Изгой

касаясь их, и кормит, кормит, кормит колбасой. Невыносимо! Вилли всё тянется, тянется к ней, опрокидывая длинный белый стол, падает и тут же просыпается, свалившись со стула.
- Господин офицер, что с вами? – обеспокоенно спросил подошедший хозяин подвала.
- Ничего страшного. Просто неудачно проснулся.
Гауптштурмфюрер вышел в ту же слабо освещённую комнату, посмотрел на стол: колбасы уже не было. «Ну и чёрт с вами! Лавочники! Свиньи!»
- Так, где у вас выход во двор?
- Здесь, господин офицер, здесь, за ширмой, - с готовностью показал хозяин.
Он отодвинул цветастую ширму от стены и обнажил дверь, закрытую на короткий засов. Офицер сам отодвинул засов, толкнул дверь и вышел в неглубокую нишу с короткой цементной лестницей наверх. Не попрощавшись, поднялся по лестнице, услышал стук закрываемой двери и поспешный скрежет засова и увидел неширокий и захламлённый какими-то ящиками, коробками, разбросанными бумажными мешками двор с узким арочным выходом на улицу.

-7-
Было ещё светло. Дождь кончился, но небо было затянуто сплошными свинцовыми облаками, быстро проплывающими над городом. Не раздумывая, гауптштурмфюрер пересёк двор, вышел на улицу и быстрым шагом, настраиваясь на долгий путь, пошёл по тротуару, обходя завалы из битого кирпича и бетона. Эта короткая улица была ещё сравнительно цела и должна была вывести его на знакомую Фридрихштрассе. Потом будут ещё несколько поперечных улиц и кварталов и, наконец, его дом с Эммой. И с ужином. А вдруг ей удалось добыть немного эрзац-колбасы?! Опять хотелось есть.
Короткая автоматная очередь заставила его метнуться с середины тротуара под укрытие домов. Как назло, вблизи не было ни одного подъезда, только кирпичные стены с высоко расположенными окнами. Пули, цвикая, прошли над головой и там, где они встретили тротуар, поднялись маленькие облачка пыли. Офицер не успел сделать и десятка шагов вдоль стен, как новая очередь заставила пригнуться, а потом побежать. Теперь пули стремились догнать его. Он упал, пропуская их над собой, и знал, что, поднявшись, будет неминуемо убит, не поднявшись – тоже. Тело отяжелело, голова и шея покрылись испариной. Оцепенев, он ждал последней очереди. И услышал.
Но ничего не произошло. Он жил. С трудом до его сознания дошло, что это не та очередь, которую он ждал, что взамен её длинно бил шмайссер. И тогда, рывком поднявшись, он бросился вперёд, туда, откуда слышался уверенный спасительный бой родного автомата, и бежал до тех пор, пока автомат не стал слышен рядом, над головой, в окне.
- Эй, СС, - услышал он весёлый крик, - кончай драпать, давай сюда, я на втором этаже, вход - дальше.
Гауптштурмфюрер увидел входную дверь, вбежал в подъезд и, разом потеряв все силы, остановился, прислонившись к стене. Сердце бешено колотилось, в голове гудело, испарина покрыла лоб, было мокро и липко под воротником, не хватало воздуха. Медленно возвращалось осознание случившегося. Снова Всевышний стал на его защиту. Зачем? Может быть, потому, что он лишний в этой драке? С трудом оторвавшись от стены, медленно поднялся по грязной лестнице на второй этаж, толкнул дверь в квартиру слева, она подалась, и он вошёл в тёмную маленькую переднюю, в конце которой была приоткрыта дверь в комнаты.
- Заходи, я здесь.
Гауптштурмфюрер отёр лицо и шею мягкой и, очевидно, пыльной шторой, свисавшей по краю двери, глубоко вздохнул и вошёл в комнату.
- О, оказывается, мы в одном звании, - сказал кто-то невидимый в глубине тёмной комнаты. – Привет, капитан. Ох, и смеялся бы ты, если бы видел, как извивался и скакал по тротуару. Хорошо, что я вовремя заметил, что и Иван смеётся, издевается над тобой. Он мог бы прошить тебя одной очередью, но решил поиграть как кот с мышкой. И доигрался. До сих пор вижу, как он падает из окна с улыбкой, так и не поняв, вероятно, как это вышло, что и стрелял он, и убит тоже он. Всё как в этой паскудной жизни. Кажется, вот она – цель. До Москвы на трамвае можно доехать, а в результате получили такого пинка под зад, что уже здесь, в Берлине, прячемся как крысы. Как тебе это нравится? Просрали наши генералы победу, пока делили кресты, портфели и места на победном параде. Хайль Гитлер! Плевать я хотел на Гитлера, если он отнял у меня мою маленькую победу. Кретин! Чёрт с ними! Располагайся, капитан. Ты куда бежал-то?
- Домой.
Из темноты раздался хохот:
- Из школы удрал, что ли? Домой! Слово-то какое. Давно воюешь?
- Уже целый день.
- Ха-ха-ха, - ещё громче рассмеялся невидимый собеседник. – Уморил! Ты что, здесь просидел всю войну? Штабник? Из какого свинячьего ведомства?
- Из Абвера, - ответил Вилли послушно. – Работал старшим шифровальщиком. Спецшифровки и русские расшифровки. На фронт не отпустили, - оправдывался он, - хотя и просился, пока не отсидел за настойчивость на гауптвахте несколько дней.
- А почему ж тогда на тебе чёрная шкура? Да ещё и гауптштурмфюрер? Смотри-ка, и Крест новенький!
Армейский капитан в тёплой зимней шинели, тёплых яловых сапогах, ещё целых, и суконной пилотке с шерстяной подкладкой вышел из темноты и близко подошёл к пришельцу. Обветренное лицо капитана, покрытое серой щетиной, закаменело, светлые глаза смотрели с неприязнью. Уже в который раз за сегодняшний день Вилли почувствовал опасность от своих.
- Ты не поверишь, - объяснил он, - но всё это мне вчера дал Гитлер.
- Что?! Сам, что ли? – не поверил капитан.
- Да. Он даже руку мне жал.
Гауптштурмфюрера непроизвольно передёрнуло от почти осязаемого ощущения холодной и мокрой ладони вождя.
- За что ж он тебя так облагодетельствовал? – продолжал ядовито допрашивать капитан.
Вилли рассказал, как было дело.
- Ладно, - смягчился, наконец, спаситель. – Может быть, и не врёшь. Давай знакомиться. Виктор Кранц, пехота, как видишь.
- Вальтер Кремер. Вилли.
Они пожали друг другу руки.
- Так значит, ты всю войну просидел в Берлине?
- Я ж говорил, что несколько раз писал рапорта об отправке на фронт.
- Осёл! Чего ты там не видел? Ещё год назад я презирал таких как ты штабников, а теперь завидую.
Капитан прошёл в комнату, посмотрел в окно, резко подвинул к нему стол, положил большой ранец, открыл его.
- Хочешь жрать?
- Ещё как, - сознался Вилли.
- Тогда давай сюда, - пригласил Кранц. – У меня хорошие запасы. Трофеи войны, добытые в собственном тылу. Что тебе хотелось бы заглотить?
- Приличный кусок колбасы.
- Соображаешь, - одобрил Виктор, копаясь в своём мешке. – Ты получишь полкруга в награду за то, что не участвовал в этой вонючей бойне, и за то, что ты – первый нормальный человек, которого я встретил за последние годы. Ты получишь не крест и чёрный саван, чем наградил тебя говённый вождь, а настоящую краковскую колбасу. Что нужно сказать?
- Хайль Гитлер!
- Чтоб ты провалился со своим Гитлером! Мозги тебе всё же сумели заморочить.
- Извини. Спасибо.
- Вот так-то лучше. Давай присаживайся.
Капитан достал один свёрток, другой, хлеб, флягу, два маленьких металлических стаканчика и даже белую салфетку. Гауптштурмфюрер заворожённо смотрел, как Виктор расстелил салфетку, предварительно стерев рукавом шинели пыль со стола, развернул бумагу и выложил круг копчёной колбасы и хороший кусок подтаявшего и слегка пожелтевшего сала.
- Нож есть?
- Вот.
- Отрезай сам и ешь.
Капитан бережно налил из фляги в стаканчики. Резко запахло спиртом.
- Думаешь, где я взял всё это? Давно не видал, наверное, такой жратвы? Или в вашем ведомстве всё было?
- Не знаю, как в ведомстве, а я вчера только чуть-чуть попробовал, да и то пришлось взять без спроса.
- Молодец. Так и надо.
- Это твой паёк? – поинтересовался Вилли.
- Чёрта с два! Сразу видно, что ты армии не нюхал. Армия жрёт эрзац. Хайль, родной, хайль! Свиное рыло!
Виктор Кранц выпил спирт, заел колбасой, смачно жуя и насмешливо глядя на своего неожиданного, не испорченного войной, несмышлёного и тем приятного напарника.
- Когда мы вчера удирали в последний раз, - рассказывал он о добыче, - пришлось бежать в темпе через железнодорожную станцию, а там – полно вагонов. Одни горят, другие уже сгорели, стоят, лежат, всякие. И у одного из них, разбитого снарядом, валялись посылки. Так и не дошли до жён и детей фронтовые реквизиции и накопления. Мы и подобрали на ходу, сколько смогли.  Тащили, пока не выскочили на улицу, где русские меньше шумели. Забежали в какой-то двор и собрались кучей. Вся моя боевая рота, мои товарищи. Двадцать семь человек осталось. Я их всех хорошо знал, и они меня знали. Страшный и смешной вид у них был в изодранной одежде, обвешанных оружием и посылками. Мы хорошо воевали, нам нечего стыдиться, но напрасно. Не по нашей вине, каждый понимал, но молча нёс свой тяжкий крест за Германию. На фюрера мы давно уже насрали. Давай, выпьем за моих товарищей. Прозит.
Они подняли стаканчики и разом опрокинули их.
- Я приказал им привести себя в порядок, построиться, - продолжил свой рассказ капитан. – Потом обратился в последний раз: «Геноссе! Больше я вам не командир. Мой последний приказ: кончай войну. Надо жить, а не умирать. Германия проиграла войну, а без нас она вообще погибнет. Предлагаю разойтись, затаиться, где можно, пока победители не остынут, а потом идти сдаваться американцам и англичанам. Иначе всё равно найдут или свои выдадут. Не сдавайтесь русским и французам. Всё. Кто хочет, пусть воюет дальше, кто согласен со мной, того освобождаю от присяги. Да и нет уже тех и той страны, которым мы присягали».
- Видел бы ты, как сразу осунулись и без того уставшие мои товарищи. Никто не сказал ни слова, и так всё было ясно: я сказал то, о чём каждый думал. Мы разбили прихваченные посылки, вывалили всё на плащ-палатку и знатно, не торопясь, сытно поели за последние месяцы. Там и спирт оказался, и сало, и колбаса, которую ты ешь, и которой я тоже давно не нюхал. Потом мы разделили всё почти поровну, обнялись и разошлись молча, не глядя друг на друга, потому что каждый плакал. От жалости и от стыда.
Капитан налил себе одному и выпил, не закусывая.
- Потом я шёл один и стал устраиваться здесь на ночёвку, а ты мне помешал, и я рад этому. За войну отвык быть один. Теперь нас двое. Пей и ешь, камрад. Что-нибудь придумаем и дальше. На войне главное – успеть поесть и поспать. Никогда нельзя откладывать это на потом. Очень может быть, что «потом» и не будет.
Они быстро управились с колбасой, уже нехотя попробовали сала с хлебом. После общего третьего стаканчика Виктор завернул крышку фляжки.
- Хватит. Нужно быть в форме.
Согретые спиртом и едой развязались языки, тело охватила приятная истома, война и заботы о будущем отступили, уступив место необходимости общения.
- Куда ты, Виктор, пробираешься? – спросил Вилли.
- Я же объяснял! Я и ты вместе со мной идём к американцам. Хорошо бы до этого где-нибудь отсидеться. Еды для двоих хватит на неделю. Ладно. Будем соображать на ходу. Согласен?
Вилли был несказанно рад предприимчивому напарнику.
- Да. Где-то недалеко отсюда я жил на квартире у одной женщины. Завернём? Можем, наверное, там и отсидеться.
- Попробуем, - согласился Кранц. – Пойдём ночью, под утро.
Он потянулся, зевнул. Обоим захотелось прилечь.
- Ты хочешь спать?
- Угу. Неплохо было бы забраться к твоей бабе. Вдвоём пустит, говоришь? – Он негромко захохотал сказанной двусмысленности.
- Пустит, - ответил Вилли, осоловевший от спавшего напряжения и спирта.
- Да,