нём, что-то подсказывало ему, что он тут главный; и, когда тот, не целясь, чисто чтоб припугнуть, выстрелил снова поверх голов – Владимир, пружинисто оттолкнувшись, рванулся к нему с расчётом успеть пока тот не опустил ствол, - пройти в ноги, дёрнуть, вырвать у падающего автомат, - и дальше, уходя в сторону перекатом – этих, этих, валить их…
Но свалили его самого; он не успел даже добраться до мосластого с автоматом, - чем-то ударили сбоку в голову, и тут же другой подскочил, ударил ногой… это он уже плохо помнил.
Только что когда его лупили ногами, и даже, кажется, фонарём; а он вертелся на траве, закрывая предплечьями голову; и снова ударил выстрел, - и хором с «Ах!!!» истошно закричали женские голоса, он, сообразив сквозь удары и боль, что Вовчик-то в палатке; а палатка на краю поляны, далеко от костра; а Вовчик чего доброго, влезет в свалку, как тогда, в кинозале; а это сейчас, ясно, без вариантов; и он закричал изо всех сил:
- Беги, беги, Вовчик!.. – только закончить не успел; в голову ударили так сильно, что он на мгновение вырубился; а когда снова вынырнул в реальность, в спину кто-то сильно придавил коленом, и кто-то крутил кисти, стягивая их чем-то режущим – не то шпагатом, не то проволокой.
***
Удачно так получилось, что они прошли на поляну и даже успели осмотреться до «начала», и ни одна падла не проснулась, и даже этот муд.к Башка в этот раз не нашумел как обычно.
Смутило немного, что народу было много; но, когда увидели, что в основном это бабы – даже не бабы, а молодые симпатичные девки, то появился даже азарт. Шапа, старый товарищ по колонии, наклонился над спящими рядком на застеленном плащами лапнике девками; потом поднял голову, и, ухмыляясь, демонстративно облизнулся, показывая, что товар – сладкий!..
Шапа раньше не был в «команде» Калины; это было его первое дело после того, как Калина нашёл его по старым, ещё времён заключения, адресам – в одной из затруханных деревенек Мувского района, где тот влачил жалкую полунищую жизнь, живя почти что одним натуральным хозяйством и дарами леса, подрабатывая то вскопкой огорода, то рубкой дров дачникам или таким же как он, но имеющим доход деревенским. Почти не пил, - это Калина сразу принял за плюс. Алкашей ему ещё в команде недоставало!
Увидев старого товарища по зэ-ка, да ещё нормально упакованного: хорошая, крепкая куртка, фирменная, судя по всему; байковая рубашка, джинсы с набедренными карманами, хорошие туристские ботинки; видно, что дорогие; демонстративно выпущенная поверх ворота нетонкая голда жёлтого металла, - всё свидетельствовало, что бывший подельник преуспевает; - Шапа не стал кочевряжиться и сразу принял предложение «вступить в команду», даже особо и не расспрашивая, что за команда, и чем они будут заниматься. Ясно было только, что старый товарищ обещает разнообразную жратву от пуза, хорошую одёжку и возможность больше не горбатиться за кусок хлеба. А что будет нужно для этого делать…
Шапа не заблуждался на этот счёт, он и сам подумывал давно, а не заняться ли прежними делами, - да нет, не прежними, квартирные кражи и развод лохов на бабки, - это было хорошо раньше, и в Мувске; а сейчас, после отсидки, когда ни в Мувск, ни даже в Оршанск путь был заказан – любая проверка документов - и ты снова в обезьяннике; а дальше, говорят, Новая Администрация с сидельцами не чичкалась; сейчас нужно было что-то новое. Крутое, большое, с прицелом на будущее; и останавливало только отсутствие компании – не с деревенскими же бичами мутить новое, опасное дело? При чём и какое дело? Из города доходили смутные слухи о новых временах, о начавшемся беспределе, - а по телеку и по радио было всё совсем по другому – типа «Новая Администрация наводит порядок, спад преступности, жёсткие меры» и всё такое, - очень не хотелось на себе прочувствовать, что это такое, эти новые «жёсткие меры».
Шапа и после старых-то мер было принял решение начать новую жизнь, «честно трудиться» и больше за колючку ни ногой! – но что делать, что делать, жизнь опять круто менялась; и выживать стало не то что трудно, а вообще невозможно; жрать стало совсем почти нечего, курить тоже; Шапа с ужасом думал о будущей зиме, вернее – старался не думать, - а тут и старый товарищ Калина нарисовался, с которым кентовались на зоне; и весь прикинутый, и намёками-намёками, а потом и открытым текстом: что давай, Шапа, хватит дома геморрой отращивать, айда в команду!
А что в «команде» - то делать?.. Шапа не то чтобы поинтересовался, но Калина и сам, сначала намёками, потом открытым текстом: а бомбить тех, кто с города в сёла переселяется. Сейчас поветрие такое пошло: с городов все начинают драпать в сёла. На подножный корм, значит. Новая такая, значит, правительственная политика. А которые драпают – они с собой всё самое ценное-компактное с собой и тащат. Рыжьё, брюлики, валюту. Вот тут мы их и… смекаешь?
Оказалось, сам Калина со своей «командой» этим промышляет уже второй год. В прошлом сезоне только раскачивались; зиму переждали в одной из деревень, впроголодь, надо признаться; зато в этом году, как горожане ломанулись массово, дело сразу пошло на лад. Главное, всё делать грамотно, с оглядкой, зря не подставляться; ходы продумывать, чуть-что – в норку! А Администрации теперь не до мелких уголовных шалостей на переферии, они в городах-то порядок поддерживаю еле-еле; да с местными властями бодаются – самое наше время!
Калина демонстративно пожамкал пальцами цепуру на жилистой шее, продемонстрировал жёлтого же металла массивную гайку на безымянном пальце руки, украшенной незатейлевой зоновской татуировкой. Намекнул, что есть оружие. Рассказал, что сейчас терпилы и жаловаться-то никуда не рискуют – нЕкуда. Что, Мувский УВД пришлёт батальон ОМОНа на прочёсывание? Что ты! – у них своих, городских проблем хватает! – в очередной раз повторил Калина.
Да Шапа и сразу был согласен; особенно когда Калина рассказал, чего он «с командой» слупил всего-то с пары легковушек и одного микроавтобуса только на прошлой неделе, - по прежним временам можно было год безбедно жить в глуши, ни в чём себе не отказывая. Да и по нынешним – тоже.
Шапа сразу сообразил, зачем Калина его к себе тянет: «команда» у того была пока небольшая и разношёрстная, в основном – хулиганьё, бакланы уличные. Калина их потом всех и представил:
Ну, Башка – просто тупой олигофрен. Вообще ничего не соображает, пока не опиздюл.шь, гы! Читать даже не умеет, прикинь. Зато здоровый как бык и исполнительный.
Пичуга и Чика – из гопников. Но отжимать мобильники и срывать с прохожих серёжки им уже стало уныло, а Калина завлёк их рассказами о блатной романтике, о «законе» и о «понятиях»; что подняться можно не в пример уличной гопоте, он вот…
Сам Калина – и Шапа это знал лучше его самого, - был на зоне так, мелочью. В авторитетах никогда не числился, даже рядом не ходил: не хватало – тогда, имеется ввиду, не хватало, - бандитского весу и связей; а ходить у авторитета в пристяжи не позволял гонорной характер; так, пока они вместе чалились по статье за кражи, и болтался где-то между «мужиками» и урками, не опускаясь до одних, и имея мало шансов подняться к другим…
Зато теперь… Ооо, теперь, как понял Шапа, Калина решил не упустить свой шанс; «шанец», как он его называл; и спаять свою команду; и стать настоящим авторитетом, - чему способствовала и обстановка в стране, и полученные за время нескольких, пусть и не очень продолжительных отсидок, умение «тереть базар» и «ездить по ушам», - словом, как понял Шапа, Калина косил сейчас в своей «команде» под крутого, чуть ли не под законника; и планы имел большие.
А расколоть его было некому; ну а Шапа, само собой, в авторитете кореша был заинтересован первым делом; и потому молчал, когда Калина по-фраерски ругался матом; коверкал, не зная толком, феню; и вообще разводил рамсы не по делу – это было неважно; важно что для салаг и пришлых это казалось круто и как бы авторитету способствовало.
Собственно, на зоне никто Калину Калиной не называл кроме близких корешей; погоняло у него было Башмак; а «Калина» - это от фамилии: Калинин. Но сейчас Калина настрого запретил и вспоминать его позорную зоновскую кликуху, - Калина, и всё тут! Тем более что и роспись по телу с куполами, крестами и кинжалами вполне у непросвещённых в лагерной живописи нынешних подельников Калининому авторитету способствовала.
Потому он и команду свою увеличивать старался в числе, чтобы со временем на бОльшие дела идти, не только мигрантов шерстить. Что-то туманно говорил Калина об арсеналах, об воинских частях, откуда солдатики разбегаются, - и разбегаются, прикинь, Шапа – с оружием, - и если бы нам бы стволов побольше, мы бы… дальше он свой базар обрывал, давая понять, что планы у него большие; и вообще – держись Калины – не пропадёшь!
Ну и Шапа сразу стал его авторитет поддерживать, всякий раз при случае и без случая рассказывая раскрывшим рот пацанам и Башке о невероятной крутости и везучести своего зоновского друга Калины, суя в строку и перевирая безбожно всевозможные зоновские байки; не забывая приврать и про себя – закадычного Калининого кореша, совместно с которым не одного и не двоих сук на перо поставившего… словом, держитесь Калины, щеглы – и всё у вас будет в шоколаде!
Ну а Нос и Хута – это уже были Шаповы местные знакомые; не бичи, но и не урки, так – бедовавшие холостяки, с радостью принявшие приглашение «влиться в новый коллектив» на гарантированную жрачку и дозированную выпивку. Так что вместе с Шапой «команда» пополнилась сразу на трёх членов, и представляла из себя сейчас грозную (для проезжающих) силу в количестве семи человек при трёх пока стволах: сам Калина был с магазинной гладкоствольной Сайгой; один из пацанов с древней двуствольной курковкой; да корешу Шапе он вручил, отобрав у тупого Башки, что-то там накосячившего при последнем деле, вертикалку ИЖ-27М. Для налёта на банк, или, скажем, воинскую часть маловато, но для того чтобы шерстить проезжавших самое то, а дальше – разживёмся!
Ну и у всех – ножи, кто без ружья – те с дубиной. Нормально, словом.
Вот и тут, первое их совместное дело, было беспроигрышным. Спят, падлы! А баб-то, а баб!! Симпотных, молодых! Пичуга с Чикой аж слюни пустили, готовые прям сразу тащить кого в кусты, но Калина только показал им кулак, со свирепым видом обнажив жёлтые от курева клыки, - и жестом послал их смотреть шалаш чуть с боку поляны, - палатку совсем на отшибе они поначалу совсем не заметили, угасавший костёр давал мало света, а фонари пока что Калина включать запретил.
«Сценарий» он расписал заранее, ещё до того как вышли на поляну – осмотреться, никого не будить; выйдя на поляну – распределиться. Потом напустить шороху, зашугать фраерков городских; кто возбухать начнёт – мочить, но не наглухо, - лишние мокряки ни к чему; нет мокрухи – по нынешним временами за счастье, что ещё жаловаться?..
Так и вышло. Почти.
От первых оплеух бабы начали просыпаться, и, видя над собой стоящих, со стволами или с дубьем, злых – от нетерпения и азарта – мужиков, впадали в ступор; особенно когда слышали шипяще-змеиный голос Калины:
- Лежать! Лежать, не вставать, кошёлки, кому жизнь дорога! Иначе всех перемочим!!
