. Ну, теперь всё. Допрыгался козленок на свежей лужайке. От меня не уйдешь.
За Орловым тоже послали солдат. Всю ночь шел розыск в подвале избы канцелярской. Измаялись розыскники несказанно, но дело свое сделали подобающим образом. Правда, Орлов от греха по убиению младенца отвертелся, его, видите ли, в те дни в столице не было, но всё равно его по блудному делу к порядку призвали и в темницу бросили, только ненадолго. Из царских покоев прибежали, оказывается царь, Орлова по всему дворцу ищет. Отпустили денщика с великим испугом и строгим наказанием, языка перед царем особо не тянуть. Катерина тоже особенно много на себя брать не захотела, всё на госпожу сваливала, однако всего греха не свалишь, и пришлось бабке тоже в повале ночевать за пособничество в душегубстве. К розыску с девицы Гамантовой Тимоху не пригласили, там без него желающих много набежало, а Скорнякова отправили спать, и чего уж она там сказала, парень не знал, но и девица была отправлена в каземат. И не просто в каземат, а в каземат крепостной.
Утром не успел Тимоха проснуться, а ему Писарев уже перо в руку сует, пиши, дескать. Скорнякову деваться некуда, работу переложить пока ещё не на кого, потому как чином не вышел. Пришлось изготовиться к письму под диктовку стряпчего.
- Пиши, значит, - начал тот, - по поручению великого государя царя и великого князя Петра Алексеевича всея великие и малыя, и белыя России самодержца в Канцелярии тайных розыскных дел проведен розыск был по делу девки Гамантовой. И разыскано было, что она с Иваном Орловым жила блудно и была оттого брюхата, а ребенка того удавила. А ещё девка Гамантова крала алмазные вещи и червонцы золотые у государыни нашей Екатерины Алексеевны. Повинилась в грехах своих девка, только после двух розысков. Об убиенном ребенке баба Катерина знала и укрыть содеянное помогала, потому и была сообщницей в деле этом греховном. А Иван Орлов душегубства не ведал, но червонцы золотые от девки Гамантовой брал, а при розыске девку позорил нещадно. Розыск вели: Петр Толстой, майор от лейб-гвардии Ушаков, Скорняков, поставь черточку, Писарев.
Сидор Акимыч замолчал, посмотрел в окно, протяжно вздохнул и потянул исписанный лист из-под Тимохиной руки.
- Сидор Акимыч, - поинтересовался, выпуская из рук свое творение Тимоха, - а куда эту бумагу понесут.
- К батюшке нашему, к царю Петру Алексеевичу. Вот так брат. Вон как дело-то повернулось. Сам Государь об этой оказии узнал. Вроде чего особенного, ребятенок мертвый, а до самого царя дошло.
- Так значит, царь батюшка сегодня мою фамилию увидит? - радостно растянул в улыбке толстые губы парень.
- Где? - испуганно развернул бумагу Писарев.
- Так вот же написано "Скорняков" - ткнул Тимоха пальцем в предпоследнюю строку написанного.
- Фу! - облегченно вздохнул Сидор Акимыч. - Дурья ты башка, где же ты тут фамилию свою увидел?
- Так вот она, рядом с Вашей.
- Эх, дурень ты, дурень, - захохотал Писарев. - Кто же наши с тобой фамилии позволит в бумаге, царю предоставляемой, писать. Здесь же написано "Скорняков-Писарев". Это же Григорий Григорьевич Скорняков-Писарев обер-прокурор Сената. Слыхал про такого?
- Слыхал.
- Не родственник он тебе?
- Нет.
- Мне тоже. Рано ещё нашим с тобой Тимоха фамилиям под царские глаза попадаться, а может это и к лучшему. Чем выше взлетишь, тем больнее падать. Ты давай-ка сбегай к токарю царскому, к Нартову. Он для Петра Андреевича шкатулку к именинам жены сделать обещал. Спроси, не сделал ли ещё?
11
Нартов шкатулки не сделал, велел завтра прийти, и Тимоха не спеша, отправился восвояси. Тропинка, которая вела от дворцовых мастерских к Канцелярии, вывела Скорнякова к поварне. Вот здесь он и вспомнил про кольцо, которое Лушке отдал. Вспомнил и решил колечко то девчонке оставить. На память значит. Не хотел Тимоха даже себе в том признаваться, но приглянулась ему девчонка. Вот и пусть будет у неё память о Скорнякове Тимофее Трифоновиче. Кольцо-то всё равно никому больше не нужно. Розыск закончился, и знать про кольцо теперь без надобности. Тимоха вздохнул протяжно, хотел мимо поварни прошагать, а тут навстречу ему Лушка бежит. Радостная такая. Подбежала, Тимоху за рукав хватает и кричит на всю улицу.
- Здравствуй Тимошенька! А у меня радость великая. Я теперь в царицыных покоях служу. У фрейлины государыни нашей, у Устиньи Петровой. Пойдем, я тебе покажу, где я прислуживаю.
Лушка ещё тверже схватила парня за рукав и потащила к покоям Екатерины Алексеевны. Там было пусто и девчонка, приложив палец к губам, прошептала чуть слышно.
- Пойдем, спальню царицы покажу, пока во дворце никого нет. Все на охоту собрались. Пойдем.
Не дожидаясь согласия парня, Лушка потянула его вверх по лестнице к мрачному коридору, пройдя по которому добрались они до тяжелой дубовой двери. За дверью стояла широкая кровать, покрытая алым атласным одеялом и огромный медный самовар на черном столе.
- Вот это да, - прошептал Тимоха, решившись пальцем потрогать царское ложе.
И тут заскрипела лестница. Лушка заметалась испуганной птицей. Из спальни убежать было нельзя. Если их здесь заметят, то обоим головы не сносить. Девчонка схватила Скорнякова за полу кафтана и потянула под кровать. И только они там замерли, в спальню вошли двое. Тимоха увидел из-под кровати отражение вошедших в начищенном до блеска самоваре и сразу же узнал их. Это были: царица Екатерина Алексеевна и светлейший князь Александр Данилович.
- Вот так попался, - подумал про себя Тимоха и постарался прикрыть своим телом Лушку.
А вошедшие, не подозревая о посторонних под кроватью продолжали какой-то разговор и светлейший князь вроде как отчитывал царицу.
- Что же ты матушка советами моими брезгуешь? - строго высказывал он, садясь на высокий стул. - Как же в голову тебе такое пришло?
- А чего же мне делать-то было? - пыталась оправдаться царица. - Я уж давно заметила, как Петр Алексеевич соблаговолит Марии, а когда мы в Данциге были, на меня бес будто напал. На душе не спокойно, сны мятежные снятся, и я послала карла своего Мокея Ведищева за государем проследить. Мокей он верткий, куда хочешь пролезет. Выследил карла, как Государь пошел с Гамильтоншей по городу погулять и в таверну её завел. И не просто в таверну, а в отдельный кабинет. Только Мокей, туда тоже пролез и разговор их услышал. Обещал Петр Алексеевич этой Марии подлой
