которые летун основательно подъел, затем пригрелся и заснул. Пару раз тряхнув Птица за задние лапы, я объясняю ему свой план. Тот отпускает издевательскую тираду и соглашается.
К цитадели я подхожу даже раньше, чем обычно. Смотрю строго вверх—если бы я опустил взгляд, глаза закрылись бы сами собой. Через город я прошел, чуть покачиваясь и мало что замечая; без подсказок возмутительно бодрого Птица явно бы заблудился. Первый раз в жизни позавидовал охотникам—они носят длиннющие гарпуны. Зарн, когда не выспится, не столько держит гарпун, сколько держится за него сам, чтобы не упасть. А на кистенишко не обопрешься.
У цитадели пришлось ждать, когда откроют ворота. Я привалился к скале и чуть прикрыл глаза… И почти сразу же стражник прикрикнул на меня:
––Эй, шаман, не стой здесь, вход в цитадель только для избранных.
––Я не шаман, я механик,––ворчу я, показывая знак Всевидящего Ока.
––А вид у тебя, будто духов вызывал!––хихикает стражник мне вслед.
Птиц оглядывается на него, потом на меня, ворчит «Ну просто бездна остроумия» и от греха подальше взмывает чуть не под своды.
Я прохожу в цитадель, еще раз оглянусь на изящно выкованные ворота—сколько их вижу, а все восхищаюсь. Умудряюсь споткнуться на пороге и переплетаю пальцы в жест защиты от злых сил.
Хорошо быть механиком! Вроде как я вполне законно совершаю обход, проверяю системы жизнеобеспечения. Разумеется, все они работают безотказно, не зря я столько возился… Но это не столь важно, как возможность сунуться в любой уголок цитадели. И даже если кто заметит, как я простукиваю стены рукояткой кистеня, то внимания не обратит. Хотя глазастую Имурэ я побаиваюсь—найдет, к чему придраться, а врать ей и вовсе нереально.
Я сверяюсь по карте. Да, вот она, пристройка. Несколько раз ударяю рукояткой кистеня—осторожно, чтобы не погнуть зеленоватые металлические листы. С тем же успехом можно было лупить по базальтовому монолиту. Странно…
Птиц барражирует возле стены, чуть не обнюхивая каждую неровность, наконец изрекает:
––Оррин, хватит возиться, смотри сюда.
Летун показывает чуть выше моей головы. Да, видно, что зазор между листами несколько шире. Птиц разевает утыканную мелкими зубами пасть. Я зажимаю уши—крик летуна может как поднять мертвого, так и успокоить живого, по крайней мере оглушить. Резкий визг просачивается даже сквозь пальцы. Птиц прислушивается, наклонив голову, затем обводит когтем очертания запечатанного входа. Презрительно фыркает в ответ на мое: «Не царапай стену, Имурэ нас съест»
Я поддеваю край плиты, и та свисает на тонкой полоске металла. То ли проржавело настолько, что не держит, то ли нормально заделать было лень. Хотя, мне же легче. Расширив отверстие настолько, чтобы в него можно было протиснуться, я цепляюсь за край и подтягиваюсь. Зацепляюсь рукавом за угол пластины, и узорчатая окантовка отрывается начисто. Крепко расшибаю колено о что-то твердое, подсвечиваю камешком.
Лестница—не прямая и не витая, а с резкими угловатыми изломами—завалена обломками базальта. Взрывали, что ли? Убить мало, мог бы свод посыпаться. Стены и потолок покрыты стекловидным материалом, сквозь который проглядывает переплетение балок. Нет, на таком каркасе ни взрыв, ни землетрясение не причинит вреда. Металл какой-то странный, с лиловатым оттенком, даже в трактатах не упоминается. Я поднимаюсь по лестнице—тоже металлической, с удобными рифлеными ступеньками, некоторые даже проворачиваются под ногами, и только благодаря хорошей реакции я успеваю отпрыгивать. Через несколько поворотов я вхожу в округлое помещение. Едва не изорвал сапоги—пол сплошь усеян осколками, в стенах зияют дыры, сквозь которые свисают оборванные провода. «Зря Иерра Тагава старалась!»--подумалось мне. Подняв голову, вижу округлый свод то ли из темного стекла, то ли из пластика. Сейчас он совершенно бесполезен—весь в чернеющих пробоинах. Какие нелюди могли сотворить это. Я просто зашипел от злости и досады. Сходил, называется, приобщился к тайнам мироздания. Мрачно сплевываю на пол, хотя раньше за мной такого не водилось. Оглядываюсь на Птица—тот увлеченно копается в кучах мусора на полу в надежде найти что-нибудь стоящее.
––Птиц,––зову я,––полезли обратно, ничего тут нет интересного.
Летун выбирается из кучи обломков пропыленный, но очень довольный. Отряхивая крылья, он подлетает ко мне:
––Говоришь, ничего? А это ты видел?
Разжав когти, он роняет на пол увесистый предмет. Книга… Обложка такая же потертая, как на дневнике Иерры, только синяя и без застежек, зато в середине прикреплена латунная табличка, истертая и потемневшая, но еще можно разобрать: «Журнал космических наблюдений»
Первая страница расчерчена чуть изогнутыми линиями и усеяна мелкими точками. Рядом подписано: «Год 1й, день 1й, без изменений. Эколог и астроном Лара Акил». Подобные записи повторялись раз в четверть года, делали их поначалу ученые, а после—то старейшины, то механики, то есть все, кто хоть что-то понимает. Ученые за полтысячи лет вымерли, как уссурийские тигры. Да, я знаю, что такое подземный тигр, но вот что есть уссурийский… А, неважно. Видать, предшественники Лары Акил плохо работали, раз они вымерли…
Попадались записи вроде: «Яркость звезды в секторе К-8 увеличилась на 10%» и мелко написанные, оттого нечитаемые, расчеты. Впрочем, мне ни расчеты, ни рисунки с точками и линиями ничего не дают. Из любопытства пролистываю почти до конца. Попадаются интересные записи. «Яркость увеличилась значительно, видно поверхность Земли, покрытую голубоватыми кристаллами смерзшегося воздуха»…
Последняя запись датирована 4352 годом от Угасания «Кристаллы расплавились и начинают испаряться—появляется новая атмосфера…Лет через 1000 уже можно будет жить».
Как так? Я больно прикусываю руку, чтобы проснуться—не помогает. Надпись остается столь же отчетливой, как следы зубов на запястье.
––Оррин, что ж ты как? Если есть хочешь, так я тебе сейчас грибочков принесу…
От неожиданности я едва не роняю пыльный талмуд и резко поворачиваюсь в прыжке. Ничего страшного, всего лишь ехидно оскаленный Птиц. Летун рискованно закладывает вираж у лица, и я прихватываю его за шкирку.
––Смотри сюда. Что видишь?––тыкаю его носом в последнюю запись, как провинившегося котенка.
––Закорючки какие-то,––честно отвечает Птиц. Да, память у этих созданий отменная, соображают прилично и разговаривают связно… Но всего один недочет—жемчужно-круглые глазищи полностью убивают способность к чтению.
––Слепой ты, как летучая мышь!––ворчу я и зачитываю запись летуну на два раза, для надежности и чтобы поверил.
––А знаешь, Увертливый,––проникновенно изрекает Птиц,––кому-то эти несколько строчек испортили остаток жизни…
И тут я замечаю кое-что помимо мелкого выцветшего почерка: от последней буквы вниз наискосок тянется длинная черта, а внизу страницы из ярко-белого пластика отпечаталась размазанная пятерня, бурая, почти черная от времени.
Пролили чистую кровь… Это самое страшное, не считая предательства города. Каждый, кто совершает такое, объявляется монстром и изгоняется из города немедленно, не имея при себе никаких средств выживания. Упадет ли он в подземное озеро или глубокую пропасть, разорвут ли его отребья или дикие твари, или он сам умрет от голода, холода и жажды—результат один. Это справедливо…почти всегда. Ункани отравила своего хозяина—подлец получил по заслугам—и сбежала из Мореона, не дожидаясь изгнания.
––Пошли-ка отсюда,––Птиц тянет меня за воротник безрукавки.––А то как бы свою печать не оставить. И мне заодно шею свернут.
––Через тысячу-то лет? Кто?––отмахиваюсь я, но честно скажу, становится не по себе, ноги противно слабеют.
Сунув журнал наблюдений под мышку, я спускаюсь по рифленым решетчатым ступенькам. Летун следует за мной, но его крылья как будто вязнут в воздухе. Проржавевшая ступенька с тоскливым скрежетом прогибается подо мной—металлические полосы рвутся мучительно медленно, и я успеваю отойти на несколько шагов, покуда она проваливается вниз.
Чувство опасности никогда не подводит чистокровок.
Я оглядываюсь. Ничего. Явно что-то ждет меня внизу. «Птиц,––выдыхаю я почти неслышно для себя, но летун-то все слышит.––если со мной что случится, отнеси это Зарну, он поймет» Умный зверек ухватывает журнал покрепче, с силой бьет в воздухе крыльями—ноша нелегкая.
Из прохода в стене я выпрыгиваю, держа в руках кистень, и успев
развернуться. Едва не зацепляю Имурэ, но успеваю отбросить кистень в угол. Стоявший там Старейшина—скорее всего, из Увертливых––с удивительной для его возраста ловкостью уклоняется от броска. Еще несколько окружают меня и роняют на пол, тогда как Имурэ визгливо кричит: «Предатель города! Хватайте предателя!» Я наугад отбиваюсь локтями, но меня давят числом.
В другое время я бы радовался—редко кому из чистокровок уделяют такое пристальное внимание сразу все девять Старейшин…
Птиц, не подведи!
На голову падают крупные капли—прозрачные и чистые, не сравнить с маслянистой водой подземных озер. Я поднимаю голову, и вода заливается в глаза—она струится с невероятно высокого свода сплошь из дымчатого кварца или агата. Даже трудно описать—камень мягко-серых оттенков с плавными переливами, как будто движущимися. Наверное, эту иллюзию создают струи воды. Ярусом выше города находится озеро, потому свод и протекает… странно, как не прорвало. Интересно, из чего должны быть удерживающие балки, при такой-то влажности. Свод рассекает надвое ярко-белая линия с резкими изломами, заливая все вокруг резким светом, и тут же исчезает. На уши давит гулкий грохот—все ясно, протекающий, истонченный водой свод треснул и сейчас обрушится…
––И так, Оррин Увертливый обвиняется в нападении на Старейшин и предательстве города.
Имурэ, за что вы меня так, я ж хороший!
А за что меня подвесили в железной клетке, порядком проржавевшей? Какое уродливое творение, явно не Стальных братьев. Я пытаюсь устроиться поудобнее, и клетка угрожающе раскачивается. Оглядываясь по сторонам, а точнее—вниз, я вижу главную площадь, заставленную базальтовыми лавками, но торговцы покинули их и теперь собрались вместе с остальными чистокровками у ворот Цитадели, тогда как Старейшины удобно расположились в глубоких креслах на огороженном изящной решеткой балконе—чуть выше клетки.
––Протестую!––раскатывается под сводами мощный голос Урвика,––Оррина я знаю всю жизнь, и он не способен на какую-либо низость. Он верно служит городу. Разве вы сами не убедились? С тех пор, как его назначили Главным Механиком, ни случилось ни одной серьезной поломки, либо они сразу же устранялись. Все механизмы—без единого изъяна.
––Тем не менее, сей предатель замечен за диверсией в Цитадели. Должность механика служила лишь прикрытием для его коварных планов. Более того, он задался целью истребить Старейшин,––продолжает Имурэ.
––А вот этого не надо!––не выдерживает охотник Зарн. До этого момента он сидел на базальтовом полу, но теперь стоит во весь рост.––Он не способен пролить не то что чистую, а любую кровь. Даже когда мы ходим на охоту, Оррин держится в стороне
