Новый год на четвёртом курсе

Новый год на четвёртом курсе.

I.
За стеной в соседней комнате крутили одну и ту же плёнку. Чуть хриплый мужской голос пел и пел, внося приятную отрешённость. Слушатели млели, приняв расслабленные позы. Очень необходимое состояние в отдельные моменты зачётной недели. Столько тревог и забот, а впереди Новый год, каких-то ещё пять дней и... не успеешь глазом моргнуть, как наступят ещё более сильные треволнения - экзаменационная сессия! Сказочный праздник в окружении зубрёжки и трясучки. Провести его надо на должном уровне. "На очень должном!" - не уставал подчёркивать Гусев, главный инициатор данного предновогоднего сборища.
За стеной - приятно щемящие душу мелодии, за окном - поздний зимний вечер с кружением снежинок в свете фонаря, в комнате - розовый полумрак. Горит лишь настольная лампа под розовым в цветочек абажуром. Такое ощущение, что канули в небытие эти предстоящие пять дней, что Новый год - вот он! Ещё полчаса, час - и слетит с них всё обыденное, скучное. В какой-то момент в комнате стало тихо, совсем тихо, той тишиной, что наступает в стенах общежития лишь где-то к середине ночи.
За стеной сменилась мелодия; Гусев выбрался на середину комнаты, томно изогнулся, картинно сладострастно прикрыл глаза и закачался, плавно изгибаясь, задрав мотающиеся руки кверху.
- Ну, что, шпиндрики! - не открывая глаз, воскликнул он, - Так и будем переваривать прошедший зачёт? Дождётесь, налетят девицы, и уж тогда точно, ни до чего не договоримся! А ведь послезавтра опять зачёт!
- Заладил, зачёт-зачёт! - проворчал Конкин и вышел к танцующему Гусеву. Танцевать ему не хотелось. Он пошаркал небрежно ногами, передразнивая Гусева, и, отпихнув его бедром, занял центральную позицию.
- Хватит жить кое-как! Вся эта заумная дребедень от нас не уйдёт! Ещё успеем погрязнуть!
- А я о чём?! - всплеснул руками Гусев, усевшись после толчка на край стола.
- Он о чём! - возмутился Конкин, пренебрежительно, через спину, указав большим пальцем на Гусева. - Нужен конкретный план, нужны компоненты пира! - кто-то весело фыркнул, - Да! - Конкин развернулся в сторону весельчака, - Нужна ёлка, наконец!
Кажется, этим двоим удалось несколько расшевелить раздремавшееся студенческое общество. Заскрипели кровати под развалившимися на них телами, задвигались стулья под не успевшими занять мягкие места. И теперь они, всё еще лениво, загудели, закладывая первые кирпичи строительства оптимального варианта новогодних радостей, со всё большим вкусом смакуя предстоящие удовольствия.
Сидоров, он же Малыш, прозванный так, кстати, явно не за рост, сидел у окна под открытой форточкой и курил, пуская дым в морозный, искрящийся падающим снегом тёмно-синий прямоугольник. Изредка он благодушно изрекал какую-нибудь фразу, обращаясь к Гусеву, выступающему в роли рефери, для убедительности тыкая в его сторону рукой с зажатой между пальцами дымящейся сигаретой.
Гусев, единственный, проводил большую часть времени стоя, а не сидя или полулежа. Он подскакивал почти на каждую реплику, яростно начиная урегулировать мгновенно вспыхивающие из-за него же противоречия. К моменту, когда все сдавались или просто затихали, придя к соглашению, Гусев садился, чтобы через минуту вскочить снова.
Филимонов подрёмывал, уютно привалившись к массивному боку Петьки Егорова. Время от времени он открывал глаза, полусонно водя ими по комнате. Буркал: "Ну, расшумелись!" - и опять его веки опускались, и он сладко шевелился на занятом пятачке кровати.
- Базарники! - посмеивался староста группы Панков. Сборище это казалось ему непроходимым ребячеством, он сам не понимал почему, ведь он не меньше других жаждал новогодних радостей. И всё же что-то его не устраивало. Может, излишняя шумливость и несговорчивость, несовместимые с его понятиями о мужском характере. Но он не мог дремать, как Филимонов, или просто молча следить за исходом обсуждения, были и такие. А ведь если не надеть узду на это азартное вече, оно так криком и изойдёт, ни к чему конкретному не придя! Чего доброго останешься так без новогоднего празднества! Панков, несмотря на своё недовольство беззаботностью группы перед лицом надвигающейся сессии, и сам ни за что не согласился бы лишиться своего самого любимого праздника. Филимонов расхохотался бы: "Панков, а я думал, ты только первое Мая да седьмое Ноября отмечаешь!" Язва этот Филимонов... Панков не лез, как Гусев, на авансцену, но последнее слово пока что оставалось за ним.
Обговорены были уже почти все вопросы: кто будет бегать по магазинам, что покупать, кто что будет готовить, где взять посуду, на чьей совести музыка, и масса других мелочей. Разговор неизбежно коснулся женской половины их группы, какие могут быть предпраздничные хлопоты без девчонок! Которой что поручить, решали дружно, без особых противоречий. Света Тихомирова и На¬таша Марчук украсят помещение - сами или с чьей-нибудь помощью, это им ре¬шать. Требовались ёлка или достойный эквивалент, гирлянды, картинки и иг-рушки по стенам и шедевры на оконном стекле. Стекло предназначалось исклю¬чительно Тихомировой, она - признанный художник не только в их группе, но и на факультете. Тихомировой гордились, её любили за её таланты и за симпатичнейшую внешность, весёлый нрав и открытый характер. Её расположения доби¬вались. Труднее было придумать дело для Катеньки Борисовой. Про эту краса¬вицу ходили разные слухи. Кое-что знали, но в основном строили догадки, криво ухмылялись, а втайне мечтали снискать её женскую благосклонность, а ещё лучше - заинтересованность. Вот такая у них Катенька. Больше всех о ней мог бы рассказать Костя Филимонов, и об этом все знали, и всё равно мечтали, уж такое у Кати свойство. А к Филимонову не ревновали, он шёл вне конкурен¬ции. Большую роль здесь играло то, что в глазах многих своеобразный их союз был продиктован этикетом - пара под стать друг другу, и каждый считает себя вполне свободным для экскурсов на сторону.
Из очередного цикла дремоты Филимонова вывел громкий смятенный вы¬крик:
- И Кошкина будет?!
- А ну её. - заелозив на стуле, с ленцой поддержал этот страстный протест присмиревший Гусев.
- А что это вдруг? - флегматично удивился Малыш.
- Как что? - возмутился Конкин. Это он своим криком поднял вопрос о Кошкиной. Юные мужчины дружно заговорили, кто, принимая такую постановку вопроса с ехидцей и смехом, а кто и всерьёз поддавшись настроению Конкина.
- Уж больно она яростно грызёт гранит науки! Кошка драная!
Петька Егоров ухмыльнулся, резко двинувшись, чем окончательно разбудил Филимонова. Вздохнув, тот подтянулся к стене и сел прямо, уперевшись в неё спиной.
- Ой, какие страсти, к чему бы это, Конь, а? - крикнул Егоров Конкину.
- Да она Новый год превратит...
- Не приписывай ей такой демонической силы. - Филимонов наконец тоже вступил в разговор. Он сладко и звучно зевнул и добавил:
- Новый год даже для грызунов - новый. Не бойся, у неё тоже неизглади¬мые воспоминания о деде Морозе и коробке конфет.
- Не-е-ет! - не сдавался Конкин.
- Не понимаешь ситуации. - наставительно произнёс Егоров, - Светка дружит с Кошкиной.
- Да откуда ты взял! Ну, сидят на лекциях рядом, ну...
- Ты сейчас бесконечный ряд этих "ну" соберёшь. Так что, дружат. Дружат. Тихомирова тебе устроит - без Кошкиной!
- Да Тихомирова вообще всех беспородных собак-кошек жалеет!
- Кошкина не кошка! - весело выкрикнул Малыш и первым захохотал.
Когда смех поутих, и стало возможным быть услышанным, Панков постарался привлечь к себе общее внимание.
- Мы все одна группа! - сказал он и повысил голос. - И нечего разводить идиотские дебаты!
Он слегка побледнел, брови сдвинулись к переносице, глаза неприязненно скользили по лицам, озадаченно уставившихся на него ребят.
- Да кто против что ли Кошкиной. - смахивая со щеки слезу, сказал Егоров, - Это у Коня аллергия на всё, что выше его ума.
- Ну, ты! - Конкин подскочил со своего места, угрожающе подавшись к Егорову.
- Да не заводись ты! - схватил его за полу пиджака круглый Акимушкин. Конкин сел, зло и обиженно поджав губы. Почти после каждой сессии ему при¬ходилось "стричь хвосты", как любил выражаться Гусев ("хвосты" в студенческом обиходе не что иное, как обыкновенные двойки), сам частенько еле увертываю¬щийся от такого украшения. Его спасал процент успеваемости и обилие шпарга¬лок, как своих, так и чужих, которыми оперировал с завидной виртуозностью. Конкин таким талантом не обладал, но он был незаменим на любом празднич¬ном сборище в любой компании, его широкая натура не давала повода к уны¬нию, поддерживая всеобщий тонус на высоте.
- Ритка не хуже других.
- Ну да! У неё от девицы только платье! Небось и танцевать не умеет...
- Ой-ой-ой! - хохотал Егоров, - А ты не танцуй, ты лучше с ней целуйся!
- Оболтусы. - сморщившись как от зубной боли, ни к кому не обращаясь, пробормотал Панков. На него никто не обратил внимания.
- Её целовать?! - ужаснулся Гусев, явно разыгрывая Конкина, - И она поймёт, что это такое? - он тут же фыркнул, не удержавшись в роли.
- Оценит не хуже других. - Егоров утих, глубоко втянул воздух, в нарочи¬той задумчивости поглаживая себя по груди. - Был бы мужик, а поймёт любая, не то, что эта. Правда, Фил?
Он повернулся к Филимонову. Тот лениво скосил на него глазом, склонив голову набок.
- Если только иметь в виду, что получу лекции по системам. Третьего экза¬мен. - он вздохнул, - Ради этого...
Панков дёрнулся и встал со своего места.
- Может, хватит хамить? - он мрачно обвёл всех тяжёлым взглядом.
- А что это ты вдруг так о Кошкиной стал печься?
Панков презрительно хмыкнул и, склонившись к Гусеву, медленно, словно вдалбливая урок, сказал:
- Не о Кошкиной речь. А о хамстве. Понятно?
- Да ладно вам! - крикнул со своего места Егоров, - Это же не Светку или Ленку целовать. Никто и не собирается соблазнять нашу Риточку. Пусть себе учится.
Егоров есть Егоров. Он опять весело зафыркал и ткнул разнежившегося Филимонова в бок.
- Хотя Филу по зубам любой орешек!
- Если только за лекции. - лениво повторил Филимонов.
Панков сунул руки в карманы брюк и, скривив губы, покачал головой, уставившись в пол.
- Ну и ну. Недоделки.
- Сразу и обзываться! Хорошо, что мы люди незлые. Да и Филимонову Катька не позволит. Всё будет как нельзя лучше. Ага, Фил?
Филимонов пожал плечами и, неуловимо дрогнув лицом, ответил:
- Ну, почему, Катя не деспот и я не рядовой. Только, - он весело скосился на старосту, - только чтоб Тихомирова была подальше от Риточки, боюсь, не устою, забуду про лекции, тогда...
Малыш резво соскочил со стула и вовремя оказался рядом со старостой, обхватив его за плечи.
- Тошка, они тебя заводят. - громко сказал он. - Они бы Конкина цепляли, а тут ты влез. Неужели тебе не видно!
Егоров потирал руки и хихикал в своем углу. Филимонов лениво улыбался, сквозь прищуренные веки разглядывая живописную пару - клокочущий Панков в объятиях манерного Малыша.
- А Тихомировой чихать на тебя! Не дотянул ты до неё. - Панков стряхнул руки Малыша, резко оттолкнув его от себя, и сел на стул.
- Всё может быть, кто его знает. - с этого Филимонова как с гуся вода, кивает головой согласно и по-прежнему улыбается. - Может и не дотянул, но Светке об этом не скажу. Или ты меня заложишь?
Панков сдержал себя и ничего не ответил на эти издевательские слова