СКВОЗЬ ОБЛАКА ПАМЯТИ

среди разношерстной и привычной толпы он просто резал наш бдительный глаз! Да и со «Шкелетом» стало всё ясно и скучно).

Мы переглянулись —  может, шпион? Идёт, разглядывает витрины магазинов — а что там разглядывать-то! - осматривается (ага, у него назначена встреча с сообщником! ) и вдруг наклоняется, ставит на бордюр ногу и якобы перешнуровывает свои невыносимые ботинки! Классический жест шпиона!
 ...Уже смеркалось, когда, еле живые от усталости, мы потеряли из виду «объект» и поплелись домой, предчувствуя заслуженную трёпку. Предчувствия оправдались.

Был и другой интересующий нас персонаж, но потешаться над ним, а уж, тем более, следить   даже нам с Нелькой и в голову бы не пришло!
Хозяин двора - комендант товарищ Фатхеев. В любую погоду он, в военной форме без погон и в неизменной выгоревшей фуражке угрюмо рассекал вверенное ему пространство , бдительно буравя территорию маленькими тусклыми глазками. Поговаривали, что его «попёрли из органов». В поле его зрения попадаться было  совсем нежелательно - всегда найдёт «доброе» слово...

Но я попалась. Ну пустяковый вроде повод — петлёй от скакалки пыталась зацепить зеленый листок клена — мне хотелось рассмотреть его прожилки и нарисовать, наверно...А тут Фатхеев.
Допрос на месте преступления. Состав преступного деяния -  умышленная и злостная порча зеленых насаждений — сама призналась (была я на редкость правдивой девочкой - то есть, основа житейской глупости заложена крепко и навсегда).  
  Донос родителям. Штраф 25 рублей(ой, это сколько же мороженого на эти деньги съесть можно — лопнуть можно!).

Самым жутким был допрос. Я впервые в жизни столкнулась с человеком, наслаждающимся своей властью над перепуганной и недоумевающей пятилетней девчушкой. И впервые поняла, что есть ситуации, когда ты беспомощен, не можешь ничего объяснить , поскольку твои объяснения этому человеку не нужны, хотя он их требовал, размахивая перед моим лицом искривленным пальцем трехпалой руки. Кто послал- с какой целью-кто еще в твоей банде-доложу куда следует — исчезнешь...

И тут во мне словно что-то хрустнуло, надломилось. ИСЧЕЗНЕШЬ. Этим словом, словно кувалдой,  трехпалая полоумная сволочь в фуражке проломила дыру в бездну моего давнего полуосознанного страха, где всё исчезало.

Из этой дыры, как мне сейчас кажется, хлынуло и надолго, а скорее, навсегда поселилось во мне ощущение зыбкости мироздания, страха исчезновения в никуда, беззащитности...и чувство непонятной мне самой вины. Последнее было самым болезненным, тем более, что я понимала всю ничтожность своего проступка и несоразмерность «преступления и наказания». (Что же это было? - отголосок моего внутриутробного  «гостевания» на Лубянке?  Скорее всего, произошёл резонанс, потому и рухнул хрупкий детский мостик моей душевной гармонии).

Эту дыру мне мучительно приходилось «заделывать» всю оставшуюся жизнь...а земля была плотная, с влажным лилово-свинцовым отливом...и солнца лучи всё тянулись никак не могли добраться до неё.

Так во мне поселились навсегда неверие в свою самоценность, неуверенность во всем, за что бы я ни бралась, какая-то душевная трусливость, что ли...

Забитость — назову это так. (Но как я её преодолевала, с каким внутренним насилием над собой, выливающимся в своего рода жизненную отвагу  - круто менять складывающийся сценарий судьбы — знала только я одна).  

А в детстве эта  особенность или еще только зарождалась, или инстинктивно маскировалась мной.  Меня считали, я полагаю,  вполне благополучным ребенком — правда, дралась ( при необходимости, за наших, за брата, за справедливость, за нечто неосязаемое, но важное почему-то для меня), но драчуньей не слыла, а уж тихоней-то и подавно.

Свою мучительную застенчивость и забитость я скрывала за маской «быть такой, как все». И, несмотря на все старания, всегда выбивалась из строя, вечно шагала не в ногу и невпопад, всю жизнь была белой вороной, в которой  чего-чего -  уж никакой забитости никто бы и не заподозрил!
 
 (В школу я пошла шести лет, в первый институт в шестнадцать,  - это тоже способствовало укреплению «забитости» уже в иной  форме — породило инфантилизм, от которого вроде начала избавляться лишь ближе к старости. Все сверстники казались мне(да и были !) опытнее и житейски умнее меня, ведь основа глупости моей была нерушимой — воспитанная с младых ногтей — всегда говори  правду и доверяй всем людям, какими бы они тебе малосимпатичными не казались. В общем, я слыла «умной дурочкой» - и не только в юности.
Впрочем, особых страданий мне это не причиняло, скорее досаду, что с таким положением вещей приходится смириться).
Может, поэтому я в детстве просто искала любой повод - заменить один страх на другой и преодолеть его? Не потому ли лезла сама и подговаривала других малышей на разведку в самые запретные места?
В нашем подъезде их было два: огромный подвал( лифт поставили уже много лет спустя) со свободным входом с первого этажа и столь же огромный чердак — туда легко можно было проникнуть с площадки пятого этажа.
Подвал не освещался, только в углу поблескивал сквозь щели пристроенной будки слабый огонёк. Он сводил нас с ума — что там, какая тайна? Подойти к подвалу все могли, а спрыгнуть вниз не каждый решался. Там перила были еще, редкие и высокие. Но наша отважная троица вслед за мной «сделала это!».
Трепеща от предвкушения открытия, приникли к светящейся щели...какое разочарование! Свёрнутые кольцом пожарные шланги, вёдра, мётлы — ну ничего интересного! А вот как выбраться отсюда — да никак, мы и дотянуться-то не могли до перил, сквозь которые пролезли...

Наше трио могло орать до посинения — взрослые все на работе, стены в квартирах, где бабушки и дедушки, толстые. Спас нас дядя Вася с первого этажа — он, на наше счастье, как раз вернулся из командировки и заслышав наши душераздирающие вопли, спрыгнул к нам, быстро и деловито перекидал на волю. И не ругал, а даже подмигнул и угостил леденцами, как обычно.
Был он невысок, но щеголеват, ходил без формы, всегда чисто выбритый и    
приятно пахнущий парикмахерским одеколоном. Жены и детей у него не было, но для соседской детворы у него всегда  находилось по конфетке.

 (Но как-то летним вечером он не успел нас угостить — приехала черная легковушка, трое мужчин в штатском вошли в подъезд, а вышли с дядей Васей. Больше мы его не видели...).

О другом запретном месте — чердаке — ходили зловещие слухи. Якобы там, на крашеной серым стене были отчётливо видны красные отпечатки чьих-то рук — кровавые, конечно! А ещё — что там кто-то тайно жил.
Нам с подружками поведал об этом «чемодан с соплями» Толян, живший в другом  совсем доме, известный трус и провокатор. Но мы с восторгом «повелись», нас даже не насторожило,  что тот даже согласился принять участие в экспедиции.

  И вот, на цыпочках, затаив дыхание, мы крадёмся вдоль страшной серой стены, упирающуюся в закрытую, но без замка, дверь.
- Куда смотрите, дуры, вот!
На серой масляной краске — цепочка багровых пятипалых следов, ведущая к загадочной двери. И нам как-то расхотелось двигаться дальше...
- Ну, что я говорил!
Толька торжествующе орал, забыв про конспирацию, и нас обнаружили.

В распахнувшейся двери квартиры пятого этажа возник «Трубадуй» - так звали мы дирижера военного оркестра. Грозный красавец в шикарной  форме отнюдь не музыкально шуганул нас и пообещал нажаловаться родителям, что и сделал, по-видимому. Мне-то влетело будь здоров! Остальным из нашего дома тоже, а Толяну, чьи отпечатки мы попёрлись смотреть сдуру, вряд ли...
А дверь была не заперта снаружи не просто так. К ней тайком, ночами, приносили кулёчки и миски с едой, и наутро все было, как было.



ГОРЬКАЯ ЧАША РУССКОЙ ТЕЧИ



Долгое время — десятилетия — мало кто знал (кто надо, тот знал, как говорится) об Уральском Чернобыле - ядерной катастрофе на известном сейчас всему миру предприятии «Маяк» 29 сентября 1957 года. В послевоенное время, да и много позже в области было несколько подобных закрытых городов сугубо военного назначения.

 ( В начале перестройки я, уже будучи журналистом, рвалась туда, на Маяк» в командировку, чтобы сделать материал для известнейшей газеты, но мне жестко дали понять, чтобы не лезла. Может, и к лучшему — сохранили  несколько лет жизни...)

О существовании таких мест было известно даже нам, двенадцатилетним, как и том, что все эти города тоже были Челябинсками, только под номерами и ужасно секретными.
  Печально прославился Челябинск-40, или «Сороковка», где и грянула  непоправимая беда, принёсшая столько гибельных последствий...

Тем летом отец почти не бывал дома — его часть перевели в как раз туда, в «Сороковку». Запомнилось его возвращение в самом конце сентября. К этому времени с нами уже жили бабушка Вера и дед Иван. И когда днём раздались три долгожданных звонка, мы с Вовкой рванули к двери — это же папа приехал!
Но нас, к возмущению и недоумению нашему, бабушка загнала в комнату и запретила выходить в коридор.
 
Мы всё же вырвались из под опеки деда, когда бабушка открыла дверь, и в проёме ее увидели отца. Он стоял на пороге, словно припорошенный серой пылью; лицо его, в буром загаре, было уставшим, измождённым и каким-то совсем не радостным.
Мы притихли, особенно когда услышали бабушкину хладнокровную команду —  Иван, пройдите в ванную. Немедленно. Прошу Вас. Снимите всё с себя и сложите в бак. Вам нужно очень хорошо вымыться...с дороги. С детьми поздороваетесь позже. Свежее белье и пижама будут на табурете возле ванной.

Нас, детей, обалдевших от такой встречи, неслыханного командного голоса  бабушки и покорно подчинившегося ей папы, заперли в комнате с дедом.
А отца после ванной бабушка отвела на кухню, где кормила и (небывалое дело!) щедро поила «лекарством» из графинчика( это мы потом сразу унюхали!). Сама же, благо соседей не было дома, надолго уединилась в ванной — перестирала всё папино — от носков до галифе и кителя.
А потом тщательно вымыла общий коридор и даже лестничную площадку. Только после этого нам разрешили выйти из комнаты и обнять отца...

Дезактивация — вот как  это сейчас называется! А ведь никто ни в городе, ни в стране ещё не знал о чудовищном радиоактивном поражении из-за взрыва в «Сороковке», а что такое радиация и как с ней быть — и подавно.
Да и потом не скоро узнали...
Но вот моя верная подружка Нелька (тогда она училась в 7-м классе, а я в 6-м), глазастая и пытливая, заметила нечто необычное. По дороге в школу темным уже осенним утром она обратила внимание на освещенные окна и удивилась - словно за ночь люди поменяли все абажуры на зелёные. И уличные фонари тоже светились не желтым, а зеленоватым светом. Учитель физики на Нелькин вопрос ответил коротко: радиация...    

Отец остался тогда жив по чистой случайности — был вызван к руководству во время обеденного перерыва и остался без обеда. А офицерская столовая оказалась в эпицентре взрыва. Но дозу он схватил, конечно, приличную, а то бы, может, и не умер, будучи здоровым 50-летним мужчиной от рака, унёсшего тысячи жизней  испивших чашу «Русской Течи».
И этими 18 годами жизни он, по - моему, обязан своей тёще — нашей незабвенной бабушке Вере, любимым зятем которой отнюдь не был.

Эхо