именинника.
Как-то незаметно высидели всю 0,7-литровку. Я ему рассказал подробно, почти не загибая, об Угловом, о выговорах, о Маше – ни слова, а он, по-моему, ещё больше зауважал лихого и удачливого начальника отряда. Твёрдо обещаю, если захочет, по весне перевести в свой отряд. Он всеми руками и ногами – за!
Утром, в ожидании, дёргался по всей конторе как смазанный скипидаром, то и дело выскакивая за ворота, и когда, сокрушаясь, решил, что меня забыли, они соизволили прикатить аж в одиннадцатом часу на «козлике» вдвоём – Король и Кузнецов, - и мы помчались к открытым запасам недр. Геологи и шофёр дорогой заспорили: какая команда – киевское Динамо или московский Спартак – лучше и кто станет чемпионом в этом году, а я глазел по заснеженным сторонам, не вслушиваясь, потому что футбольные страсти меня не трогали, и вообще спорт противопоказан по здоровью. В институте удавались только лыжные гонки за зачётом да и то потому, что я надыбал дыру в заборе, вокруг которого они проходили, снимал лыжи, проходил внутри напрямую к финишу, там надевал тяжёлые гнутые доски и, выждав, когда разрядники придут первыми, появлялся сам, запыхавшись, регулярно укладываясь в норму. Но скоро мою чемпионскую тактику подметили и другие заядлые спортсмены, удивляя преподавателей высокими результатами. Пришлось срочно, пока не засекли и не аннулировали зачёт, заболеть и освободиться по справке.
Когда прикатились, геологи сразу набросились на керн, который показывал дежурный геолог. Все трое, перебивая друг друга, запереговаривались, заспорили о минеральном составе руд и процентном содержании промышленной минерализации, а я мешаюсь и мёрзну, как бедный родственник, тоже беру в руки мою руду, разглядываю со всех сторон, ни бельмеса не вижу толком, и приходится верить на слово, надеясь, что не надуют, что на самом деле вскрыта настоящая руда. Как раз работяги подтащили, сгибаясь в три погибели, ещё один лоток со свежими цилиндриками. Специалисты зачмокали от удовольствия, задакали, заахали, вырывая друг у друга мокрую и грязную фактуру, дали и неспециалисту паршивый кусочек.
- На, держи на память, - щедро делится Кузнецов. Память оказалась тяжёленькой, с искрящими блёстками кварца, вкрапленных сульфидов и рудных минералов, красивой до бесподобия. Вот, думаю удручённо, и всё, что тебе досталось от твоего месторождения, даже обидно стало. Когда первый, второй и третий пылы прошли, перебрались за допингом в дежурку. Дмитрий на правах хозяина убрал со стола всё лишнее, застелил грубой обёрточной бумагой и выставил из рюка аж две бутылки спирта, несколько банок тушёнки, три крупных луковицы и пару буханок хлеба. Король первым влез за стол – на то он и король, и главное действующее лицо. Настала очередь моего триумфа. Достаю свою бутылку спирта – Король энергично потёр руки и радостно рассмеялся:
- Не многовато ли? – сомневается, вожделенно глядя на все три сразу. А я вслед – кусманище копчёного сала. Он как увидел, так и обалдел, хохляцкая природа взыграла, хватает в руки и к носу, нюхает и выдыхает широко открытым ртом, чуть слюнки не пустил.
- Под это, - не сомневается, - пожалуй, не многовато. – А я – главные козыри – яблоки. Тут уж Кузнецов обалдел, тоже хватает и нюхает.
- Наши, - надо же, узнал! – воронежские.
Короче, наклюкались братья-славяне, включая всех буровиков, до положения риз, и я трижды приложился к таёжному коктейлю из холодной родниковой воды со спиртом. Когда он кончился, буровики ушли, а геологи принялись за своё – терзать карты и разрезы, крыть всех и вся по матушке, отстаивая каждый с пеной у рта свою, единственно верную гипотезу происхождения и строения неубитого месторождения. Особенно ожесточённые споры вызвало место заложения следующей скважины. Спорили-спорили, ни до чего не договорились и решили, устав и окосев в дупель, бурить там, где я указал, за поперечным разломом. А я сижу молча на краешке скамьи, слушаю, и так мне стало грустно и тоскливо, что хоть вой на скважину. Нет моего Уголка, нет Хозяйки горы, нет бессонных ночей, нервных метаний, изматывающих профильных наблюдений, нет надежд и сомнений, ничего не осталось, кроме месторождения, которое ушло в чужие умы и руки.
- Кстати, - интересуюсь у Короля, - как будет называться месторождение? – Он весело хохотнул:
- Рано думать об этом. С Нового года поставим дополнительно две буровых, пробурим, тогда и определим, понадобится ли название. А ты как бы окрестил? – любопытствует.
- Лопуховским, - громко ржёт Кузнецов, но я не реагирую на пьяный трёп.
- Я бы, - предлагаю скромно, - назвал Новогодним.
- Точно! – снова орёт Дмитрий. – Назовём? – обращается к главному обзывале. Тот тоже пьяно ржёт:
- Так тому и быть.
Всю обратную дорогу утомившиеся первооткрыватели успокоено дремали, а меня дрёма не брала. Почему-то вспомнился Радомир Викентьевич, вся наша слаженная жизнь, вечерние разговоры, которые я, лопух, воспринимал в пол-уха и в пол-извилины. Очень хотелось верить, что сегодня-то он был бы мной доволен, и от этой мысли на душе полегчало, и тоска ушла. Много ли надо счастливому человеку? Хорошая работа и мир в семье – и всё это у меня есть.
Вернулись в вечерней темноте, в седьмом часу. Заскочил в пенал, схватил подарки и рванул к Маше, которая должна была вернуться ещё вчера, но почему-то не пришла к отложенному мужу, не отметилась, как полагается любящей жене. Но мы – не гордые, мы сами заявимся и порадуем и подарками, и визитом, и месторождением. Врываюсь в дом, кричу с порога:
- Ма-а-ша?
- А-у-у! – откликается. Слава богу, приехала. Сбрасываю кожух и валенки куда попало и вхожу в нашу комнату. Маша сидит в любимом мной детском халатике, почти закрытая, но вся угадываемая, и расчёсывает косу.
- Привет, - здороваюсь и целую, как и полагается в приличных устоявшихся семьях, в щёчку. – Ты когда прикатила?
- Вчера, - отвечает спокойно, полуоборачивается и чуть кривит пол-давно не целованные губы: - Но я так устала… - Понимаю…что ж, причина веская. – Как ты думаешь, - спрашивает задумчиво, - не обрезать ли мне ненавистную косу. Сейчас их никто не носит, сразу видно, что из деревни.
- Не смей! – запрещаю. – Будешь как все – чего хорошего? А с косой сразу бросаешься в глаза, особенно, в мужские, мои, например. – Она, польщённая, довольная, что не как все, смеётся грудным воркующим смехом, поддразнивает, интерес к себе подогревает. Только зря, меня к ней подогревать не надо, даже про лимонник забыл забытьём. – А я тебе, - улыбаюсь, радуясь, что сейчас обрадую, - подарки принёс.
- Покажи, - соскакивает со стула, чуть не завалив его, - люблю подарки. – Кто же их не любит… кроме меня. Я их терпеть не могу, потому что чувствую себя в чём-то ущербным, как нищим, которому подают, да и отдариваться надо.
- Это тебе от Радомира Викентьевича, - и кладу на стол синенькую коробочку. Она, затаив дыхание, осторожно открывает, и я вижу, как свет тёмно-синих глаз соединяется с лучами синих камней. Непроизвольная улыбка раздвинула полные девчачьи губы, на щеках появился лёгкий румянец, явно видно, что профессор угодил. Торопится выдрать свои медные висюльки с бледными стёклышками, вставляет горную синь, бежит опрометью к зеркалу. Я увидел её там, отражённую, и обалдел – до того невеста похорошела, что хоть сейчас под венец. – Ну, Маша, - говорю, не в силах отвести глаз от портрета, - сегодня ты в новогоднюю синюю ночь будешь сногсшибательной синью. Подожди-ка, - и тороплюсь в прихожую, хватаю бурочки-каурочки и назад, кричу в дверях: - Закрой глаза! – Она, улыбаясь и взволнованно дыша – высокая грудь так и ходит, так и хочется прижать, - повинуется, а я тихо ставлю снежные скороходы у её босых ног в разношенных тапках. – Можно! – командует кудесник, и её открытые глаза становятся до того большими, как у Мадонны Рафаэля, что аж страшно. – Это, - тихо сообщаю, - от меня. – Она, продолжая заворожённо улыбаться, спинывает тапки далеко в сторону и всовывает голые ноги в белую мечту любой женщины. Покрутила ногами, сидя и рассматривая, как сидят на ноге и как выглядят, встала, прошлась осторожно, примериваясь к каблучкам, потом выпрямилась, грудь вперёд, подбородок вверх, и засеменила походкой киношной дивы, вихляя оттопыренным задом. Так бы и схватил, стиснул в объятиях, да не пришлось, сама кинулась мне на шею и целует прямо в обветренные губы.
- Фу-у! – отшатывается, отталкиваясь с силой. – Наклюкался!
- А как же! – сознаюсь смело. – У меня как-никак, а вчера и сегодня – праздник на всю жизнь.
- Ага, - соглашается с едкой иронией, - такой, о каком Полина Матвеевна говорила, что каждый день у мужиков.
- Нет, - не обижаюсь, - такой, как у меня, бывает не каждый день, даже не каждый год, а всего раз в жизни, да и то не у всякого.
- Ну, давай, - поощряет, - ври, только шибко не завирайся.
- Я никогда не вру, - начинаю сердиться, - бывает, говорю неправду, но сейчас – правду и только правду, - и левую руку положил на сердце, с трудом вспомнив, в какой части груди оно находится. – На Угловом, - и, чуть помедлив для эффекта, поражаю, - пробурили промышленное оруденение! – и смотрю, не сильно ли, не опасно ли для здоровья я её поразил грандиозным сообщением, как громом. И вижу: не поразил. Чуть улыбнулась и переспрашивает для проформы, вся в каких-то своих сторонних мыслях:
- Правда? – и идёт не ко мне поздравить как следует, а к себе, что в зеркале. – Вот здорово! – рассматривает опять синюшки, трогая пальцами, чтобы убедиться, что они не только в зеркале. Потом полуоборачивается и вытягивает ноги в бурках, любуясь: - Где ты их взял? – Бог мой! Что ей, девчонке, за дело до каких-то неведомых месторождений, до неосязаемых запасов недр, когда в ушах – такая прелесть, а на ногах – такая удобная красота. Да пропади они пропадом все недра разом!
- Вот не знал, - труню юморно, - что ты такая модница.
- А ты? – возмутилась она, защищая цацки. – Посмотри на себя, на кого ты похож! Неужели нельзя было переодеться? – Пытаюсь миролюбиво ухватить её жадными руками, но она уворачивается, встаёт и пересаживается к столу, пряча бурки под свисающую скатерть.
- Не успел, - каюсь, хотя и не думал об этом, - спешил к тебе с подарками. – Вижу, смягчела, улыбнулась, опять проверив серёжки-радомирки в мочках и порадовавшись выставленным из-под стола буркам-васькам.
- Уже четверть девятого, - говорит, - когда успеешь?
- А куда? – недоумеваю. – ЗАГС уже закрыт.
- Как куда? – сердито повышает голос, давая понять, кто в нашем коллективе лидер. – К нам, в девять начало.
- Разве мы договаривались? – спрашиваю осторожно. Она куксится, прикусывая нижнюю губу, и мне хочется прикрикнуть, чтобы ненароком не прокусила – зубы-то все целые и белые-белые.
- Я, - говорит обиженно, - думала, что ты пойдёшь со мной. – Она опять думала за меня, не привыкнув ещё по возрасту, что могут быть и другие мнения, отличные от её девчачьего эгоистического.
- Нет, - я твёрд как скала на Угловом, но если вцепится в шею и примется целовать, непременно сдамся, - я не пойду с тобой к эскулапам, не хочу быть отщепенцем, мне надо быть со своими. Давай, сделаем так: ты побудешь со своими, а я со своими, а в час я зайду за тобой, и пойдём домой, допразднуем семьёй, ведь Новый год – семейный праздник. Лады? – Но вижу, что не лады.
- Как хочешь, - отвечает намеренно
