Проболела Оля 7 месяцев. Раны на спине затянулись, но все равно следы были. Год гимназии пришлось пропустить. Вернулась в другой класс, где ни она никого не знала, ни ее никто. Но слава по гимназии пошла, и Оля постоянно чувствовала на себе чужие взгляды, одни жалостливые, другие осуждающие.
После этого случая Оля замкнулась в себе. Аккуратно выполняла все гимназические уроки и обязанности, делала по дому все домашние дела. Учителя ставили ее в пример, отец с матушкой с гордостью рассказывали соседям, какая у них послушная дочь. Но никогда больше не появлялась на лице ее улыбка, не блестели глаза ее. И уж никогда боле не пыталась она изображать кого-нибудь. Про нее стали поговаривать, что умом она тронулась. Но прицепиться было не к чему, и слухи утихли. Только изредка кто-нибудь молвит:
- Не в себе дочка ваша, Бричкины. Смотрите, как бы того...
И только одно Оля всегда делала. Шла ли она на базар, или в гимназию, или еще куда, проходить старалась всегда через то место, где повстречала странного господина и непременно замедляла шаг, вертя головой, как бы выискивая кого-то...
И вот однажды опять она увидела этого странного господина. Он шел, но не жестикулировал, как в прошлый раз, а, наоборот, лицо его было сосредоточенное, руки глубоко засунуты в карманы, глаза смотрели в одну точку. Забыв обо всем на свете, Оля медленно пошла за ним. И прошла через всю улицу, пока господин не зашел в дверь дома. Оля вдруг вспомнила, что дома матушка ждет ее со сметаной. Бегом побежала обратно, у первой попавшейся молочницы купив кринку сметаны. Запыхавшись, влетела в комнату.
- Где ты была, несносная?.. Купила сметаны? - заворчала матушка.
Оля быстро поставила кринку на стол, сноровисто одним движением стащила бумагу, крепко привязанную ниткой.
- А что так долго?
- Прости меня, матушка. Цыганы там. Засмотрелась я, - тихим голосом соврала Оля, низко опустив голову.
- Цыганы, цыганы, - продолжала ворчать матушка, но, увидев заблестевшие в глазах дочки слезы, сменила тон, - А и то, сходила бы ты на ярмарку. Скоморохов посмотрела бы. Что ты все сиднем сидишь?
- Нет, матушка, какая там ярмарка. Эвон работы сколько.
- Да всю работу-то не переделаешь! Сходи, Оля, развейся. Молода ты еще в работу домашнюю уходить. Иногда и погулять надобно. Сходи-ка, сходи.
- Я схожу, матушка. Вот только грядки прополю и схожу. Вы же сами сказали - заросли.
- Ну, смотри. Я тебе добра желаю.
На том и закончили этот разговор. Как и все другие раньше. После грядок появились другие работы, другие дела и до ярмарки Оля так и не дошла...
Так прошел год. Гимназию Оля закончила с отличием. Преподаватели и родители долго ее уговаривали идти учится дальше, но Оля упрямо мотала головой и говорила одно и то же: «Пойду работать. Буду матушке с батюшкой помогать» Вздыхая и охая «Зря ты Оля себя губишь...» от нее отступились. Оля пошла работать в лавку к двоюродному брату матушки Игнату Матвеевичу. Обязанностей у нее было немного: полы помести, на полках протереть, иногда за стойкой постоять. А чаще отправлял ее Игнат Матвеевич то за товаром с кем-либо из мужиков, то за бумагами, а то просто «Сходи-ка ты Оля, посмотри, какой товар в других лавках-то спрашивают, и есть ли он у нас в наличии» Оле нравилось работать в лавке. Относились к ней очень хорошо. Ни взглядом, ни словом не вспоминали про случай в гимназии. И Оля успокоилась. Даже стала понемногу забывать того странного господина, тем более, больше он ей не попадался ни разу.
Как-то раз позвал ее хозяин к себе, посадил на стул и сказал:
- Вот что, Оля. Работаешь ты у меня без малого полгода. И, я смотрю, польза от тебя есть. Доходов у меня прибавилось. Люди уже затем приходят, чтобы с тобой поговорить. А там и покупают чего. И советы твои дельные. Вон намедни как ты верно подметила, что у нас в лавке материи новой нет. А? Я ж самолично съездил в город - привез. И что? За два дня все раскупили...
Игнат Матвеевич на минуту замолчал, походил из угла в угол, как бы обдумывая что-то. Оля сидела и молча ждала, не зная еще радоваться этому разговору или огорчаться.
- Сын мой, Степка, - продолжил хозяин, - сама знаешь, в город подался. Большой жизни захотел. Ну... Бог ему судья. Дочки - им бы только в наряды наряжаться. Выскочат замуж и - поминай как звали. Вот я и надумал... тебе, Оля, лавку передавать.
- Дядя Игнат! Да что вы!.. - вскочила Оля.
- Ты не трепыхайся. Сядь. Я ж думаешь просто так это говорю? Я сам с месяц думал, с хозяйкой своей уже обсудил, с твоими родителями посидели, все обговорили...
- Да не смогу я, дядя Игнат! Ну кто я? Девчонка неразумная! Я же только вашими советами и работаю. А как сама-то - и не ведаю! Дядя Игнат!..
- Да погоди ты! Не стрекочи! Ишь, как раскудахталась! - заворчал Игнат Матвеевич, - Давай обсудим. Я ж не помираю завтра. Ну? А кому-то лавку передавать надобно? Ну, скажи, надобно? Ну?
- Надобно... - тихо сказала Оля.
- Ну вот, - Игнат Матвеевич вздохнул и, взяв стул, сел рядом с Олей, - А кому? Вот то-то! Некому. Сама же видишь. Так неушто я труд всей жизни моей по ветру пущу? А? Я же с самых низов начинал. Был мальчиком на посылках. Ох и бивали меня порой! Хозяин, Федор Кузьмич, царствие ему небесное! Ан нет, выжил! И лавку организовал! А ты баешь...
Оба помолчали. Оле было и приятно, что вот ей, молодой девушке, дядя Игнат, которого она уважала и любила как отца родного оказывает такое доверие. И, в то же время, страшновато. Уж больно не хотелось ей подвести такого хорошего человека.
А Игнат Матвеевич тихо печалился, что ни один из его детей не захотел пойти по его стопам. Ведь для них он все это делала, трудился, наживал. А вот приходится передавать чужой, хоть и очень пригожей да старательной, девушке.
- Ну так что ты скажешь, Оля? - спросил Игнат Матвеевич.
- Я не знаю, - тихо сказала Оля, комкая подол платья, - если и батюшка с матушкой уже согласные, то против воли родительской я не пойду...
- Вот и хорошо, - вставая, сказал Игнат Матвеевич, - вот и договорились. Сегодня же и объявлю.
ВАН © 2000,24.01.2009
