месяцев не протянул»! Ранее, коллеги рассказывали: шеф сменил до меня уже троих прорабов. Самый стойкий предшественник продержался три месяца. Совершенно ясно – мне конец! Этот «гад», решив человека прикончить, даже оклад в утешение не поднял. (Мой прежний был также 2,35).
«Ну и чёрт с тобою!» - вздохнул я, про себя: «Влез в ярмо – тяни!»
Выбор отсутствовал – я уныло поплёлся в «обход».
Ох уж этот обход! Любимое мероприятие Гаузера. Почти «крестный ход»! Начинался он обычно в девять; случался каждый день. Этот обряд продержался до завершения строительства. Внешне, он уподоблялся обходу врачей в больнице. Недоставало лишь коек, да белых халатов. Больных, однако, хватало;… особенно после обхода…
Процессия внушала страх и трепет. «Профессор» Гаузер, в окружении понурой свиты, медленно и чинно обследовал все строящиеся этажи. Заглядывая в каждую дырку, выискивал недоделки, брак в работе; делал разносы и давал указания. Правда, все участники мероприятия и так знали о своих слабых местах. Но руководству важен сам процесс констатации их наличия.
По будням, свиту представляли три-четыре человека; а часто, вообще один я. Мне и доставалось за все недочёты и упущения. Зато раз в неделю, во вторник, «голову мыли» всем. То был «царский» выход, и «государь» готовился к нему тщательно.
Начинали обход с подвалов и медленно продвигались к небу. За главным «церемониймейстером» топталась «сборная» прорабов. У всех – мрачные надутые физиономии. Кроме меня, непременно присутствовали три завсегдатая: невысокий, плотно сбитый бородач Вилли, представляющий фирму «ЛЯЙ»; поблескивающий очками, рыжий балагур Эмиль – руководитель большого коллектива польских рабочих; правая рука шефа – прораб Саша (достойный отдельного описания). По мере подключения других подрядчиков, свита могла увеличиться до двадцати человек.
Теоретически, цель мероприятия – оперативный контроль хода строительных работ. Но, кроме деловой составляющей, существенную роль в спектакле играли личностные отношения. Поскольку, они изначально сложились непростыми, страсти бурлили «шекспировские». Лишь не было кинжалов, да ядом не травили. Без натяжки, взаимоотношения можно было назвать конфронтацией. Всё – на в нервах! Производственные проблемы обсуждались и решались, но под «косые» и злобные взгляды, и с плотно сжатыми губами. Каких-то реверансов и подвижек навстречу друг другу не предполагалось. Каждый «субъект» исполнял обусловленные договорами обязанности, и, ни на йоту больше. Такие понятия как «помогать» или «выручать» не произносились, и в делах отсутствовали напрочь. Зато, часто практиковались «подножка» и «подстава».
У вражды имелись экономические предпосылки. Фирма АМР, как «захапавшая» основной пакет заказов, стремилась лизать «сливки» где только можно. Даже такому крупному «слону», как «ЛЯЙ», навязали пункт об обязательном использовании рабочей силы генподрядчика. То есть, «ЛЯЙ» не имела право свободного набора рабсилы. Рабочих принимали и увольняли исключительно через «контору» Гаузера…
Посмотрим их «арифметику». Российский заказчик платил австрийцу за каждого сметного рабочего 5 – 7 долларов в час. Гаузер нанимал под воротами двухдолларовых «рабов», и сплавлял их «ЛЯЙю». Чистый «навар»: в 3 – 5 долларов с головы. В сумме, ежедневно, набегало по 30 – 50 долларов прибыли с трудяги, как разница между сметной и фактической оплатой труда. По моим прикидкам, размер «навара» за бригаду – половина тысячи в день,… минимум! А если учесть манипуляции с численностью, то гораздо больше. «ЛЯЙевские» прорабы только облизывались. Им «дармовщины» не перепадало. Конечно, такие деньги – мелочь для хозяев фирмы. Я думаю, что эти «крохи» традиционно расклёвывались прорабами и считались «законной» добычей «низов». Потому «полиры» и «крысились», переживая об утраченных довесках. Но, вряд ли только денежные манипуляции возбуждали столь сильные гримасы у «европейцев». Спекуляция есть законная норма рынка и не вызывает открытых эмоциональных проявлений: сегодня повезло тебе, завтра я «на коне». Причиной «скалозубских» отношений скорее был сам Гаузер, его грубость и беспардонность в общении с людьми.
А общение, при «обходе», выглядело так. Гаузер, во главе процессии, приближался к интересующему его месту и останавливался, ожидая, когда стихнет визг «болгарок» и грохот перфораторов. На рабочего, вовремя не сообразившего «заглохнуть», он вначале тупо смотрел, а потом, нагнувшись к самому его уху, широко разевал пасть и гортанно орал, как на скотину: «Эээээээээээ!…» После его рыка, любой звук мгновенно обрывался, и воцарялась тишина… Очумелый от неожиданности, трудяга срывал с лица защитные очки и испуганно прятался в темноту.
Удовлетворённый, Гаузер обводил всех покровительственным взглядом и констатировал: «So!»… («Так!» - нем.) Затем, пользуясь лучом фонаря, как указкой, высвечивал провал в бетоне и, скривив рот в издевательской ухмылке, обращался к Вилли: «Что это?.. Когда!?.. Когда ты заделаешь эту дыру!?»… Ответное, скорострельное многословное бухтение: это, мол, технологическое отверстие, скоро будет заделано, вызывало у Гаузера ехидное кивание головой: мели Емеля... Потом начиналась словесная перепалка, в которой начальник неизменно держал тон величавого превосходства, с явным удовольствием играя роль верховного судьи. Злорадными подколками, сдобренными красноречивыми жестами и гримасами, он загонял противника в угол и, как носорог, беспощадно затаптывал его самолюбие в прах. Исполняя прокурорскую функцию, шеф всегда формально был прав и с лёгкостью побеждал ответчика в споре. Тот, обозлённый, уходил. (Аксиома стройки: производитель работ всегда неправ и виноват!)
После перемены диспозиции и участников действа, сцена повторялась, с незначительной импровизацией. Менялся лишь накал и объект террора. Некоторым, Гаузер невыносимо хамил; с иными общался нормально. По моим наблюдениям, уровень нормальности в общении зависел от степени «закрепощённости» субъекта Гаузером. Случались фирмачи, демонстративно «чихавшие» на «его величество» и делавшие свою работу, вообще не встречаясь с австрийцем. А над полностью «повязанными» славянами (вначале, особенно надо мной) он иногда измывался до экстаза. Как американский сержант, брызгал в лицо слюной: «Я оторву твой длинный нос!» В такие минуты я, как йог в трансе, отключал все свои эмоции, тупо безучастно смотрел на жёлтые прокуренные зубы крикуна и, про себя лишь сожалел: «Старый дурак! Чего ж так распинаешься? Разговаривай ты нормально - горы для тебя своротил бы!» Но, лающий петь не умеет. Дождаться доброго слова от «австрийца» было немыслимо – я ни разу не услышал…
Так, редея от потерь, процессия приближалась к верхним этажам. Наконец, отваливал и я, оставляя шефа осматривать «ЛЯЙевскую» стройплощадку, где вязали арматуру под заливку очередного этажа.
Теперь можно передохнуть, собраться с мыслями и спокойно обдумать ситуацию.
Изначально, она представлялась мне безысходной. Настроение было паническим: Стройки не знаю! Технологии не знаю! Людей – не знаю! Полное приехали!
Воспитанное коммунистами чувство ответственности вопило: «Бросай всё! При таких вводных ты завалишь дело!»
Но, с другой стороны, «сволочное эго» возражало: «Кто я здесь? И что я здесь?» У того же Гаузера, болит за меня голова?.. Как же!.. Выжмет, растопчет и выбросит!.. Вот и предоставим ему это сделать. А моя задача – заработать на жизнь (в буквальном смысле слова). Нечего голову сушить. Вспомним заповедь Будды: «Не бери на себя больше отпущенного тебе судьбой!» В конце концов, это не моя игра, и дом сей мне чужой…
Примерно с подобными мыслями, пришло успокоение и простое решение: терпеть. Делать, что в состоянии, и терпеть до конца. Терять мне нечего. Дома полный «голяк».
От таких рассуждений стало даже весело. И я пошёл считать свои денёчки, невыносимо тягучие вначале и безоглядно галопирующие позже.
4.
С чего начинать? Как простодушный советский инженер, начал знакомиться с кадрами и подсчитывать наличные в моём распоряжении ресурсы. Почти сразу, столкнулся с фактами, противоречащими стереотипным представлениям об идеальном обеспечении «капиталистического» труда. В ту пору, «баек» на эту тему распространялось множество. В основном, восхищённо-хвалебных: о дармовой спецодежде, «кока-коле» – залейся, о бесплатном питании, сказочной зарплате… Может, где и случался рабочий рай, с заботливыми и праведными отцами-командирами, – на нашей стройке правил «Его Величество Жмот»!...
Подчинённые мне двадцать шесть человек выглядели как оборванцы. Носили они собственные старые «лахи», которые изорвать и испачкать уже невозможно (давно дырявое и не отстирать). Посему эстетика внешнего вида отдыхала, и «труппа» имела колорит банды анархистов времён гражданской войны. Кто в «камуфляже», кто в фуфайке, кто в валенках, кто в клетчатых домашних тапочках. Лишь один имел, когда-то белый латаный комбинезон, украденный с предыдущего места работы. Национально–державная идентификация личного состава пёстрая: три москвича, один питерец, три молдавца, два белоруса, один «вологодский», и остальные – «хохлы». Оснащённость орудиями труда страдала «красноармейским» синдромом сорок первого года: на одну винтовку – два бойца. Дрались между собой за самое необходимое: за «стремянки», фонари, электро-удлиннители… Но такие обстоятельства для эсэнговского люда не в диковинку.
Сильнее шокировали непривычные для нас производственные порядки и отношения. К примеру, резкая реакция Гаузера на мою попытку завести книгу учёта стройматериалов. «Не твоё дело!» - рявкнул тот. Я недоумённо уставился на него: «Прорабу не знать о движении материалов?!...»
Значительно позже, стала ясна причина непонятной грубости. Шеф элементарно воровал, и не желал иметь документального контроля…
За период адаптации, подобные «недоумения» случались со мною довольно часто. Однако Гаузер и не помышлял облегчать мою «нескучную» жизнь советами и наставлениями. В обучении, надменный европейский учитель явно отдавал предпочтение методу «плыви – если выплывешь», холодными глазами наблюдая за моей способностью выкарабкаться из затруднений. Думаю, он получал удовольствие, следя за потугами новичка. Возможно, повторял методику «школы», пройденной когда-то им самим, считал такой жесткий подход единственно
