его показался каким-то детским.
Вот уже и пределы города… Ожидания некого осязаемого ужаса вроде как не оправдались. Все было тихо и спокойно, вдоль городских улиц тлели редкие факела, разбрызгивая в окружающую пустоту сонный свет. Ходили обычные люди во вполне обычных одеяниях, многие из них сидели на лавках и о чем-то лениво болтали. Кто-то слонялся в таких же комичных масках черно-красного уродства, но большинство предпочло остаться в естественном обличии. Проезжая мимо одной скамейки, на которой сидело человек десять, Лаудвиг услышал их разговоры. Странно, но разговоров-то по сути и не было, каждый бормотал сам с собой:
— Ох, смерть, смерть… скоро смерть моя, смерть… она придет, она непременно явится…
— Да, она явится в белой фате, как невеста… Смерть, желанная смерть… И будет нам радость вечная… Смерть, моя смерть, долго ли ждать тебя, возлюбленную…
— Ох, смерть, смерть, смерть… Я готов призывать тебя хоть вечность, дабы покинуть этот опостылый мир… Зачем огонь? Зачем тьма? — последовал тяжелый вздох, — Зачем дышать? Зачем есть? — еще один, — Зачем любить? Зачем ненавидеть? Все это так бессмысленно… одна лишь смерть…
— Смерть… она моя страсть… мне сладко шептать ее имя… смерть… смерть… смерть…
Короче, все на одну тему. И не малейшего разнообразия. Люди сидели, склонив головы и не обращая внимания не только на проезжавших мимо знатных гостей, но и на всю черную вселенную вместе взятую. Если бы сейчас перед ними появился сам Непознаваемый и громогласно крикнул: «Очнитесь, бездельники!» — никто бы из них даже глазом не моргнул. Лаудвиг услышал слово «смерть» раз, наверное, сорок. И душу пробрала невыносимая жуть. По улицам города люди передвигались словно механические куклы, у которых останавливается пружинный завод: медленно, пассивно, безучастно. Среди них Лаудвиг не отыскал ни единого молодого человека: одни дряхлые старики. Причем, многие из них ростом и хрупким телосложением не отличались от детей. И лишь чуть позже принц с ужасом понял: это и есть дети! Рядом ходили малыши, которым не исполнилось и половины эпохи отроду. Их лица были изуродованы старческими морщинами, кожа — увядшей, волосы — побелевшими от седины. Им совершенно были неинтересны детские игры или забавы. Лишь одно рассуждение о смерти доставляло им удовольствие.
Солдаты, ехавшие позади, принялись стегать себя с удвоенной силой, сквозь их одежду кое-где просачивалась кровь. Ольга в ужасе закрыла глаза, не желая ничего видеть. Лаудвиг лишь единожды обернулся и крикнул в ее адрес:
— Эй, ведьма! Хоть бы раз в жизни сотворила благое дело: защитила бы нас своим колдовством от этой заразы… Или ты только порчу умеешь наводить?
Принц совсем опешил, когда из подъезда одного из домов к ним навстречу вышла исхудалая костлявая старуха (не исключено — в недавнем прошлом молодая красивая женщина). На руках она держала младенца, вяло двигающего ручонками. Лицо младенца все было в морщинах, кожа огрубелая и обвисшая. Это существо жалобно стонало, глядя холодными, почти стеклянными глазами в бессмысленность только что появившегося мира. Женщина споткнулась и упала. Младенец покатился по мощеным камням и жалобно заплакал.
— Сжечь! Сжечь надо всю Бевальгию вместе с ее народом! Чтобы эта зараза не распространялась дальше.
Проехали еще несколько кварталов, и везде одна и та же картина. Вдруг…
Эффект был равносилен тому, если бы сейчас на небе внезапно вспыхнуло легендарное солнце еретиков.
Вдруг посреди тотального кошмара раздались звонкие голоса веселья. Сначала показалось, это звенят в ушах собственные страхи, но когда подъехали ближе и увидели…
Скорее всего, это была центральная площадь города — просторная, светлая, со множеством экзотичных светильников. Здание ратуши имело форму огромного слоеного пирога, с вершины которого свисали широколистные каменные цветы. Да, смех и громогласное веселье доносились именно отсюда. Его источники находились прямо на улице. Это просторные, богато сервированные столы. За ними сидели люди, пили вино, ели, смеялись от души. Подоспевший лейтенант шепнул на ухо принцу:
— У этих первая стадия болезни, не смотрите долго в их сторону.
Но удержаться от искушения было нелегко. Какой они еще могли отмечать праздник, помимо празднования массового помешательства? Радость за столами лилась через край, и возгласы были прямой противоположностью того, что приходилось слышать только что:
— Какое счастье жить в этом мире! Я просто разрываюсь от восторга! Это мечта! Это осуществление самой безумной мечты!
— Я хочу выпить за море чувств, переполняющих мою душу! Братья и сестры! Я вас всех люблю! Я люблю весь мир! Я люблю его во всех его извращениях! Люблю даже еретиков! Я просто балдею от того, что живу! — юный златокудрый мужчина, произносивший спич, вдруг громко захохотал. Этот хохот поддержали остальные.
И чем дальше, тем хлеще. Он упал на землю, стал кататься по мостовой и кричать:
— Я вас всех безумно люблю! Я схожу с ума от радости!! Такого просто не может быть!!
Две женщины последовали его примеру. Они принялись кататься по голым камням, громко, почти истерично смеяться, хлопать ладошами. Потом все запели. Кто-то из сидящих крикнул в сторону изумленных путников:
— Эй! Присоединяйтесь к нам! Здесь безумно весело! Это единственное место во вселенной, где с неба льется счастье! Это рай! Добро пожаловать в рай на земле!
И снова гомерический хохот. Лаудвиг не нашел ничего лучшего как покрутить пальцем возле виска.
— Сьир! Надо быстрее проезжать это место! Что вы на них засмотрелись? Гляньте лучше на того, в зеленом сюртуке.
Из-за крайнего стола поднялся молодой человек и как-то странно посмотрел на остальных. На его лице появилась тень полнейшего равнодушия. Его ликующие компаньоны хотели посадить его на место, предлагали еще вина, но тот лишь вяло отмахивался руками. Потом он не спеша покинул оргию и заковылял в бессмысленном направлении, а потом… вот тут-то и произошло самое шокирующее. Прямо на глазах его кожа стала покрываться морщинами, волосы побелели, осанка ссутулилась. Чума подарила ему новый облик, и дряхлых старик, продолжая ковылять тем же путем, зашептал:
— Смерть… смерть… смерть… я иду в твои объятия…
Ольга сжалась в комок. Она вдруг поняла, что с ней произошло абсолютно то же самое, только искусственным путем. И впервые она в ужасе содрогнулась при мысли, что этот процесс может оказаться необратимым.
— Вперед! — скомандовал Лаудвиг. — Не останавливаемся больше!
Застучали копыта лошадей, и даже в сем незатейливом звуке, слышимом множество раз, мерещились отзвуки витающего вокруг траура. В более отдаленных кварталах кошмар обрастал еще более гнетущими оттенками. Скрюченные болезнью люди лежали на земле и, издавая нечеловеческие вопли, дергались в эпилептических припадках. Их тело воротило и корежило. Спазмы лицевых мышц придавали порой их облику такие чудовищные выражения, что люди сами становились чудовищами. Вой стоял на всю поднебесную. Даже во времена кровопролитных битв черная вселенная не слышала такого отчаяния. Лейтенант Минесс признался себе, что во время взятия Ашера не испытал и половины того угнетения, что приходиться терпеть здесь. Существа, уродливо напоминающие людей, неистово выли. Их кожа начинала чернеть и покрываться пятнами некроза, скрюченные конечности тряслись, рты были широко раскрыты. Они жадно кусали воздух и издавали умопомрачительные звуки.
— Быстрей! — Лаудвиг чувствовал, что может помешаться от того что слышит. Вой проникал в нервы и дергал их как натянутые струны.
— А вот и последняя стадия! — громко сказал Минесс. — Глядите, не бойтесь. Он уже не опасен.
Лаудвиг замер и чуть не навернулся с лошади. Около одного подъезда лежал абсолютно черный, обугленный, будто обгорелый, кусок невнятной формы. Лишь мгновение спустя принц разглядел в нем подобие рук и ног с иссохшими пальцами. Ярко контрастировали на фоне черной испепеленной кожи ряды белых зубов — прощальный злобный оскал в мир живущих. И еще… живые глаза. Да, именно! Живые человеческие глаза! В обугленных впадинах глазниц они моргали и дергали ясными зеленоватыми зрачками. Этот несчастный уже не издавал никаких стонов. Безмолвно стонала лишь его зыбкая душа.
— Глаза умрут последними. — Минесс вытер раскрашенный пот и брызнул его каплями на землю. — После того, как от людей останется лишь пепел, их, затвердевшие как стекло, будут собирать по улицам и складывать в общую яму. От больных параксидной чумой хоронят только глаза… Едемте, сьир! Едемте!
Лошадь под принцем внезапно тронулась, а тот едва не тронулся умом от увиденного. Да, параксидная чума по сути была прогерией. Происходило катастрофически быстрое старение организма. Появлялась полнейшая апатия к окружающему миру и лишь помыслы о скорой смерти, как о черной прекрасной богине, доставляли усладу для больной души. Дети становились равнодушны к своим забавам, взрослых не тревожили ни страсти, ни голод, ни желание хоть чем-то заняться. Душа опустошалась до предела, происходила потеря интереса к существованию. Мир в глазах больных исчерпывал свое предназначение и превращался в холодные передвигающиеся анимации. Но прежде, на первой стадии болезни, люди испытывали столь острое блаженство, что их дух разрывался от внезапной радости. Счастье, возникшее из ничего, кружило и пьянило голову похлеще крепкого вина, било в мозг посильнее любых наркотиков. Именно поэтому во время эпидемии люди боялись вообще чему-либо радоваться. Даже простой беспричинный смех мог привлечь к себе вирус чумы. Врачи не знали еще ни одного случая исцеления от этой болезни, рассматривая ее просто как кару Непознаваемого за грехи. Они могли лишь рекомендовать профилактику заболевания: как нужно вести себя, чтобы избежать вируса. Во-первых, категорически запрещалось рассказывать анекдоты или шутить. Постоянно пребывать в молитвах. Страдание плоти снижало риск заболевания, и постоянная душевная печаль являлась лучшей защитой от этой заразы. Вирус передавался именно через эмоции. При положительных эмоциях он развивался и становился активным, при отрицательных — мертвел. Общение с носителями инфекции было почти тождественно скорому заражению. Человек мог есть из той же миски, из который только что поел болящий чумой, и с ним ничего не случилось бы. Но если он обменяется с ним хоть парой безобидных реплик: лучше сразу обоих убить на месте.
— Не останавливаемся! Больше нигде не останавливаемся! — кричал Лаудвиг. — И так уже насмотрелись достаточно!
Пришпоренные лошади заскакали к окраине города, где находились еще одни ворота. Их быстрый аллюр возбудил потоки встречного воздуха. Черные и красные цвета защитных балахонов стали мельтешить перед глазами, вспыхивали своими контрастами, развивались по ветру и просто действовали на нервы. Громогласный голос, донесшийся из ниоткуда и отовсюду сразу, многие спутали с завываниями ветра.
— Слышите?! Вы что-нибудь слышите? — Мельник приостановил коня, дабы убедиться в том, что ему лишь это померещилось.
Ветер сразу затих, и из полувымершей
