заискивающе-нахальный; цинизм в высказываниях; приблатнённые повадки – в манерах. Их «задницы» пребывали в непрерывном режиме поиска – где бы присесть? А то ещё припрутся с «бодуна», да втихаря опохмелятся… Этих не жаль, и я таких особо не задерживал. Троих алкашей выгнал сразу.
Оставшиеся, были нормальными людьми и хорошими специалистами. Мне казалось – они понимали слова. Требовалось лишь завязать контакты, выделить самодостаточные натуры, на которые можно опереться, и наладить человеческие отношения. Нутро моё не принимало «гаузеровских» методов запугивания. Страха вокруг и так витало в избытке. Обстановка давила на психику: серый мрачный холод; в темноте, невидимый, затаился надзиратель – буравит недобрым глазом. Прервёшь работу – раздаётся раздражённый «окрик», после которого летишь на улицу «белым лебедем», искать себе новый «хомут»…
Подобные взгляды на отношения рабочих с начальством укоренились. Приходилось признать, такой стереотип поведения был максимально близок к реальным обстоятельствам. Согласно устоявшимся понятиям, любой представитель администрации, в том числе и я, вызывал неприязнь и даже ненависть. Как враг.
Мой жизненный опыт подсказывал, что снизить вероятность получения пакостей от деструктивно настроенных подчинённых можно одним способом – снять конфронтацию и заслужить доверие. У нормальных людей только взаимная симпатия вытесняет вражду и цементирует сообщество. Страх – для «быдла». А для «быдла» я пастух плохой. Нет во мне куражу и желания гонять себе подобных. Наоборот, хотелось вспомнить простые созидательные стимулы: энтузиазм, дружбу, поощрения. Конечная цель – избавиться от австрийского тюремного надзора; перейти на бригадное самоуправление. Упор – на привычный нам коллективизм. Эта утопия могла стать реальностью, если конечным её продуктом была бы высокопроизводительная и качественная работа.
Чуть позже наш коллектив доказал, что прекрасно работает без внешней опеки. Но это было позже. А в тот момент мои предложения, изложенные на сходке с рабочими, вызвали споры. Публика разделилась на три группы. Одни с энтузиазмом меня поддержали. Другие подозревали, что нововведения приведут лишь к большей эксплуатации. Третьи, вообще кисло отмалчивались, желая лишь отмотать свой срок и смыться. Стало очевидно – сильно недоверие. Правда, я иного и не ждал. Лиха беда – начало.
Но был ещё Гаузер. Он видел, что происходит какая-то возня, и я вынужден был изложить ему суть моих планов. Технически, просил немного:
1. Отдать право формирования коллектива мне (до этого, даже Крамаренко самовольно приживлял нам уволенных из своей «бетонной» бригады бездельников);
2. При успешной работе, разрешить премировать отличников.
По сути, я просил нормальные рычаги управления.
Гаузер долго смотрел на меня своими красными налитыми «буркалами», а потом вытянул руку и согнутым указательным пальцем постучал у меня по макушке: «Александр! Они насрут тебе на голову!» Затем, решительным тоном продиктовал мне основной принцип решения кадровой проблемы:
«Так! Слушай сюда!.. Идёшь за ворота! Выбираешь из толпы десяток соискателей! Через неделю, шестерых изгоняешь и набираешь «свеженины»! Так – до полного комплекта!.. Понял»!?..
Такая рецептура! Просто, дешево и без тени сомнения. Дальше – больше! Пару раз он всерьёз рекомендовал бить рабочих, демонстрируя свой кулак. Бедный австриец – он жаждал простоты. У тех же немцев, есть хорошая пословица: «Просто – в голове у дурака». Будущее показало: стучать по башке следовало не у меня!..
Занятно, однажды на тему отношения к личности, начальник даже вступил со мною в «философскую» дискуссию. Гаузера рассмешило цитирование мною пословицы из «Корана»: «Потеря одной жизни – равна утрате целой вселенной». Свой взгляд на проблему он озвучил тоном многоопытного мужа, поучающего недоросля: «Представь себе, плывёт корабль!.. Кто-то свалился за борт!.. Что изменится?.. Плыл корабль, и плывёт себе далее!»
И возразить нечего. Разве только поменять акценты. Допустим, герр Гаузер оказался за бортом. Что тогда изменится?.. Не на корабле – для самого «философа»?.. И для его вселенной?.. Где и чем он тогда станет «лепить» и оглашать свои примитивы?.. Но, видимо, личный его опыт не позволял допустить и мысли, что Гаузер может оказаться за бортом. Герберт Гаузер непревзойдённый, непотопляемый «капитан»!.. Immer!..
7.
А опыт у «хера» действительно имелся. Он сам рассказывал, что долго работал в Африке и на Ближнем Востоке. Узнав про это обстоятельство, я понял – откуда проистекает (у него, и у его австрийских коллег) предвзятое отношение к «чёрным».
В фирме «ЛЯЙ», за доллар в час, работал огромный двухметровый чёрнокожий Али. Кажется, он происходил из Судана, но давно ассимилировал в Москве. Женился на русской, завёл детей, защитил кандидатскую по экономике. Жена служила на телевидении, а он, от безденежья, подрабатывал на стройке. По десять часов кряду, безостановочно сбивал плоским ломом бетонные наплывы. Другой работы австрийцы ему не поручали. Мне нравился этот добродушный гигант и его добросовестная работа. Мы подружились, и я задумал переманить его к нам. Но Гаузер даже слышать о неграх не желал. Похоже, в его представлении, все этносы и расы имели свою цену. «Чёрные» там стоили вполовину дешевле «хохлов». Возрадуемся братья-славяне, что не сильно загорели!.. Любопытно, возвышался ли по этой иерархической шкале кто-то выше австрийцев?.. Впрочем, ответ предсказуем. Национализм есть некритическое отношение субъекта к себе и к своему этно-культурному пространству.
Если быть объективным, не все иностранные фирмы, работавшие тогда в столице, руководствовались принципами, подобными «гаузеровским». Строившие недалеко от нас шведы понимали важность атмосферы стабильности и предсказуемости в коллективах. У них имелась целая система поощрений и стимулов. Годами использовались неизменные рабочие команды, которые время не разлагало, а цементировало в монолит. Цементом служил постоянный рост квалификации, заработной платы и доверия.
Восточные европейцы, работавшие в Москве по договорной системе, также ощущали себя увереннее. Поляки, словаки, югославы… У них, в контрактах заранее оговаривались условия труда и быта. Наши «братья по соцлагерю» получали: пять долларов в час; стабильный выходной; горячий завтрак и обед; оплаченный отель, двухнедельный отпуск; бесплатный самолёт – домой и обратно. Можно не сомневаться, что подобная забота окупалась сторицей.
Но, подобное не про нас. Все наши льготы – вкалывать за доллар семьдесят пять в час… Остальное – за свои кровные. Желаешь сберечь заработанное – экономь. Экономь на всём. Во-первых, на жилье. Я слышал про логово, где на двадцати квадратах ночевали двенадцать «рабов»… Про отдых можно не упоминать. За восемь месяцев службы, я имел четыре дня выходных и две недели отпуска, за свой счёт. Даже медицинской аптечки на работе не было. Тайно удалось упросить приятеля-снабженца приобрести минимум перевязочных материалов и медикаментов. (Гаузер был сильно недоволен, но, посопев, промолчал).
Совсем туго росла зарплата. Я в конце карьеры дослужился до 2.75 в час. Потолок рабочих – 2.35 (не ранее, чем через год безупречной работы).
Прикинем, сколько выходило им «чистыми»? При двух долларах в час, за тридцать десятичасовых рабочих дня, счастливый «земеля» получал шесть сотен «зелёных». На еду, и жильё улетало по сотне. Двадцатку – на транспорт. Остаётся триста восемьдесят. Скажите, москвичи, это много?!..
А если спросить у «белых» людей? (Так мы называли рабочих из Западной Европы.) Эти имели немыслимые для нас деньги. Жестянщик из Германии получал 22 – 24 доллара в час.
Я задавал себе вопрос: почему такая разница?! Неужели «наши» настолько хуже работают? Со всей ответственностью заявляю: нет! Не хуже!.. И если не набирать случайных людей с улицы, то мы дадим «фору» многим.
Как-то отважился я спросить и у Гаузера: «Почему такая дискриминация? Ведь за наших нелегалов не «отстёгивают» государству ни налогов, ни страховки?!»
Не знаю, сам ли он придумал ответ, или где-то подслушал, но выразился ясно цинично и хлёстко: «Каждый имеет ту цену, за которую готов продаться!» Впечатляет!?.. После таких откровений, иллюзии о добрых учителях-миссионерах, просветителях-демократах тают быстро. И, рано или поздно, от осознания, что тебя держат за дурачка, приходит ожесточение. Пропадает желание работать. С этого момента агитпроп бесполезен. Стена отчуждения отражает любые «праведные» слова. Начинается «сачкование». Рабочими разрабатывается хитроумная система оповещения о приближении «капо». Начальник становится врагом подчинённому. Вот тогда учение Гаузера остаётся единственно верным методом. Только результат такого правления непредсказуем… Впрочем, в конечном итоге – предсказуем…
Но я, как всякая двуногая тварь, желал жить и чего-нибудь натворить. Поэтому тихо и помаленьку гнул свою линию. За полтора месяца, основательно вычистил бригаду от пьяни и бездельников. От тридцати пяти, осталось двадцать шесть отборных бойцов. Интересно, что производительность бригадного труда сохранилась прежняя. Похоже, наша лодка освободилась от балласта. Легче планировалась работа; ликвидировали дефицит инструментов; меньше стало суеты и проколов.
Но пошли дела непонятные!..
Шеф как-то притих…; ходил задумчивый. Ко мне не лез. Казалось, он что-то решает… Вдруг, стал резко набирать людей… Причём набирал сам! Да такой «непотреб», в сравнении с которым, ранее уволенные казались просто безгрешными ангелочками! Например, шеф приволок лично, за руку, двоих питерцев. Представил их знакомыми своей жены. Один – маленький, щупленький, чёрненький, с серьгой в ухе и с золотым черепом на шейной цепочке. Оказался «сатанист». Другой – «афганец», с разрушенной психикой; органически обиженный «правдоискатель», с лёгкостью переходящий от нытья и слёз, к угрозам. Несмотря на спортивное телосложение, «афганец» по работоспособности равнялся «сатанисту». Один городил бредни о своём «рогатом» духовном патроне; другой – безостановочно доказывал всем свою правоту и повторял любимое слово: «Обидно!».. Жаль их – больные люди. Но я был в отчаянии! Из одиннадцати приведенных Гаузером, лишь шестеро, более-менее, умели работать.
Я – недоумевал… Зачем это?!.. Не мне же назло?
Те коллеги, что были ближе к администрации, утверждали, что понимают
