"...СПАСТИ, ХОТЯ БЫ, ОДНОГО..."

засыпал, но чьи-то руки меня подхватили и до утра я уже не помнил ничего...

Варшава проснулась от мирной спячки, к которой привыкла при немцах, немного войдя в транс после их входа несколько лет назад. Это был сон напоминающий полусознательное состояние, когда сознание борется за жизнь, а тело не слушается это сознание и не может пошевелиться.
Наконец Варшава проснулась и взбунтовалась, разминая оцепеневшие суставы. Это был ненормальный сон, но ещё более ненормальное состояние я наблюдал, видя людей готовящихся с голыми руками гнать немцев до самого Берлина. И устремлённые на восток взоры. Разговоры о том, что ни сегодня так завтра в город вступят русские. Одни радовались этому, другие были готовы воевать и против немцев и против русских, говоря, что если так случится, то снова нужно будет защищать Варшаву.
Наверное я сходил с ума, но почему-то мне казалось, что мы обречены. Видимо я оказался прав.
Первый раз за много лет улицы Варшавы ощетинились баррикадами. По крайней мере так говорили. Линия обороны проходила везде. Постоянные налёты, бомбёжки, обстрелы. Зениток у нас не было. Но с востока, из-за Вислы, приходили на помощь советские истребители.
Жители потеряли чувство страха. Всюду чувствовался гонор, даже презрение к тем кто выжил в гетто. Особенно обидно было слышать от поляков то, что оказывается это мы виновники прихода немцев и вообще, что это мы затеяли всю эту войну лишь ради того, чтобы немцы нас отправили в Палестину, или на далёкий Мадагаскар, где уже многие из нас «как сыр в масле катаются». «Туда их и увозили!» - кричал на весь рынок какой-то ксёндз, указывая пальцем, почему-то, на меня... Запахло погромом. Но погрома не случилось. Два польских солдата остудили пыл того, кто громче всех кричал, арестовав его как диверсанта... Остальные разбежались сами...
«Наверное это был диверсант», - подумал я...

Гулять я полюбил. И хотя время было не для прогулок, каждую свободную минуту я старался провести в городе. Посмотреть Варшаву, не опасаясь немецких патрулей, я очень хотел. Я слышал, что город очень красивый, старинный. Такой, военный, он мне и запомнился. И сейчас думаю, что в те дни я тоже писал его историю.
Висла. Тот самый памятник, который так и назывался, Варшава. Я его видел раньше только на картинках. А тут вот он, передо мной. Посеревший и тревожный. Или это всё вокруг было тревожным? Или я такой стал за это время? И Висла какая-то ершистая, как будто готовая к бою, вырвавшаяся из долгого и тяжкого плена...
Так шли дни. Дни делились на прорывы, атаки и контрнаступления. А между ними мои прогулки, что становились всё реже и короче...

Передовая перенеслась сюда сама. На неё даже не нужно было выдвигаться. И наша передовая оказалась недалеко от одного из мостов через Вислу. Немцы стали нас вытеснять на другой берег. Не знаю как кто, но мы прошли этот мост под обстрелом и спешно развернувшись, на ближайшей брошенной баррикаде, снова вступили в бой.
Теперь вокруг был один огромный пожар.
Снова таки, не знаю насчёт жителей. Кто-то прятался. Кто-то бежал на восток. Кто-то бежал на запад, надеясь на милость немцев. Жар и копоть. Страх и ужас. Дышать было трудно и вообще, мне казалось, что теперь это не город, а один большой адский котёл, из которого смердит жжёным мясом, горящей смолой, гниющими трупами...
сюда уже шли танки круша всё на своём пути. За ними шли ещё одни, стреляющие не снарядами, а огнём. Это были огнемёты. Я слышал о таких, но никогда их раньше не видел. Наши автоматы были бесполезны, а те кто вырывался навстречу им, бросая гранаты, просто тут же погибали. Легче было обвязаться этими гранатами и самому броситься на танк. По крайней мере это было бы наверняка. А так, надеждой была одно единственное противотанковое ружьё, с десятком патронов к нему.
Стрелок, которого звали Петром, из Армии Крайовой, постоянно мне кричал «Мешко! Патрон!», - но я его не слышал. Я просто, машинально подавал эти самые патроны, считая их по пальцам, с ужасом представляя, что будет дальше.
- Мешко! Патрон! - эти слова до сих пор звенят у меня в ушах, когда я слышу рёв двигателей...

Командовал нашим расчётом Арон. Наверное первый раз мы воевали вместе.
- Огонь! Огонь! - так же, до сих пор я слышу Арона, когда всё вокруг воет от взрывов, когда с неба падает земля с булыжником и обломками всего что только можно предположить. Так было и на той баррикаде. Загорались танки, вставая на дыбы от взрывов наших мин, падала пехота от наших пуль, а затем норовила вздыбиться наша баррикада. Но не могла. Очевидно под весом наших тел... А Петро только кричал - «Мешко! Патрон!»
Издалека заработали немецкие орудия. Прямо по нам. Я подал патрон Петру и замер ожидая выстрела.
- По готовности! - крикнул Арон.
- Пан поручик, «Тигр»! - услышал я Петра.
- Огонь! - закричал Арон...

От выстрела «Тигра» всё вокруг взлетело вверх, засвистело, застучало... Какие-то фонтанчики забились вокруг меня, прямо около головы... Я вдруг увидел, что боец рядом со мной просто упал настигнутый этими фонтанчиками и из него, прямо мне в лицо, брызнула кровь. Я вдруг понял, что это не просто фонтанчики, а пули, из пулемёта надвигающегося «Тигра».
Мне даже стало жарко. Жар пробил меня насквозь. Я метнулся за патроном и бросился к Петру, но замер от испуга. Он лежал на спине, а из его рта тянулся ручеёк крови...
- Арон... - проговорил я, глянув на своего командира...

Арон что-то кричал другим не видя ничего...

- Ну держись, - шепнул я и схватил ружьё...

Надвигался танк. Я поймал его в прицел и выстрелил.
Сильный удар в плечо чуть отбросил меня назад. Танк задымил, остановился и загорелся... За следующим патроном я потянулся машинально. И цель я не выбирал. Я понял, что бить надо всё что движется на тебя. Не думать как отличить врага. Он сам тебя отличит. А он отличал. Иначе зачем ему с оружием ползти на нас, прикрываясь бронёй...

Подходили немцы. Я уже отчётливо слышал их голоса. А видели меня. Они видели нас. Наконец, мой последний патрон угодил в их огнемёт. Из под пробитой брони вылетел яркий язык пламени и я отбросил ружьё.

- Отступаем! - услышал я голос Арона и в тот же миг с воем на нас посыпались мины...
- Отходим! Отходим! - закричал мне Арон, - ломай ружьё и отходим!

Видимо немцы решили бить прямой наводкой. В баррикаду влетел снаряд. За ним ещё один. Меня отбросило, и очевидно меня оглушило взрывом, потому что я увидел бегущего ко мне Арона, но не слышал ничего вокруг. Потом в ушах засвистело, запищало и слух внезапно вернулся...

- Уходим! - закричал Арон и подняв меня, потащил за собой...


Стало понятно, что восставшая Варшава разбита. А бои в городе всё равно продолжались со всем упорством и жестокостью. Город горел. Немцы взрывали всё то, что невозможно было сжечь и сжигали то, что невозможно было расстрелять. Но всё это мы уже видели из Праги, куда доносился по ночам отблеск пожаров, а днём чёрный дым поднимавшийся, как мне казалось, до самого неба.
Из Варшавы шли люди. Кто как и кто с кем. Наши отряды уже не сменяли друг друга на позициях, а беспорядочно покидали город.
Немецкие самолёты сменялись русскими, вступали друг с другом в бой, часто падая, оставляя за собой чёрные хвосты дыма.
Мы искали русских лётчиков. Но, чаще всего, не находили живыми...
Несколько дней никакой передышки. Отбивались от немцев. Прагу мы держали как могли. Красная Армия встала совсем рядом. Ждали её наступления. Ждали и немцы. Очевидно поэтому они решили нас оставить в покое....
Начались новые бессонные ночи, крепкий чай и дым сигарет, к которому я уже привык. А ещё привык ловить каждый подозрительный шум, и даже шумок, в темноте.
Ночь приносит много звуков. Несмотря на войну, на бои и тревогу, живые всегда возвращаются к своим домам, гнёздам, норам и переговариваются между собой, часто понимая только друг друга. Ночные птицы плакали над нами, постоянно напоминая нам о том, что может быть нас кто-то ещё ждёт. И только люди молча и злобно ожидали друг друга, таили в себе то, что никакой зверь бы не надумал в самом страшном своём гневе. Звери бегут от такого со страшной силой, как от огня огненного. Только человек, наверное, способен вынести то, чего не вынесет ни один из зверей... Я слышал, до войны, что человек это самое выносливое животное. Сейчас вот думал, что человек это не просто нечто самое выносливое, но и действительно самое животное из всех зверей. Ведь зверь никогда не ест себе подобных...
Чего ещё нужно людям? Чего не хватает? Солнца хватает всем, и неба, и этих лесов, лугов, далёких бескрайних степей и морей... Живи и радуйся! Страшно осознавать, что эта разумная жизнь хуже самой безумной, дикарской, дикой жизни на белом свете...


И слишком легко мы взяли и Прагу, и саму Варшаву! Немцы Варшаву так же легко вернули себе. Бои, конечно ещё шли, но я их уже не видел. Я только слышал. Сюда, в освобождённое предместье, доносились взрывы похожие на раскаты грома. Но ночью на 12 сентября, и Прага оказалась в роли обороняющейся. Дома теперь были превращены в амбразуры, а передовая пролегла прямо по каждой улице. На каждой улице была своя передовая. Даже из собачьих будок выглядывали стволы.
За одним из окошек сидел и я. За спиной висел автомат, на окошке стоял пулемёт и вокруг, даже над головой, как-то мастерски были уложены мешки не то с песком, не то с чем попало. Но чувствовал себя немного более увереннее. Правда пулемётчиком был не я, а другой партизан, а Арон тут командовал нашим расчётом. Я должен был подавать ленту и не высовываться, а в случае чего бросать автомат и кричать, что я „мирный поляк захваченный в плен нехорошими коммунистами”. Я, конечно, так кричать не собирался, но всё-таки не говорил об этом Арону. Это был первый серьёзный бой в моей жизни. И я хотел выйти из него победителем.

Вот и ночь. Ни одного огонька не было заметно в окошках. Прага вымерла. Полностью. Стояла такая тишина, что слышно было, как за рекой заливаются сверчки. Только лай собак, время от времени, резал эту тишину словно по живому. А в речке, после жаркого дня, играла рыба, радуясь ночной прохладе.
Ещё вечером, чтобы остыть, я купался в этой речке, как раз тогда, когда Арон меня нашёл и привёл в этот дом на самой окраине.
Перепуганные жители или бежали в лес, или спрятались в погребах, или сидели под кроватью, как тут мама с двумя малышами. Им даже не куда было прятаться. А в лес дети идти испугались. Старший мальчик ушёл, а малыши прибежали назад, вернувшись к маме. Со стороны можно было подумать, что Прага спит.
Я смотрел через пулемётное гнездо, как называл эту кучу мешков Арон, прямо на площадь перед костёлом. Партизан стонал какую-то песню, в которой угадывался не то „Полонез”, не то просто шутиха, но мне было не до шуток. Я ждал с нетерпением той минуты, когда смогу стрелять в бандеровцев. Ох как я давно ждал этой минуты и не хотел её пропустить!
Где-то запел соловей.
- Что это он, ночью? - удивился я.
- Хороший знак, видать? - спросил у меня Арон.
- Не знаю. Никогда раньше не слышал, чтобы соловьи по ночам пели.

Я аж заслушался.

- Зря он не поёт в такую пору, - сказал партизан.

За Прагой, где-то на околице, послышалась стрельба. Стрелял лес. Стрелял громко, на всю округу. А соловей всё пел и пел, всё звонче и красивее, словно заливаясь в волнах своего голоса.