Не было бы счастья

журавель. Я осторожно выполз из возка и подался в придорожный бурьян. Возчик, поивший из просторного деревянного корыта лошадь, меня не заметил. Я немного пересидел в бурьяне и решил оглядеться. Огляделся я и изумился не шутку. Мать честная! Да это же моя деревня. Вот ведь как проспал я! Уж солнце заходило. И заходило оно как раз за крышу моей избы.
Я вылез из бурьяна. Не пристало мне еще в родной деревне от кого-то скрываться. И тут я увидел Лушу. Она с пустыми ведрами на коромысле к колодцу. Соседка тоже увидела меня и, вздрогнув, замерла истуканом. Я подошел к Луше, поклонился и, не глядя в глаза ей, сказал:
- Не взыщи соседушка, но не смог я Степана найти. Ты уж прости меня. Если тебе чего по дому помочь надо, так ты заходи, я с превеликим удовольствием.
Луша ничего мне не ответила, а только лицо её сделалось пунцовым.
- Переживает, - решил я и поплелся к своей избе.
Пришел. Сел у стола. Голову рукой подпер и задумался. Над своей жизнью задумался. Егора в гробу вспомнил. Как же мне теперь дальше жить? Я ведь человека убил. Если б на войне это случилось, то оно бы и ничего, а так – грех великий. И до того мне тошно стало, что не заметил я, как соседка переступила мой порог.
Она тихо подошла сзади. Горшок с теплой кашей. Я посмотрел на неё. Сперва на кашу, а потом на соседку. Луша мне улыбалась. Ласково улыбалась. Потом провела своей ладошкой мне по щеке. Оборвалось у меня что-то внутри. Комок к горлу подкатил, в глазах потеплело, а рука сама собой взяла соседку за талию и …
- Так! – раздался внезапно сзади злой крик. – Муж только за порог, а солдат уж к бабе его лезет. Больно прыток ты, милок. Сейчас я твою прыткость укорочу.
Я обернулся и увидел злые глаза Степана под мохнатыми сросшимися бровями. Луши уж рядом не было. Я вскочил из-за стола, чтоб схватиться с названным гостем, но Степан опередил меня и ловким ударом в скулу свалил на пол. Я попробовал подняться. Не тут-то было! Сосед подскочил ко мне и больно ударил ногой в бок. Я вновь упал, а он принялся колошматить меня ногами, приговаривая:
- Кто тебя звал сюда, солдат?! Что ты нам всем жить мешаешь?!
- Степа, - взмолился я из последних сил. – За что ты меня так? Прости, ради Бога! Прости! Мы же соседи.
Степан склонился надо мной, ухватил меня за воротник и еле слышно процедил сквозь зубы:
- За что, говоришь?
- За что?
- А за то, что мешаешься ты у меня под ногами. Понимаешь? Жить ты мне мешаешь. Когда брат твой старший Еремей утонул, Ефим от живота загнулся, а Николку лесиной задавило, так я с обществом нашим деревенским сговорился, что мать твою Матрену содержать буду, а как помрет она, так изба её мне отойдет. Ты думаешь, просто мне было сговориться? Я мужикам зелена вина больше ведра споил, пока они мне на это согласие дали. Я винцо нынче не дешево. И Прохору Петровичу, старосте нашему, сапоги новые подарил. Сам в худых хожу, а ему подарил. На мази у меня дело было и тут ты, голубь, явился. С медалью. Вот он, дескать, я. Вот каков! Ну, думаю, найду и на тебя управу. Бабе своей приказал, чтоб Черное тебя послала, потом Малашку подослал и та тебя к Совихе свела. А старая ведьма с меня алтын содрала. Но дело свое сделала. В лесу я тебя ждал. Ты ж опять вывернулся. А теперь солдат – всё! Сейчас я тебе глотку перережу, на телегу брошу, сеном прикрою и в Буянов лес. Ты там здорово наследил и никто не удивится, что убили там солдата, генералом присланного. Молись в последний раз, солдатик. Молись.
- Погоди, Степан, - прохрипел вдруг еще кто-то. – Мне его отдай.
Степан вздрогнул, обернулся и быстро вскочил на ноги. А я встать не успел, и надо мною склонилось уже другое лицо. Это был черновский староста Фома Никитич.
- За что же ты сынов моих порешил, сатана? – прошипел староста, ухватил меня за рубаху, мгновенно поставил на ноги и прижал к стенке. – За что же ты опозорил меня так? Герой! Поиздеваться решил надо мной. Одного суком сосновым проткнул, а другого пальцем. Я понимаю, что ты лихость свою показывал перед генералом. Вот, дескать, я какой! А мне ты зачем в душу нагадил? Но вы с генералом тем просчитались. Не на того напали. Я тебе сейчас, как кутенку шею сверну!
Фома Никитич схватил меня за шею и стал душить. А пальцы у него словно из железа были. Дышать нечем. В глазах круги. Всё! И тут! Шум, гром. Хватка на моей шее ослабла, и я понял, не суждено мне сегодня помереть. Передо мною стоял наш уездный начальник и улыбался.
- Так вот ты какой, солдат? – по-доброму тряс он меня за плечи. – А ко мне час назад от губернатора гонец прискакал. С сообщением, что, оказывается, сам государь император в наши леса тайного агента послал. Под видом хромого солдата. Чтобы никто не догадался, значит. Что же ты ко мне-то не пришел сразу?
И тут начальник обернулся на Степана и Фомой Никитичем, которые, склонив головы, стояли здесь же, возле печки.
- А ну брысь отсюда, мужики! Чтоб духу вашего не было! Не до гостей ему сейчас. Нам с солдатом про тайное дело поговорить надо.
Когда мужики убежали, начальник опять глянул мне прямо в глаза.
- Значит, разбойников решили всех извести? Дело правильное! Спасу от них нет! И где же это придумали? В Петербурге и в Москве? Вот ведь ловко-то как! Опытного солдата против татей послать. И неужто ты один всех одолеешь?
Я тер ладонью саднящую шею и никак не мог рассказать начальнику про глупую шутку Никифора. Начальник же, заметив, что я ему хочу что-то сказать, прижал палец к губам и, осторожно осмотревшись по сторонам, прошептал.  
- Я понимаю, что дело тайное. Я людей тебе с десяток дам, а сам, будто не знаю ничего. Ты понял меня, солдат? Будто не знаю ничего. И знать не хочу. Но только если когда придется, то и ты перед генералом словечко за меня замолви. При случае. Когда придется. Договорились? А теперь, пойдем.
Около моего крыльца стояли солдаты. Увидев меня, они вытянусь и если бы не запрещающий жест начальника, то вся огласилась бы вся деревенская окрестность  громовым солдатским: «Здравия желаем!».
Ночевали солдаты у меня в избе. Хорошо мы переночевали, душевно, а утром мы пошли в Буянов лес. Но это уже другая история.