пробирался к своей будущей жене в комнату. Серега смуглый, симпатичный и добрый. Фамилия у него Черный, и когда он ее назвал, я не поверил. Думал, что шутит. В доказательство он показал свой паспорт. Да, действительно, Чёрный Сергей Иванович, пятьдесят пятого года рождения, украинец. Привет, Сергей, сто лет тебя не видал. Ну как, помирился с тещей? Я думаю, ты давно уже понял, что она просто завидовала своей дочери. Ее лысый хрыч даже в лучшие годы таким орлом, как ты, не был.
Несколько одиночных персонажей. Девушка. Свеженькая, но не очень симпатичная. Зовут Таня. Окончила с красным дипломом экономический факультет ЛГУ. Пригнали по распределению в какую-то контору. Контора платит за койку в двухместном номере «Шахтера» и обещает через месяц дать комнату в общаге. Улыбается Таня часто, а зря. Зубы кривые. Через пару недель рядом с ней появился коренастый парнишка с лихо закрывающей правый глаз челкой. Белая ночь. Они сидят в парке на скамейке, целуются и смотрят на меня – вижу ли, как они счастливы? Вижу и рад за вас.
Инженер Юра. Матрос Володька сказал про него – «Тощёй, как жертва Бухенвальда». Я думал, может, больной, язва там или рак. Да нет, жрет всё, и помногу. Смотрит на нас недружелюбно. Специалист в командировке. Одет, как последний нищий – темно-серые холщевые штаны и помазелевая рубашка. Куда он деньги девает? К нему приходят коллеги, разговаривают с уважением. Хороший специалист.
Пал-Палыч. Нос картошкой, губы толстые, лицо рябое. Добрейший человек. Тот самый, кто меня палтусом угощал. Отработал контракт в Антарктиде, на какой-то станции. Приехал за новым назначением. Профессия более редкая, чем космонавт – завхоз полярной станции и по совместительству повар. Но тоже не ресторанный, а с учетом специфики полярных зимовок.
Были еще: проводник винного вагона из Молдавии, пожилой учитель музыки (зачем он приехал?), искатели приключений обоих полов в возрасте от двадцати пяти до сорока, командировочные. Но я, пожалуй, на этом остановлюсь, а то можно и до меня дойти.
4
Привыкнуть к спокойной, бездельной жизни в «Шахтере» усилий не требовалось. Через неделю установился определенный ритм, и день проходил легко и нескучно. В обед я слушал по радио «литературные чтения». Читали Кэндзабуро Оэ «Объяли меня воды...». Вечером, около семи, большинство жильцов этажа собиралось в холле, у телевизора. Я больше смотрел на людей, чем на телевизор. Мурманский канал, в основном, нажимал на подготовку к мойвенной путине, а центральный гнал такую коммунистическую муть, что было неловко за дикторов и актеров, вынужденных произносить невыговариваемое. Один раз, правда, случилась маленькая сенсация. Ведущий (нет, это был лондонский корреспондент «Международной панорамы»), отвечая на просьбы телезрителей (?!) включил в программу песню группы «Смоки», добавив, что сам он, в отличие от своей дочери, об этой группе мало что знает. Кажется, это был первый случай, когда советское телевидение показало выступление западной рокгруппы. До того, да и несколько лет после, по категории «зарубежной музыки» проходили исключительно Карел Готт и балет телевидения ГДР. Кстати, «пражский соловей» при первой возможности перелетел от восточной кормушки к западной, специализировался на «дойчер шлягер» и радует своим божественным голосом немецких старушек, регулярно появляясь на TV-каналах «АРД» и «ЦДФ». Судьба же балета ГДР печальна. Талии у балерин со временем увеличились, колготки порвались, и публика их больше видеть не пожелала.
После вечера с телевизором начиналась белая ночь с солнцем точно на севере.
- Мало того, что солнце всю ночь светит, так оно еще север с югом перепутало, - шутил Серега.
Я улыбался ему и шел гулять.
Первым пунктом ночного обхода были автомобили около шведского консульства. Сверкающие глянцем «Вольво» с выпяченными, как нижняя челюсть, бамперами, «Сааб»с красиво изогнутой передней панелью, аккуратный - как коробочка – «Гольф». Три последних года я каждый месяц ждал новый «За рулем» и рубрику «В мире моторов» к следующему месяцу знал уже наизусть. В тех, дальних от Мурманска, краях, где я родился, западные автомобили не водились. И теперь, впервые увидев их «живьем», я не мог досыта наглядеться. На каждый, проезжающий мимо, старенький «Опель» моя голова поворачивалась, как стрелка компаса на магнит, и в уме лихорадочно пробегали таблицы технических характеристик. Через несколько дней милиционеры, дежурившие у дверей шведского консульства, обратили внимание на подозрительного парня, каждую ночь отирающегося около автомобилей, и сделали вялую попытку его задержать. Я от этой попытки удачно уклонился и больше к консульству не подходил.
Следующим пунктом ночной прогулки был скверик у Площади Советской Конституции. Помимо целующихся парочек там отирались разного рода бичи и бездельники, с которыми интересно было поговорить, а точнее, послушать их разговоры. Главная тема – раньше всё было лучше и дешевле. «Палтусом мы раньше за углом закусывали, а теперь он – шесть рублей кило». «Помните, «Солнцедар»? Хорошее вино было, крепкое и недорого, рупь семнадцать. Но, говорят, от него негры помирали, вот и запретили наверху его делать».
Часам к двум ночи публика от разговоров утомлялась и разбредалась по домам и норам. А я шел дальше, гулять по ночным улицам Мурманска, освещенным низким северным солнцем, которое по ошибке светило не в то время и не с той стороны.
Форд Сьерра
Николай сидел на прохладном мраморном подоконнике в одном из мюнхенских отделений связи и скучал. Позвонить напрямую в Уфу почему-то не получалось. Почему – он так и не понял, хотя девушка в окошке терпеливо объяснила ему два раза: по-немецки и по-английски. Зато он понял, что разговор можно заказать и через час позвонить, наконец, домой и сказать жене, где он в настоящее время находится и что делает.
Отойти от заветной кабины более, чем на три метра было страшно – вдруг, позвонят из Уфы, а он не услышит или не поймет. Единственно, что оставалось – охлаждать чувства подоконником и разглядывать входяще-выходящую публику.
В целом, немецкие типажи раздражали. Мужские лица, в большинстве усатые, бородатые или просто небритые, казались тупыми и агрессивными. Женщины с крупными носами, притворными улыбками и резкими уверенными жестами вызывали почти такой же страх.
« До чего несимпатичная нация!» – подумал Николай, глядя на толстую немку в застиранной футболке, леггинсах и шлепках на босу ногу. Немка купила несколько почтовых марок и, аккуратно убирая их в кошелек, на выходе столкнулась с парнем, легко и быстро вбегавшим по ступенькам.
Парень этот заметно отличался от остальных посетителей почты. Золотистые локоны до плеч, дорогие светлые брюки, уверенный быстрый взгляд.
«Такие вот здесь хозяева жизни, - вздохнул Николай. – «Порше» за углом, вилла с бассейном и что-нибудь еще, о чем я понятия не имею.» У Николая вновь обострилось появившееся здесь, в Германии, ощущение собственной ничтожности. Он еще раз печально вздохнул, передвинулся на подоконнике вправо, где мрамор еще не нагрелся, и просидел, как Сфинкс, следующий час, дожидаясь приглашения в кабину для переговоров.
Пятиэтажное грязное здание, в одной из комнат которого вместе с двумя поляками жил Николай, было не общежитием для иностранцев, а распределительным центром, куда ежедневно поступали десятки беженцев со всего мира. Так же ежедневно вывешивались списки распределения - как здесь говорили, «трансфера» – около них постоянно толпилась разношерстная, в самом прямом смысле, публика, выглядывая свою судьбу.
Через неделю дошла очередь и до Николая. В списке напротив его фамилии стояло: Южная Бавария, Штайг.
Обрадовавшись, что, наконец, он уедет от вечно галдящих и через слово повторяющих «курва» поляков, Николай навел справки. Штайг – альпийское предгорье, население 30 тысяч, около австрийской границы. Конечно, в Мюнхене остаться было бы лучше, но выбирать не приходилось.
В распределении беженцев немцы руководствовались простым правилом – евреев с арабами не объединять. Небольшой трехэтажный отель на окраине Штайга, где Николаю предстоит прожить следующие полтора года, наполовину был заселен казахстанскими аусзидлерами. Вторая половина состояла из беженцев-славян. Два чеха, трое болгар, семья с Украины, пара пустых комнат. Николая поселили к одному из болгар, в маленькую комнату с душевой кабиной в углу. Болгарин со смешным именем Цецу, к счастью, очень хорошо говорил по-русски.
- Ты знаешь, я семь лет работал на баггере, хотел «Москвича» купить. А тут реформы – деньги обесценились, цены стали большие. Когда я теперь машину куплю? Как старый буду, да? – рассказал он Николаю в первый же вечер.
- А что такое «баггер»?
- Как, ты не знаешь? – удивился Цецу. – Машина такая, землю роет, - для демонстрации он сложил ладонь ковшиком.
- По-русски это экскаватор, - сказал Николай. – Да ты не переживай. У нас в Союзе тоже всех обманули. Люди по двадцать лет и больше копили. На машину, на дом, на черный день. Всё улетело.
- У кого-то улетело, к кому-то прилетело, - добавил Цецу
Николай не возразил.
На следующий день с утра зарядил нудный мелкий дождь, какой часто бывает в альпийских предгорьях. Жители отеля разошлись или разъехались по своим делам. Никто не изъявил желания познакомиться с Николаем, а сам навязываться он считал неудобным. После обеда стало совсем скучно. Николай сидел у окна и смотрел на улицу. Пешеходов не было вообще, только автомобили разных марок шуршали шинами по мокрому асфальту, иногда мигая поворотниками. Неожиданно от общего потока отделился желтый «Мерседес» с табличкой «Таxi» на крыше и, ловко подрулил к отелю. Из такси вышел тот самый «хозяин жизни», которого Николай неделю назад видел на почтамте, и принялся выгружать из багажника и ставить под навес многочисленные сумки и чемоданы.
- Ты постой здесь, за вещами посмотри, а я пойду узнаю, какую комнату нам дают, - сказал он совершенно неожиданно для Николая на чистейшем русском высокой флегматичного вида девушке, которая успела к тому времени выбраться из такси и встать в один ряд с чемоданами.
«Вот это да!» – ахнул Николай и побежал на правах старожила встречать новеньких.
Новеньких звали Валера и Татьяна, а просьбой о политическом убежище в Германии они завершили свое свадебное путешествие. В отличие от Николая, практичный Валерка готовился к этому несколько лет. Основная часть подготовки состояла из попыток выучить немецкий и приобрести дойче марки. Скопив около пяти тысяч и выучив полтора десятка слов и выражений, Валерка решил, что для начала хватит. Последний штрих – женитьба. Понимая, что среди немок хорошей жены не найдешь, он выбрал из имеющихся вариантов характером поспокойней и сделал ей предложение, разукрасив его обещаниями красивой жизни на Западе. Ну какая тут устоит! Короче, отгремели свадьбу, неспеша собрали чемоданы и отчалили. Одну ошибку Валерка, все-таки, допустил: в Мюнхене, вместо того, чтобы сразу «сесть на азиль», он снял в гостинице двухместный номер и пожил там несколько дней, наслаждаясь комфортом.
Туман восторга рассеялся, когда выяснилось, что на один
