сербов и греков … он ходил в Кафу, которую они называютна своем языке Карсуна, т. е. Херсон … и вывез оттуда эту дверь и другие вещи вместе с большими древними благолепными иконами греческими, кои целы и поныне”
(Алеппский Павел “Путешествие антиохийского патриарха Макария в Москву в середине XVII века (1628-1631)”, вып. IV, с. 70, М., 1898)
“… новгородцы в течение семи лет подряд были заняты тяжелой осадой греческого города Корсуня <…> Наконец, завоевав город <…> вернулись с войны, везя с собой медные ворота покоренного города и большой колокол, который мы сами видели в их соборной церкви”
(Сигизмунд Герберштейн “Записки о Московии”, с. 150, МГУ, 1988)
Кстати, не те ли это ворота, о которых сообщала высеченная на камне надпись стратига Херсонеса Льва Алиата? Если даже и не те, то всё равно новгородцы помнили, как, штурмуя Корсунь, выломали городские ворота:
“Сооружены железные ворота претория, возобновлены и прочие (ворота) города при Исаакие Комнине, великом царе и самодержце Римском, и Екатерине, благочестивейшей Августе, Львом Алиатом патрицием и стратигом Херсонским и Сугдейским, месяца апреля, индикта 12, лета 6567”
(В.В. Латышев “Сборник греческих надписей христианских времен из Южной России”, с. 17, С.-Петербург, 1896)
Исаак I Комнин – византийский император (1057-1059 гг.), Екатерина – его жена, болгарская принцесса. Присутствие царственных особ говорит о важности отмеченного события для империи, а лишиться всех (!) ворот город мог только в результате штурма, а никак не стихийного бедствия.
Собранные свидетельства позволяют с интересом и даже с определённым доверием отнестись к рассказу из “Жития святого князя Владимира Ярославича”. Описание похода 1043 года на Византию здесь изложено в полном согласии с летописным сказанием, но к нему ещё добавлено продолжение:
“Всеволод, братъ Владимеровъ, узнавъ о неудаче его в Греции, с нимъ соединился. Оба сии князя собрав многочисленные войска, пошли с пятью тысячами судов в Грецию, переплывъ черезъ Дунай, многия разорения греческимъ царямъ причинили. Потомъ пошли в Корсунь, и город Феодосию послЪ пятнадцатидневной осады взяли приступомъ. Тогда греческий царь послал противу их полководца Константина Лезвитянина, но сколко сей полководец храбръ ни былъ, однако российской силЪ противустоять не могъ, и послЪ двухдневного сражения был побитъ. Тогда российские князья простерлись с своим оружиемъ даже до Адрианополя. Греческий царь, видя неминуемое онаго города взятие, послал своих вельмож с прошениемъ о мирЪ. Греки по договору тогда заплатили восемдесятъ тысячь гривен”
(“Житие святого князя Владимира Ярославича” // “Сказания Новгорода Великого (IX-XIV вв.)”, с.160, С.-Петербург, 2004)
Конечно, масштабы похода и его география в “Житии” многократно преувеличены. Не было в помине захватов Феодосии и Адрианополя, но поход на Корсунь здесь засвидетельствован. И этот же поход зафиксирован в предании о Владимире Мономахе, который будто бы ходил с войсками против корсунцев и победил их в сражении под Кафой (В.Н. Татищев “История Российская”, ч. II // “Собрание сочинений”, т. II, с. 111-103, М., 1995), где, в придачу, одолел на поединке “воеводу херсонского” (там же, с. 137). Не ходил Владимир Мономах воевать в Крым, просто в предание по ошибке вставили другого Владимира – Всеволодовича вместо Ярославича. Великий ратоборец Владимир Мономах не нуждается в чужой славе, ему довольно своей.
И тот же сюжет можно узнать в былине “Глеб Володьевич”. Корсунская правительница еретица Маринка постоянно обирает русских купцов. Они не стерпели и пожаловались своему князю, в имени которого смешались воспоминания о двух новгородских князьях: о Глебе Святославиче и Владимире Ярославиче. Князь собрал войско, окружил им Корсунь и расправился с обидчицей (“Беломорские былины, записанные А. Марковым”, №80, с. 429-433, М., 1901). Сюжет былины точно следует описанию войны 1043 года, причиной которой тоже стали обиды, чинимые византийскими властями русским купцам. А расплачиваться за обиды пришлось Херсонесу.
После того, как тайна Херсонеса перестала быть тайной, взять город уже не представляло большого труда, а Русь получила удобное средство для военного давления на империю.
VI
Отныне христианская церковь получила на Руси государственную поддержку. Но что это была за церковь? Вот молитва князя Владимира:
“Сынъ подобосущенъ и безначаленъ Отцю, рожениемъ точию разнествуя Отцю и Духу. Духъ есть пресвятый, Отцю и Сыну подобосущенъ и присносущенъ”
(Ипатьевская летопись, РЛ, т. XI, с. 77, Рязань, 2001)
Итак, не единосущность, а подобосущность. Да это же самая настоящая арианская ересь, осуждённая и запрещённая на Никейском соборе, о котором сказано и в летописи:
“ВЪруй же Семи Сборъ святыхъ отець: иже есть первый в Никии 300 и 18, иже прокляша Арья, и проповЪдаша вЪру непорочну и праву”
(Там же, с. 78)
Вот тут и стоит вспомнить, что кроме корсунской версии, на Руси бытовали и иные версии крещения князя Владимира:
“Се же не свЪдуще право, глаголють, яко крестилъся есть в КиевЪ; инии же рЪша: в Василеве; друзии же инако скажють”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 109, Рязань, 2001)
Стало быть, ещё до осады Херсонеса Владимир был крещён и, притом, не византийцами. А корсунское крещение использовалось им всего лишь в целях саморекламы. Ведь, не зря подметил Яхъя Антиохийский: “И не причисляли себя русы тогда ни к какому закону и не признавали никакой веры” (В.Р. Розен “Император Василий Болгаробойца. Извлечения из летописи Яхъи Антиохийского”, с. 24, С.-Петербург, 1883). Религия не требуется правящей верхушке, она предназначена исключительно для простых людей – пусть себе работают и не бунтуют. Насаждая на Руси христианство, Владимир вовсе не собирался подчиняться византийскому диктату, Русь для этого была слишком сильна. Нет, у князя были совсем другие намерения – создать русскую церковь, не подчинённую никому. Примерно, как сказано в злобном послании одного польского епископа XII века:
“Не желает упомянутый народ
ни с греческой, ни с латинской
церковью быть единообразным
но, отличный от той и другой,
таинства ни одной из них не разделяет”
(Н.И. Щавелева “Послание епископа Краковского Матвея Бернарду Клервоскому об “Обращении русских” // “Древнейшие государства на территории СССР. Материалы и исследования”, М., 1975, с. 114)
“И живяше Володимеръ по устроенью отьню и дедню” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 124, Рязань, 2001). А это означало, что на Руси сохранялись языческие порядки. Князь не отказывался ни от традиционных пиров, ни от гарема. И во внешней политике Владимир не проявлял христианского смирения:
“Блаженый же князь Володимеръ всЪмъ сердцемъ и всею душею възлюби и заповЪди Его възыска и съхрани. И вся страны бояхся его и дары приношааху ему”
(“Память и похвала мниха Iакова” // “Чтения в историческом обществе Нестора Летописца”, кн. II, отд. II, с. 22, Киев, 1888)
Запугал соседей и брал с них дары, то есть, заставлял платить дань. Как во времена язычества Византию заставляли выплачивать дань, так и после крещения продолжили прежнюю практику. Это было выгодно экономически и повышало престиж страны. Лишь при Ярославе ситуация поменялась до наоборот, и тогда уже империя принялась тянуть из Руси деньги. Ведь не просто так Владимир привез с собой на Русь корсунских попов, а не константинопольских (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 113, Рязань, 2001). Вмешательства византийских иерархов в русские дела князь не желал и не допускал.
Ради возвеличивания верховной власти на Руси, Владимира стали называть каганом (“Похвальное слово митр. Иларiона” // “Чтения в историческом обществе Нестора Летописца”, кн. II, отд. II, с. 54, Киев, 1888) – титул и не византийский, и, в то же время, равный императорскому. Владимир таким поступком подчёркивал свою самостоятельность и равноправие по отношению к церковным и светским властям Византии. И дело, быть может, ещё в том, что хазарский каган был духовным владыкой. Такой титул давал Владимиру основания для руководства церковными делами без оглядки на христианские центры.
И принцессу Анну поначалу летописцы именовали попросту сестрой византийских царей: “сестру имата дЪвою <…> не можемъ дати сестры <…> посласта сестру свою” (Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 107, 108, Рязань, 2001). Зато потом её статус резко повысился, и она превратилась в царицу: “и посла к нему царица <…> посемъ поемъ царицю” (там же, 108, 113, Рязань, 2001). Царицей Анна могла стать только после замужества с Владимиром, а значит, даже крещёного князя летописцы рассматривали не как вассала цареградского правителя, но как равного ему по рангу повелителя суверенной державы.
Создание независимой русской церкви было вполне реальным проектом, сила и влияние Руси позволяли это сделать. Существуют же сейчас англиканская церковь в Англии, григорианская – в Армении. И не внешнее вмешательство загубило замысел князя Владимира. Внутри страны нашлись влиятельные люди, которым церковное главенство константинопольского патриарха предоставляло немалую выгоду. Торговые пути шли по Руси в разных направлениях, но первенствовал среди них днепровский путь, ведущий в Византию. А если стать для ромеев своими, то и торговля пойдёт успешнее. Вот, направления, откуда стекались прибыли, и стимулировали активность боярских партий. Конечно, своими для ромеев стать невозможно – ромеи презирали абсолютно всех, кроме себя, любимых. Покорных и стригут подчистую, но мало кто об этом задумывался. На Руси сложилась оппозиционная группировка из вельмож и торговцев, которым возможные прибыли застилали разум. И ставку эта группировка сделала на Ярослава.
Разве не подозрительно, что большая часть многочисленных сыновей князя Владимира умирает, освобождая дорогу к престолу одному из них, оставшемуся последним в роде? Тому, кто не сможет или не захочет помешать церковным реформам. И после смерти князя Владимира его наследие растерзали. Сведений о борьбе на Руси за церковное устройство сохранилось мало, но они всё же есть.
“В лЪто 6525 (1017). Ярославъ иде в Киев, и погорЪ церкви”
(Лаврентьевская летопись, РЛ, т. XII, с. 139, Рязань, 2001)
Как только Ярослав вошёл в Киев, тут же пожар испепелил городские церкви и больше ничего. Разве бывает такой избирательный пожар? Кому-то очень не нравились церкви, построенные в Киеве при Владимире. Не устраивали они новую власть.
“В лЪто 6526 (1018). <…> Болеславъ же побЪже ис Кыева, възма имЪнье и бояры ЯрославлЪ и сестрЪ его, и Настаса пристави Десятиньнаго ко имЪнию, бЪ бо ся ему ввЪрилъ лестью…”
(Там же, с. 140)
Ближайший помощник князя Владимира, руководитель всей церковной организации страны бежит при одном известии о приближении Ярослава. И бежит он вместе с врагом, только что ограбившим столицу, а летописец вроде как старается обелить изменника: не
