дозволила и мне немного поучаствовать в процессе начатом Па-мой.
- Сразу видно, человек не курящий, - сказал, поражённый Лизиными возможностями, Иннокентий. А я, вытянув руку через стол, выхватил из хищных пальчиков папироску, и затянулся сам, что есть силы. Но их у меня оказалось куда меньше, чем у «деточки».
- Курить надо бросать, - сказал мне Иннокентий, глянув на «L&M» лежащий на столе, когда я слегка подкашлянул.
В следующий раз мне вернулся лишь жалкий уголёк на гильзе, а Иннокентию и вовсе – привкус жжёной бумаги. Но наши покрасневшие глаза уже дарили друг другу улыбки в наполнившейся сладковатым дымом кухне.
- И чё? – чему-то, радуясь, задал вопрос Иннокентий, слегка раскачиваясь на табуретке взад-вперёд и глядя прямо перед собой, в стену.
- Чё? – встрепенулся Па-ма.
Даже я не понял Иннокентия, поэтому меня вдвойне поразило то, что разъяснения дала Лиза.
- Он спрашивает: Чё рыбка?
- Ах, рыбка, - Па-ма хлопнул себя по ноге. – Золотая, в банке, как полагается.
- Зови её сюда, познакомимся, – сказал я, переполняемый положительными эмоциями.
- С рыбкой? – хохотнул Па-ма.
- Всех остальных я уже знаю, - обвёл я счастливыми глазами присутствующих.
- Действительно, - поддержал меня Иннокентий. – На крайняк, как старуха из сказки, при своём останемся. Зови.
- Рыбка-а-а…- простонал Па-ма.
- Так сиделку зовут, чтоб «утку» сменила, - сказал Иннокентий.
- Сиделка, рыбка, исполни желание, смени утку, индюшку. Зделай уже что-нибудь! – захохотал Па-ма.
- То стонет, то хохочет, - озабоченно проговорил Иннокентий. – Неси рыбку, будем просить её, чтоб вернула то, что мы заложили.
- Чего заложили? – не понял Па-ма.
- Ты сейчас не поймёшь, но поверь, о тебе беспокоюсь, - был ему ответ.
- Ну, раз обо мне… - с этими словами Па-ма встал и удалился в комнату.
Вскорости вернулся и поставил на середину стола трёхлитровую банку, наполненную водой. Там, действительно, была рыбка, только вот новый домик ей был тесноват.
- Чё-то она какая-то вялая, – заметил я.
- Говорю же – завялить, - советовал Иннокентий.
- А ты уверен, что рыбка золотая? – спросила у Па-мы Лиза.
- Предлагаешь её надпилить? – хохотнул он.
- Я к тому, что по моему это – бычок, - сказала она.
- И что? – невозмутимо согласился Па-ма. – Порода у неё такая. Вон, у Емели вообще, щука была, а чего вытворяла. Если дядя Фёдор сказал – золотая, значит золотая. Он моряк, он рыбак – ему виднее.
- Ну, тогда загадывай желание, - сказала Лиза, сдаваясь.
- А мне ничего не надо, - развёл руками Па-ма.
- Я вот сегодня хочу напиться, - сказал Иннокентий и принялся разливать всем пиво.
- Великая новость, - усмехнулся я, - Кто ж не хочет?
- А я вот хочу как никогда – в усмерть, - развил мысль Иннокентий.
- Тоже мне, редкое событие, - заметил я. – Вот Па-ма нам денежку займёт, до получки – и все дела.
Па-ма делал вид, что ничего не слышит. Разведя чуть в стороны руки, он держал в одной – кружку, в другой – тлеющую сигарету, и присматривался к рыбке.
- А ведь действительно, бычок, - сказал он, - Бычок, в трёхлитровой банке – это не эстетично. Вообще, как у бычка, у него три варианта: быть, действительно, засоленным, второй – быть выкинутым и, наконец, третий – быть докуренным.
Па-ма завертел головой:
- Его кто-нибудь докуривать будет?
- Его, разве что, через кальян… - сказал я.
- Кальяна нет, – развёл руки, с пивом и сигаретой, Па-ма.
- Бычков ещё можно выводить попастись, – нашла, вдруг, четвёртый вариант Лиза.
- Ну, пускай попасётся, в уголке, - сказал Па-ма и, допив пиво, взял банку да поставил под раковину, к пустым бутылкам.
Продолжили пить пиво и болтать ни о чём. Я, вспомнив увиденное по телику, сказал:
- А смотрел кто, в «криминальных новостях», про добрую старушку?
- А разве такие бывают? – удивился Иннокентий. – Ну-ка, давай, давай, расскажи.
- В Мурманске, в одном дворе, поскользнулась бабка, - начал я пересказывать увиденное по телевизору. – Шла выносить мусор, в большом пакете, а тут гололёд. Упала, да так неловко, что ногу сломала, встать не может. И представьте: чего только не бывает, как в сказке, казалось бы, на счастье бабульки, у соседнего подъезда, «скорая помощь» стоит. Врачи как раз из подъезда выходили, на вызове у кого-то были. Видят – старушка упала; они, естественно, к ней. Суетятся вокруг бабушки: типа, как дела, да где болит? А одному белому брату она, вроде как, и не интересна вовсе. Таращится он на мусор, который та выносила и при падении, случайно, отшвырнула в сторону, рефлекторно размахивая руками.
- П-п-пр – пытался сдержать смех Па-ма, - Реф-флекторно.- выговорил он и заржал по настоящему. Иннокентий смотрел на него серьёзно, секунды две, после чего тоже захохотал, согнувшись и чуть ли не стукнувшись лбом об стол. К ним присоединилась Лиза, смех её был неестественно тонок по сравнению с голосом. Кажется, именно поэтому, меня начало распирать изнутри, и я, взорвавшись хохотом, привнёс гармонии в нашу смешливую кампанию. Мой рассказ, минут на десять-пятнадцать, прервался. Всякий раз, когда кто-нибудь, вроде бы успокоившись, спрашивал меня, типа: - Ну, так что там, в мусоре было, который старушка…реф-ф-ф-ле-е-е… - повторялась старая картина. Мои друзья начинали вновь смеяться до слёз и я, естественно, вместе с ними.
Всё-таки, кое-как, нам удалось совладать с хохотунчиком и тогда я продолжил:
- Короче, увидел один из врачей, что из пакета, который…упал вместе с бабкой, вперемешку с мусором вывалилась кость. И поскольку он оказался врачом ушлым, определил сразу – малая берцовая, человечья. Короче, бабку, для начала, отвезли в больницу, а менты, у неё дома на лоджии, нашли расчленённого супруга. Когда спросили старуху: чего это она из божьего одуванчика душегубом сделалась? Та ответила просто: гулял! Кобелина.
- Сколько ж им лет, было, - спросила Лиза.
- Бабке вроде семьдесят три, а дед чуть постарше, - ответил я.
- Вот так мужчина! – пробормотала Лиза. – Резвый, видать, был старичок.
- Чё, старичка захотелось? – усмехнулся Па-ма.
- Ну-у, - кокетливо пожала плечами Лиза. – Разве что такого шустрого.
- Такого шустрого, тебе по запчастям собирать придется, как лего - конструктор, - посмеивался Па-ма. – Слышала? Бабка его разобрала.
- Да-а, я ж не договорил, - продолжил я. – Значит, хранился он у неё на балконе, благо зима. Человеком, старая оказалась, предприимчивым, то есть сразу нашла новое применение мужу: котлеты там, всякие, жаркое. Не забывала и пуделя любимого подкармливать. А соседям говорила – к брату в Тамбов, супруг уехал, угощайтесь пирожками.
-Слушай, жуть-то, какая, - Иннокентий аж плечами передёрнул.
- Да-а-а уж, - согласился я. – Жуть. А вот почему-то наш город никогда по телевизору не показывают.
- А зачем тебе это? – спросил Па-ма.
-Вот хочу, и всё, – сказал я.
- Для этого, покойники нужны, - предположил Иннокентий.
- Да они вон, - я махнул головой в сторону окна. – По улице запросто ходят. Тот же Коля-партизан отважный, он же зомби.
Мы выпили по второй бутылке, пошли на третий заход. Прикуривали от плитки, потому как никто не хотел идти в магазин, за зажигалкой: вот если б за пивом. Па-ма сказал, что теперь мы будем скидываться ему за электроэнергию.
- Хорошенькое дело! – возмутился я. – Из-за того, что у тебя, в зажигалке, газ закончился, ты хочешь, чтоб мы скидывались. Я лично не откуда скидываться не собираюсь.
В общем, опять разговоры ни о чём. Долго ли, коротко ли, а пиво всё выпили. Что ж, наша с Иннокентием, миссия, в этом доме, была выполнена и теперь мы, как тактичные люди, должны были оставить Па-му с Лизой, удалившись восвояси. И всё-таки, вот так вот просто, мы уйти не могли.
Я посмотрел на Иннокентия и прочёл в его глазах полное понимание. Он опустил голову и, печально вздохнув, сказал:
- Па-ма, к сожалению, нам нужны деньги, будь они неладны.
- Ну, не знаю…- Па-ма пытался быть ещё печальней. – Вообще-то мне самому надо кое-что приобрести.
- Ой, нам нужны такие деньги, что просто смех! – заверил Иннокентий. – Сто, сто пятьдесят.
Но Па-ма почему-то не засмеялся, услышав сумму, Нет. Он был, наоборот, преисполнен скорби.
- Через неделю, - вставил я, почувствовав критический момент.
- Ладно, - выдохнул Па-ма, сдаваясь, и тут же напомнил, как будто я уже забыл обещание. – Через неделю!
- Базара-нет-о-чём-спитч-в-натуре-корешёк! – выпалили мы в одно слово, клятву Па-ме. Тогда он усмехнулся горестно и пошёл в комнату. Вернулся быстро, как в прошлый раз. Только вот с солнышком его никак нельзя было сравнить, ведь теперь в руках у него были деньги, которые нужно отдать. Сто рублей перекочевали в мой карман, после чего я сказал:
-Жадина!
Мы с Иннокентием поднялись и молча пошли в коридор, одеваться. Перед тем как уйти, мы сказали Лизе:
- Пока, - а Па-ме наказали, в пол голоса:
- Ты береги её. Хрупкая она. – И, наконец, отправились восвояси.
А свояси нас встретили, как этого и следовало ожидать, всё тем же холодным ветром, да снежной крупой, безжалостно стегающей по лицу.
Перед нами были открыты двери всех магазинов города, торгующих спиртным, что ж, есть стольник – надо тратить, погода шепчет.
ЗВОНОК ДРУГУ.
В воскресенье я проснулся вечером. И ничего тут странного, потому что лёг, кажется, утром. Вот если б я тем же утром и проснулся, то было бы, действительно, странно. Стольник, который мы с Иннокентием взяли в субботу у Па-мы, был нашим первым, а значит не единственным, в тот день, займом. Да, суббота прошла лихо. Для начала курнули и кто бы, что ни говорил после, а накрыло всех. Об этом можно судить хотя бы потому, что прикуривали мы всё время от плиты, и никто из нас четверых не додумался стрельнуть спичек у того же дяди Фёдора, живущего на одной лестничной площадке с Па-мой.
Да, Па-ма был прав, сказав Лизе о том, что когда мы курнём, в наших разговорах ничего не меняется. Неужели мы достигли нирваны? Нет. О какой нирване, вообще, могла идти речь, после пятницы и субботы, с пивом и водкой перетёкшей в воскресное утро, которое, иссохнув до трещин на губах, обернулось вечером, жадно требующим, как ненасытный языческий божок, новых жертвоприношений. Но стоило ли, ублажая его, гневить то, что где-то там, за тёмным горизонтом, уже начинало ворочаться. То, изначально существующее вне понятий, поздно или рано, неотвратимое как рок, сонное и суетливое, разноголосое и многозвучное, дышащее вчерашним застольем и сегодняшней зубной пастой, являющееся обычно так не кстати; неизбежное, зацикленное нечто, имя которому – два слова, одно дополняет другое, привнося фатальный смысл: утро понедельника.
Этим сказано всё.
Я щёлкнул ночником у себя над головой. По глазам резанул свет. В иное время его не достаточно, чтоб как следует осветить книжные страницы, а тут … Да-а, к понедельнику многое меняется. Например: к разбивающимся о дно кухонной раковины, каплям воды, что срываются с крана, вдруг какой-то незримый шутник, подключает сверхчувствительный микрофон, а в твою голову, через усилитель, устанавливает динамики.
А неизвестно откуда берущаяся и неустанно тявкающая, как заведённая собачонка под окном. А бакланы! Что творит эта сволочь, летним, ранним утром понедельника, роясь в мусорных баках. А будильник, не приведи господи: механический …
…Похоже, я несколько увлёкся, но клянусь: такие понедельники способны свести с ума кого угодно. И именно на утро такого, я и
