Чуйский тракт Глава 4 Власта

         Дождь утих, туман начал медленно рассеиваться. В сером ускользающем сумраке Геннадий с ужасом осмотрелся. Они двигались по заброшенному кладбищу, провалившиеся могилы непрерывно вырастали перед ними. Развалившиеся памятники, перекошенные кресты уныло глядели вслед. Казалось, в зарослях чертополоха кто-то прячется, следя за непрошеными гостями. 
        Но вот вышли к краю погоста и еле заметной тропой пробирались сквозь обступившие деревья. Неожиданно совсем рядом раздался леденящий душу пронзительный вой. У Гены согнулись колени, в животе все опустилось. Внезапно возникшая из тумана серая волчья стая окружила; сверкала зелеными глазами, злобно рычала, ощерив крепкие клыки. Но бабка шикнула на них, погрозив клюкой. Вожак узнал, радостно заскулил и, размахивая в сторону хвостом, на полусогнутых лапах пополз к ведьме. Та трепала ему поднятые уши. Волк обнюхал содрогнувшегося Геннадия. Высоко задрав голову, угрожающе залаял, глядя в глаза и клацая зубами. Бабка замахнулась клюшкой и лютый зверь, поджав хвост, побежал прочь. Стая неохотно расступилась, и они двинулись дальше. Вскоре вышли на лесную поляну. 
        Там стояли обугленные деревянные дома, пугающие выбитыми окнами и треснувшими трубами. Повсюду валялись поваленные заборы, закопченные осколки стекла и множество черепков битой посуды. Рваные клочья тумана носились над землей, приотворяя скрипящие, истлевшие двери, забивались под кровлю и, завывая в щели чердаков, терялись в мутной мгле.
        – Вот и пришли!.. – старуха зашла во двор дома с забитыми ставнями. Нырнули в стонавшую дверь и оказались в довольно просторном темном помещении. Бабка запалила керосиновую лампу, и все осветилось тусклым бледным ореолом. 
«Куда меня занесло? Ничего себе!» – Геннадий вертел головой, пытаясь рассмотреть комнату. В центре стоял деревянный стол, по бокам которого шли узкие лавки и несколько высоких стульев с гнутыми спинками. Колдунья подошла к стоящей в углу печке и, открыв дверцу, зачиркала спичками, пытаясь зажечь дрова.
        Наконец пламя загудело, повеяло теплом. От печки пошел жар, и стены начали парить, прогреваясь и потрескивая. Над столом низко висело большое тележное колесо с дюжиной подсвечников. Старуха ловко взобралась на колченогий табурет и свечи зажглись, освещая ярким светом бедное убранство крестьянской избы. Вдоль бревенчатых стен стояли низкие скамьи, накрытые чем-то, похожим на звериные шкуры. Видимо на них спали, укрываясь лоскутным одеялом, лежащим тут же. По углам свисала густая паутина, на стенах висели согнутые дуги, хомуты, подковы и прочая лошадиная утварь. Над дверями, повергая в жуткий суеверный трепет, прибит козлиный череп с рогами и оскаленными в зловещей улыбке зубами.
        Гена смотрел на все это, находясь в подавленном состоянии, совсем не зная, что ему делать дальше. Старуха вышла на двор и долго не появлялась. Он одиноко стоял на струганном полу, наблюдая игру огня в печи. Вернулась бабка. Покопавшись в старинном комоде, подала Геннадию стопку белья:
        – Сходи касатик в баньку, погрейся. А уж после я тебя накормлю! – глаза сверкнули из-под седых бровей. 
Гене стало страшно. Дрожь пробирала до костей. 
        – Ну, иди уже, чего стоишь-то?.. – ведьма ткнула его сухим кулаком в спину, и он послушно зашагал на улицу.
        Осеннее ненастье утопило все вокруг. Ледяной ветер пробирался под одежду, с темного непроницаемого неба срывались тяжелые капли. Где-то далеко слышался зловещий волчий вой, переходящий в одну душераздирающую ноту. Обгорелые избы стояли тревожными призраками, чернеющими на фоне грозно клубящихся туч. 
        Он почуял запах березового дыма и вошел в низкую баньку, стоявшую в самом конце двора. В предбаннике горела керосиновая лампа. Затянутое пылью и паутиной оконце запотело от идущего из-под щелей двери тепла. Гена разделся, проверил, на месте ли деньги? Успокоив себя мыслями о будущем, взял лампу и вошел в парилку. Слева находилась раскаленная печь, огонь яростно бушевал в ней, давая стойкий жар. Внизу ведра с холодной водой, на плите бак с кипятком. Возле стены находился невысокий полок и железная шайка, рядом лежали куски черного мыла. 
        Сел на пол, опасаясь нестерпимого жара, чувствуя, как тело прогревается, расслабляясь и принимая тепло. Сорвал висевший под потолком дубовый веник, добавил кипятка и запарил, предвкушая банную радость. Он любил париться. Дома сам выстроил баню, и раз в неделю хлестался как одурелый, несколько часов кряду. Напряжение отпустило, мысли потекли гладко: «И чего я испугался? Обычная старушка. Живет тут одна, родные давно умерли, а соседи разъехались. Здесь даже электричества нет!» – он стал мыться, тщательно мылясь и обливаясь водой, готовясь до изнеможения исхлестать себя веником. Услышал, как хлопнула входная дверь. «Сюда идет, карга! Чего ей надо?» – подумал с неудовольствием.
        Дверь в парилку распахнулась. На пороге в свете керосиновой лампы и клубах пара стояла молодая высокая женщина с распущенными волосами, одетая в длинную исподницу. Глаза пронизывающе жгли синим пламенем, будто просвечивали насквозь. Смуглое лицо горело матовым отливом. Стройное сильное тело угадывалось под тонкой рубахой. Решительный взгляд и властный изгиб ярких красных губ подчиняли, парализуя волю и смиряя непокорность. У Гены мгновенно ослабли ноги. Он пугливо присел на подогнувшихся коленях, мешком опустившись на полок. 
        Девушка не смущаясь, подошла и твердыми руками легонько толкнула в плечо. Гена безвольно распластался на полке, позабыв про стыд. Видел, как она взяла распаренный веник и сначала медленно, едва касаясь листьями, потом настойчивей, крепче, стремительным вихрем пронеслась по всему телу. Закрыв глаза в расслабленном изнеможении, он ощущал, как бесконечно, все сильней и сильней, жестче, до боли, до исступления, еще и еще, и еще раз, до потери сознания и беспамятства, гибкие тугие ветви хлещут и хлещут его, прожигая каждую клетку, каждый потаенный уголок. Когда показалось, что жизнь оставила его навсегда, она остановилась. Поддала жару, плеснув на каменку горячей водой. Похлопала пахнущей лесными соками ладонью по щеке, приказывая перевернуться. И все повторилось. Опять он умирал, воскресал, не владея своим телом и в то же время, чувствуя неизъяснимую усладу от забористых резких ударов. 
        Он не помнил, сколько длилось нескончаемое блаженство. Очнулся, когда в парной никого не было. Кое-как спустился, облился водой и распаренный, красный, с трудом выполз в прохладный предбанник. Тело горело и радостно ликовало, приняв столь необычную сильную встряску. Посидел немного, приходя в себя. Затем натянул сухое чистое белье, которое ему дала старуха. Словно заново родившись, разомлевший, на непослушных ногах побрел в дом.
 
        Отворив дверь и переступив порог, Геннадий остолбенел. Удивительные события все продолжались, сбивая с толку и не давая возможности осознать происходящее. Почудилось, будто попал на тысячу лет в прошлое. Странное убранство дома озарялось лучинами. Фиолетово-сизый дым тонкой струйкой уходил наверх в волоковое окошко. Косматые тени беспокойно метались по бревенчатым стенам, превращаясь в жуткие пляшущие бесплотные образы. 
        За уставленным всякой снедью и блюдами столом, сидело шестеро рослых, кряжистых мужиков. Густые бороды почти полностью закрывали тяжелые обветренные лица. Из-под лохматых бровей недобрым светом горели черные непроницаемые глаза. Сивые волосы дополняли исполненный молчаливой суровостью мрачный портрет. Одетые в длинные рубахи, подпоясанные тонкими ремешками, мужики не торопливо продолжали вечернюю трапезу, обстоятельно жуя и вытирая о холщовые штаны могучие, в узлах синих вен, сильные руки. На вошедшего лишь вскользь взглянули, сосредоточенно продолжая вечерю. У Гены сердце ухнуло глубоко вниз и затихло там, боясь собственным стуком привлечь внимание.
        Во главе стола сидел огромный дядя, весь заросший черно-бурым волосом и имеющий такую густую окладистую бороду, что она тяжелой серебристой волной падала на его широкую грудь. Плечи были невероятных размеров и едва влезали в красную рубашку в мелкий горох. Горящие беспощадные глаза с интересом всматривались в  гостя, приводя в леденящий ужас сжавшуюся душу.
        Рядом стояли четыре молодые женщины, одетые в длинные сарафаны, отороченные узорной вышивкой. На ногах высокие сафьяновые сапожки, а волосы красавиц украшали затейливые кокошники с драгоценными камнями, сияющими глубоким чистым светом. Темные косы с вплетенными лентами, румяненные лица, алеющие губы, лебединые шеи, – все это бросилось в глаза. В одной из девушек он узнал ее. Ту, которая была с ним в бане и так здорово отхлестала его веником. Гена смотрел, лихорадочно вспоминая, где видел ее раньше. 
        Она взглянула на него, синие глаза блеснули молнией, и его будто обожгло: это была мать Блэка, которую он видел на фотографии. Только здесь моложе и светлее кожей. Точно, это была она, – тот же взгляд, осанка, лицо, потрясающе гибкая фигура. Он не мог ошибиться. Не хватало лишь колесницы… Гену будто электрическим током опалило. Стоял, не сводя с нее ошалевших глаз, забыв все на свете. Из забытья вывел громкий скрипучий голос:
        – Ну здравствуй, мил-человек!.. Заходи, раз пришел, – главарь иронично посмотрел на вздрогнувшего, стушевавшегося Геннадия.
        – Добрый вечер, – Гена еле слышал сам себя, чувствуя, что вот-вот потеряет от страха сознание.
        – Иди к столу. Садись, закусывай. Ну, смелее давай!
        Геннадий на подгибающихся ногах потрусил к столу и плюхнулся на свободное место. Одна из женщин тут же налила из глиняного кувшина в оловянную кружку резко пахнущий пенистый напиток. 
        – Благодарствуйте!.. – пропищал он. Хотел перекреститься и не стал, заметив у одного из мужиков висящий на шее человеческий череп. 
        Ужаснувшись, трясущимися руками поднял кружку, и долго, мелкими глотками пил освежающий напиток. Все молчали, лишь лучины потрескивали сгорая. Внутри растекалось приятное тепло. В голове слегка зашумело и мысли прояснились. Стало чуть легче.
        – Как зовут тебя, отрок? – плечистый дядя с хрустом жевал квашеную капусту.
        – Гена.
        – Гена?.. А расскажи нам, Гена, как ты так жил, что умудрился докатиться до нас?
        Язык развязался сам собой, вспоминая свою немудреную жизнь. Гена заметно опьянел, но говорил уверенно и складно. Девушка налила еще, он тут же выпил, заметив необыкновенную красоту пальцев. Оглянулся на свою знакомую. Она пристально глядела на него, не мигая, внимательно слушала рассказ. Он покрутил головой, не понимая, куда девалась старуха. Бабки нигде не было. 
        – Что ж ты, Геннадий? В грехе погряз по уши? Наркотики возишь. Мародерствуешь!.. – дядя с иронией и в то же время жестко ронял фразы. – Зачем убиенных обокрал?
        – Я н-не знаю!.. Д-деньги!.. – заикался Гена. – Какие наркотики? – забеспокоился.
        – Ну как же? – мрачно улыбнулся дядя. – Во флягах-то вместе с медом, пакеты с героином лежали. Пять кило в каждой. Семьдесят штук, триста пятьдесят килограмм. А