море по колено. - Я вспомнил Когана с Хитровым у Алексея. – И сам, небось, не лучше? – улыбается, смягчая догадку.
- Не-е, - скромно отказываюсь от престижной репутации. – Я всего в одной командировке был, у соседей.
- Всё впереди, - успокаивает Кузнецов, допивая чай и отставляя кружку на полочку, прибитую к стояку. А мне никак не хочется превращаться в свинью где бы то ни было, и почему-то верится, что со мной такого не будет.
- Как они рыбинспектора не боятся? – удивляюсь деловитости и спокойствию механизированных браконьеров. – Нагрянет потайно, и загремят в тайгу не в командировку, а надолго. – Дмитрий смеётся.
- Так он, - объясняет, - предупредил, что уезжает с помощником в город на неделю.
- В самый нерест? – Дмитрий ещё больше радуется.
- Ты где, - спрашивает, - родился? Ему дом построили, один из лучших в посёлке, машина в любое время к услугам, на складе пасётся, как у себя в кладовке. Когда же ему уезжать? Ты думаешь, икра и рыба буровикам и строителям? Им, конечно, тоже немало достанется, но основная масса разойдётся по всяким начальникам, нашим и райисполкомовским, немало отвезут и в Управление. Так что, рыбинспектор знает своё место и своё время, иначе бы давно сменили. – Мне от Димкиных слов стало как-то нехорошо, муторно. Захотелось спрятаться где-нибудь в глухой тайге, в избушке, и жить там, ничего не зная о человеческих подлостях. Зря не напросился вместо Колокольчика в староверы. Выходит, что главные, злостные браконьеры – не единичные мужички, которых нещадно отлавливают и сурово судят почём зря, а сам инспектор с мафиозным руководством района. Стыдно и за них, и за себя, что ничего не в силах изменить, ничем не могу помочь беззащитной природе. Во всяком случае, охоту к красной рыбе у меня надолго отбили. – Хорошо тебе, - корит, смеясь, адвокат, - с твоей комплекцией да без жены много не надо, и на Марсе проживёшь. – Мне и впрямь захотелось на красную пустынную планету. – А нам с семьями, - продолжает, - да с телесами, - хлопает себя по брюху, - что прикажешь делать? Каждый вертится, как может – такова жизнь. Вертится и не мешает вертеться соседу.
Ну, их всех, думаю, хватит мне рыбной темы, пора менять разговор на более приятный.
- Вам что, - спрашиваю, - Коган передал материалы по участку?
- Нет, - отвечает Дмитрий, - не видел.
- Странно, - тяну удивлённо, - материалов нет, а вы уже дорогу почти закончили и не сомневаетесь, что бурить надо.
- В чём сомневаться-то? – удивляется и он в свою очередь. – Вы музыку заказываете, вы и сомневайтесь, а нам-то с какой стати?
- А всё же, - не сдаюсь, - вдруг никакого месторождения не будет?
- Да и слава богу! – разит меня наповал. – Знаешь, сколько мороки с ними? – Я, конечно, не знаю, но хотелось бы просветиться на недалёкое будущее. – Одной документации надо сделать томов на полсотни, да карт и разрезов разных не одну сотню – геологические отчёты по стадиям, в Мингео, в Госкомиссию по запасам. Провести бесчисленные опробования и анализы в различных чужих лабораториях, сконцентрировать в бесчисленных таблицах, в которых, в конце концов, сам чёрт не разберётся. Всей камералке убыточно работать не один год. Замучаешься, пока защитишь и сдашь. Понаедут всякие комиссии, инспектора, эксперты, каждого корми, пои и на дорогу что-нибудь дай, иначе зарежут без ножа. Нет, дорогуша, мне пришлось однажды повариться в этой каше, больше не хочу.
- Так ведь, - спрашиваю, - не за так?
Он зло смеётся: - Ха-ха-ха!
- Не за так, - согласен, - месячный оклад дадут в качестве поощрения, а ещё – значок первооткрывателя, если достанется после начальства.
- А если месторождение потянет на Ленинскую? – интересуюсь с замиранием сердца.
- Один чёрт, - рубит воздух ладонью Дмитрий, - вместо значка получишь медальку и почётное звание и всё тот же оклад.
- А премию? – не утерпеваю спросить о самом главном.
- Премию ты сразу перечислишь в Фонд мира, и не рыпайся. – Всё, решаю как всегда окончательно и бесповоротно, ухожу вместе с профессором в леспромхоз. Не позволю издеваться над собой. – Так что, - продолжает Кузнецов, - лавры мы отдадим вам, а себе оставим километры дорог и метры бурения. Двух-трёх глубоких скважин с дорогами по вашему заданию нам хватит, чтобы без хлопот и нервотрёпки получить и без месторождения по месячному окладу. Так что, если в будущем, когда сделаешься техруком, у тебя появится охота делиться в такой пропорции, за нами дело не станет, - он весело смеётся. Но мне почему-то кажется, что в будущем не понадобятся лавры, тронутые ржавчиной.
- Разве, - допытываюсь, - Коган ни о чём не знает?
- Причём здесь знает или не знает? – фыркает Дмитрий. – У него свой интерес, у Короля свой… - а у меня никакого! И стыдно почему-то, и обидно и за себя, и за пацанов, и за … Родину. Все кормятся из её неисчерпаемых закромов, и никто не хочет пополнять. – Не думаю, - продолжает растлитель неокрепшей души, - что Роман Васильевич верит в здешнее месторождение. – Роман Васильевич Король – это их главный геолог.
- Ты не завираешь слегка? – спрашиваю в отчаяньи.
- А что я такого сказал? – удивляется Кузнецов. Нет, я, наверное, и вправду не здесь родился.
Продолжению увлекательной беседы помешал нарастающий топот копыт. Я вышел и трижды глубоко вздохнул, очищая душу и мозги и завидуя канатной нервной системе заядлого волейболиста.
Стёпа принёс пяток рябчиков и с ходу стал проситься на рыбалку – господи, и охотник туда же! – пришлось отпустить для отрядного уравновешивания, а тут подошли и удачливые заготовители и себя просят отпустить на два-три дня, отнести добычу домой, а то испортится. Спрашиваю мудрого совета у Горюна, а тот спокойно отвечает, что отпустить, ясно, надо, если нет ничего сверхсрочного. Ничего, кроме моего нервного зуда, не оказалось, и вече постановило, что все с утра умотают, а Горюн даже подвезёт их до избушки. Обрадованные парни сразу затеяли буржуйский суп с макаронами, а мы с конюхом-добряком устроили жиденькую жердевую загородку для лошадей, подвесили им колокольчики на случай, если выломятся из неё, позвали свободных рыбоделов, и все вместе нарвали однокопытным свежей травы на ночь. Горюн задал им овса, и можно было идти ужинать. Наконец-то удалось пошамать с удовольствием, а мужики, подлизываясь, а может быть – лучше бы так – с уважением шмякнули в мою миску целую тушку, знай обгладывай да выплёвывай кости.
С утра намеревался рвануть к своим дальним маршрутникам, но профессор предупредил, что и они на реке. Не нерест, а прямо стихийное бедствие. У костра Сашка рассказал про нашу экскурсию, и Стёпа выразил общее мнение:
- Таким надо яйца гусеницами бульдозера давить!
Замечательные у меня ребята! Долго сидели у костра, рассказывая байки и былицы, и душа моя почти оттаяла, чувствуя вокруг родню.
Когда, наконец, угомонились и заняли горизонтальное положение, я рассказал профессору об откровениях Кузнецова.
- Ни чести, ни совести, - жалуюсь, - у этих геологов, да и вообще у всех начальников. Не хочу больше работать в геофизике, возьмите с собой в леспромхоз.
Радомир Викентьевич хмыкает, понимая, что я хнычу не всерьёз, спрашивает напористо:
- Вы какую честь имеете в виду? – Я даже обалдел от такого непонятного вопроса.
- Как, - спрашиваю, - какую? Обыкновенную. – Он пошевелился, устраиваясь поудобнее и настраиваясь на философский ответ.
- Обыкновенная, - объясняет, - давно вышла из употребления. Ещё в древние века, - начинает развивать тему, - самой престижной была рыцарская честь, выродившаяся, как известно, в захватнические войны крестоносцев. Помните?
- Угу.
- На смену пришла дворянская честь. В нашем государстве, как впрочем, и в других, она выражалась в преданности монарху, женщинам и карточному долгу. Когда карточные долги вырастали, о дворянском долге забывали. Постепенно он превращался в моральный анахронизм, уступая место более расплывчатому и неопределённому – ура-патриотизму, который сменился нахрапистой революционной честью и обрезанной социалистическими идеалами революционной совестью, вскоре модернизированных большевиками и окончившихся массовым уничтожением инакомыслящих в подвалах и каторжных концентрационных лагерях. Теперь в нашем обществе властвуют партийная честь и идеологическая совесть, обязывающие к безапелляционной преданности вождю и идеалам коммунизма, о которых в чистом виде мало кто знает. На смену вымаранным большевистским извращённым социализмом обыкновенным чести и совести пришла жёсткая партийная дисциплина. Её лозунг: делай как партсекретарь, и ты будешь наш со всеми вытекающими из этого льготами. – Профессор на какое-то краткое время примолк и вдруг неожиданно жёстко спросил: - Кажется, вас очень интересует премия? Почему? – Ошеломлённый вопросом, отвечаю неуверенно:
- Хочется, чтобы доставалась достойному.
- То есть, вам? – спрашивает напрямик, не церемонясь. Я даже покраснел от негодования за то, что он угадал.
- Почему бы и нет? – Профессор опять помолчал, обдумывая, наверное, моё меркантильное признание.
- Не обольщайтесь, - остерегает, - напрасно. Награды раздают люди с сегодняшними честью и совестью и, естественно, предпочтение отдают себе, начальникам и единомышленникам. Насколько я знаю, вы ни к одному из них не относитесь. Поймите, - злится, - блеск дальней награды слепит глаза и заставляет спешить к ней, не обращая внимания на недочёты и брак в деле. О какой чести и совести можно говорить в этом случае? Если вы работаете за деньги, за почёт, бросайте дело и немедленно уходите, иначе непременно превратитесь в одного из нынешних обладателей партийной совести. И я согласен взять вас с собой на лесоповал. – Он опять замолчал. Молчал и я, радуясь, что темно и не видно эбеновых щёк, покрывшихся красной краской. – Знаете, - сменил профессор гнев на милость, - чем дольше живу, тем отчётливее примечаю, что наиболее популярными моральными ценностями у нас становятся откровенная зависть и неуёмная нажива. Вас, молодых, защищают шоры молодости, вера в счастливое будущее, но и я не пессимист, совсем наоборот – убеждён, что им недолго темнить мозги и души. Природа развивается циклично, и мы вместе с ней, и надо думать, что когда-нибудь, лет этак через полсотни, наступит время других ценностей, может быть, обыкновенных чести и совести. Вам, надеюсь, удастся дожить, но я вам, откровенно говоря, не завидую: вам на старости лет нечего будет вспомнить, а у меня были не только лагеря и ссылки, но и прекрасная молодость и любимое дело, и эта память согревает и множит веру в лучшие времена. – Он замолчал, ожидая моей реакции, и она незамедлительно последовала:
- Мне трудно будет без вас.
- Мне – тоже, - ответил он, не раздумывая.
С утра договорились – передоговорились: раз все сматываются в посёлок, то Горюн подождёт их возвращения у избушки с месячным запасом шамовки, и надо будет всё развезти по лагерям. Да и Кравчук, убеждён, обязательно прицепится со своими. Тогда так: сначала отвозим Кравчуку, потом нашим маршрутникам, но в базовый лагерь. Туда же перебазируем Илью и Веню с дальних стоянок и добавляем к ним Суллу с Фатовым. И будут они стоять дружным аулом в базовом лагере. Подходы к маршрутам увеличатся, зато жизнь станет веселее: скоро осень, настроение падает, и надо поддержать боевой дух
