консультировался, - отвечаю с обидой.
- Дочь председателя райисполкома. – Я аж присвистнул: ну и ловкач парень! Не известно ещё, кто кого запутал.
- Скоро? – вздыхаю с огорчением: опять буду один, да и где найдёшь здесь приличного кулинара с клубничным вареньем.
- На май, - радует, лыбясь. – Квартиру должны получить. Она – фельдшер детсада, очень нужный специалист для района, ей вне очереди дадут. – Слушаю и думаю: не таким уж простачком оказался простофиля Володька, лихо обошёл меня на повороте.
Неожиданно, нос к носу, столкнулся у входа в булочную с Марьей.
- Ты почему, - выговариваю сердито, - не в институте?
- Я не учусь больше, - отвечает тихо, глядя в сторону. Потом взглядывает затуманенным взором, ища поддержки, и объясняет почему: - У него много работы, и по ночам, он очень устаёт, ему уход нужен, домашний уют… - Работёнка, думаю про себя, конечно, у него нервная. А она вдруг взрывается: - И не убивал он твоего профессора, он сам мне сказал, его дружки убили, такие же враги народа. Всем им не миновать возмездия, - хлипким металлом прозвучали в девчачьих устах заученные слова Марата. Меня аж всего скрючило от этих гнусных слов.
- Бывай, - говорю, - Марья, - повернулся и ушёл без хлеба как облитый помоями. Иду и думаю: до чего человеческая жизнь длинная – успеваешь наделать массу ошибок, и до чего она короткая – не успеваешь исправить и малую толику.
К середине марта проект общими согласованными усилиями закончили, и я смог записать себе в творческую карьеру ещё один жирный плюс. В экспедиции защитили на «ять», другого и быть не могло, когда в обосновании веско звучит решение НТС под председательством замминистра. Можно было надеяться и на такой же успех в Управлении.
Так и случилось. Собственно, и вопросов-то было больше по новому месторождению, к открытию которого, как всем было известно, я имел некоторое отношение, чем по проекту. Оформление заняло пару дней, и вот я в последний полдень перед возвращением в родные пенаты стою в вестибюле Военно-Морского госпиталя и спрашиваю у дежурной, как мне срочно увидеть знаменитых хирургов Жуковых.
- Тебе зачем? – спрашивает пожилая боцманша в морском кителе и колпаке-бескозырке.
- Я, - отвечаю важно, - ихний опытный экспонат: они от меня что-нибудь отрежут, а что-нибудь пришьют и отпускают на волю, чтобы посмотреть – выживу или нет. Сегодня как раз день подведения итогов. – Она, склонив голову набок, чуть исподлобья посмотрела на тощий, почти весь вырезанный экспонат, и пожалела по-женски:
- Не то они тебе вырезали.
- А вы, - спрашиваю вежливо, - что имеете в виду?
- Я бы, - не задерживается с ответом суровая справка, набирая номер внутреннего телефона и прижимая трубку к уху, - отрезала и то, и то, чтоб не базарил. – И в трубку: - Позовите кого-нибудь из Жуковых.
- Спасибо, - благодарю, - за вашу доброту. Только знаете что, - она отняла молчащую трубку, чтобы услышать меня, - я боюсь, как бы они потом не перепутали местами, пришивая обратно. – Она даже рот раззявила, представив, как это будет, и захохотала, довольная, но тут же смолкла, отвечая ожившей трубке:
- Вас тут спрашивают, - и добавила веско, явно в пользу понравившегося клиента: - Срочно, - прикрыла ладонью микрофон и спросила: - Ты – кто?
- Вася, - отвечаю. Она чуть не прыснула в трубку и, давясь смехом, сообщает:
- Вась-Вася – а с той стороны провода слышу торопливый громкий голос Ангелины Владимировны. Вахтёрша вдруг присмирела, отвечает по-военному: - Есть! – и мне: - Приказано ждать… экспонат, - и, не удержавшись, засмеялась, вспомнив, наверное, о перепутанной пересадке. – Сядь там, - показывает на стул против амбразуры, чтобы я был под верным прицелом.
Минут через пятнадцать приходит Ангелина, подурневшая, с пузом.
- Василий! – радуется. – Как хорошо, что ты пришёл! Худой-то какой! – Ещё бы, думаю, я ведь не в положении, как она. – На тебе, - торопится, - ключ и иди к нам, - объясняет как и куда идти, - а мы придём после шести. Всё! – не ждёт возражений. – Мне надо бежать, - и уходит плавной неторопливой походкой, бережа потомство.
- Что, - ухмыляется боцманша, - не стала вырезать и менять? – смеётся. – Приходи ещё, я тебе сама кое-что отчекрыжу. – И почему это все лекари только и думают о том, как бы что-нибудь вырезать, а не вылечить? Наверное, возиться с нашим братом неохота.
Двухкомнатная квартира Жуковых с высокими лепными потолками на третьем этаже старинного четырёхэтажного каменного особняка недалеко от госпиталя была стерильно вылизана и вычищена, всё аккуратно расставлено и развешано, всё в аккурате, во всём чувствуется характер хозяйки. Больше всего заинтриговали, естественно, письменный стол у окна со стопками книг и исписанных бумаг в папках, а чуть поодаль от стола – мечта всей моей неприкаянной в быту жизни – мягкое кожаное кресло и рядом – роскошный торшер. С другой стороны на резной этажерке, такой, какая должна быть у меня, немецкая радиола со всякими блестящими штучками и большим подсвеченным табло. Мне сразу расхотелось быть геофизиком и захотелось стать хирургом. На кухне тоже нет ни мусоринки, ни грязной посуды. Впрочем, и готовой еды тоже нет. Заглянул в чудо-холодильник «ЗИЛ», и там древнее оледенение. В большой камере потерялись десяток яиц, молоко в двух широкогорлых бутылках, ровный брикет масла, пожелтевший от долгого неупотребления, а в морозилке – две пачки пельменей, смёрзшихся в бетон. Да, догадываюсь, похоже, хирурги дома только ночуют да и то не всегда. Сразу расхотелось быть хирургом. Порыскал, нашёл плотную сумку и подался на главную улицу, названную, естественно, проспектом Ленина, где ещё раньше видел магазин с подходящей вывеской.
Влетаю заполошенный, вижу что-то бело-розовое в ведре, кричу, торопясь, и указываю на ведро:
- Сколько? Как обзываются? – Молодка с постным лицом засохшего в оранжерее сорняка пробормотала какое-то несусветное замудрёное название, натощак не выговоришь, назвала вполне приемлемую цену. – Заверните, - делаю широкий жест в сторону бледных с капельками сбрызнутой воды, - три ведра. – У неё глаза стали зрелыми подсолнухами, оглядела шикаря в заношенном полушубке и малахае, на котором много раз сидели, и цедит презрительно сквозь сжатые тонкие губы:
- Одна штука… - и называет ту же цену. Ни черта себе! Цветочки! Дороже ягодок! Прикидываю личное сальдо-бульдо. Это надо же: одну штуку понюхать, всё равно, что слямать приличный обед в ресторане с борщом с плевком сметаны и котлетным шницелем с недожаренной картошкой как будто бы во фритюре да ещё с добавкой разлезшегося зелёного горошка. Замялся было, но отступать некуда. Выгребаю все командировочные, отсчитываю дорожные без провианта, а на остальные как раз десяток беленьких с розовой каёмкой как на блюдечке вышло. Завернула мне в плотную бумагу, щерится от радости, что сбагрила чуть не ведро дуралею, но и я на неё не в обиде: пускай пользуется, может, премию отвалят … цветами. Разве в цене дело, в деньгах счастье, когда их нет? Внимание человеческое дороже, особенно для женщины, уж я-то знаю.
Примчался обратно в квартиру, нашёл пустую двухлитровку, налил воды, поставил на главный стол, всунул жиденький веник, набрал в рот побольше воды и хорошенько освежил, так что и слюни повыскакивали. Ничего, утешаюсь, никто не видел, и, вообще, в моих слюнях масса полезных микроэлементов – я ведь зубы редко чищу, берегу эмаль. Сел в кресло, включил приёмник и жду, когда заявится хозяйка и обка… т.е., обрадуется до без ума от радости, как тогда, на Новый год.
Наконец, идут. Одна входит. И сразу видит, и сразу глаза загораются ярким внутренним светом.
- Ну, Василий! Это мне? – и, не дожидаясь ответа, опрометью бежит к букету и нюхает так, что глаза закатываются. – Спасибо! – подходит уточкой, наклоняется и целует в щёчку. А я думаю, как дёшево достаются женщинам дорогие букеты. Входит и хозяин.
- Здорово, кавалерист! – Видит букет и, улыбаясь, иронизирует: - Какой же рыцарь без коня, худобы и цветов!
- Проголодался? – спрашивает у дорогого гостя хозяйка. – Вы посплетничайте, а я что-нибудь приготовлю на быструю руку.
Я пересел на диван, освободив хозяйское место, Константин Иванович грузно опустился в него, откинулся на спинку и положил на подлокотники белые крупные ладони с чуткими развитыми пальцами пианиста.
- Как дела таёжные? – спрашивает, налаживая светский трёп.
- Нормально, - отвечаю, - месторождение нашёл, - сообщаю так, как будто рубль нашёл.
- Здорово! – радуется без выражения радости медкрёстный. – Молодчина! – Для него моя находка - безликая абстракция, не трогающая душу. Хлопнул ладонями по здоровым коленям, то ли сокрушаясь, то ли утверждая: - А я, брат, докторской занялся. Вон сколько бумаги испортил, а никак с введения и общих положений не сдвинусь. Как думаешь, стоит?
- Ученье – свет, - поддерживаю его научный порыв. Он встал, подошёл к столу, рассматривая и перекладывая исписанные листы.
- Если бы не Аня, - вздыхает тяжко, - ни за что бы не взялся. Легче в операционной пяток часов простоять, чем за столом час высидеть. – Я его очень даже понимаю: мне тоже больше по душе полевая работа. – Она и тянет половину, подстёгивая мою лень. Договорились, что после меня – её очередь. – Он усмехнулся: - Но думаю, что обгонит в предродовом отпуске. – Константин Иванович опять грузно уселся в кресло. – Вот такие наши дела, - и по довольному лицу видно было, что они ему нравятся. – Работёнки много, работников хватает, а настоящих дельных рук нет.
Вплыла Ангелина в фартучке на оттопыренном животе.
- Всё жалуешься? – она-то точно не умеет этого делать. Гордая женщина, потому и красивая. – Не слушай, Вася: прибедняется – всё у нас прекрасно и будет, - чуть порозовела, - ещё лучше. – Константин Иванович подошёл к жене, легонько приобнял за плечи, нежно поцеловал в щеку, а она вспыхнула навстречу голубизной небесных глаз. Они постояли так несколько секунд, нужные друг другу, думая, наверное, о скором прибавлении семейства. А мне было завидно и горько. Только-только жить начал, а уже так шарахнуло, да не один раз, что хоть начинай всё сначала, с белого листа. Но так, знаю, не бывает: грехи наши тяжкие, они же – ошибки, так и тянутся шлейфом до самой могилы, вызывая боязнь жизни. Ангелина отстранилась от мужа, смущённо поправила густые красивые волосы, стянутые пучком на затылке, грудным мягким голосом пригласила: - Пошли ужинать, пока не померли от голода.
Голодного и тощего решили побаловать докторской колбасой, горбушей горячего копчения, маслом, батоном и яичницей из двух яиц, хотя я их никогда меньше шести не употребляю.
- Ты ещё не женат? – хочет испортить обжоре аппетит хозяйка. – Кажется, у вас со… Снежиной, так? – что-то налаживалось? Или я ошибаюсь?
- Ошибаетесь, - вздыхаю, заглатывая яичницу одним махом. Не рассказывать же беременной женщине про её неналаженную любовь? – Наши корабли, - объясняю, - разошлись курсами.
- Бывает, - сочувствует Ангелина Владимировна, отрезая от яичницы ножом маленькие кусочки и засовывая их вилкой в красивый рот. – Хуже, если бы разошлись позже. – Она права, как пить дать. – У тебя было трудное лето? – Опять вздыхаю, принимаясь за батон с маслом и колбасой – рыбу оставляю хозяевам.
- Очень.
- То-то ты так отощал. Колено не тревожит?
- Не очень, -
