Изгой

воды не было, добавил в миску воды из большого накопительного чана, размешал палкой и бегом же принёс псу, поставил у лап. Тот часто задышал, застонал, пытаясь подняться на лапы, приподнялся только на передние, подтащил своё донельзя исхудавшее и клонящееся набок тело к миске, наклонился, лизнул. Потом ещё, а потом торопливо, захлёбываясь, визжа и роняя еду обратно, измазав всю морду, отфыркиваясь и чихая, заглотал тушёное мясо с водой и долго медленно вылизывал миску, уставая и отдыхая, глядя выжидающе на Вилли.
- Всё, всё, дружок, больше пока нельзя. Потерпи. Иди, поспи. На место, Рекс!
Собака внимательно посмотрела на него долгим взглядом, положила голову на лапы и улеглась здесь же, у миски.
 - Ладно, пусть будет так. Карауль свою миску.
Хотелось утешить пса, извиниться за людей, погладить. Но он знал, что этого делать нельзя, к этому Рекс не приучен и, хотя обессилен, но последствия непредсказуемы.
Гауптштурмфюрер прикрыл кладовую и пошёл на террасу ко входу в дом. Дверь была заперта. «Так и есть. Никого нет. Что ж, тем лучше. Одному спокойнее и свободнее». И здесь закрытая дверь не стала для него преградой. Вилли снова пошёл в кладовую, нашёл на обусловленном месте ключ от дома, облегчённо вздохнул, вышел, прихватив пяток собачьих консервов, чтобы разогреть их на кухне для пса, и снова поднялся на террасу. Рекс спал, скуля и вздрагивая во сне.
Открыв входную дверь и войдя, Вилли тотчас запер её снова изнутри и в темноте прихожей двинулся наощупь, ориентируясь по воспоминаниям прежних посещений, на кухню. В доме было тепло. Очевидно, ушли недавно. «А собака?» Дверь в кухню была открыта, и даже сквозь завешенные кухонные окна дневной свет пробивался уже достаточно, чтобы осветить груду немытой посуды в мойке, разбросанную еду на столе, грязные кастрюли и чайник на газовой плите, в общем – бардак давно не используемого помещения. «Тут не вымоешь и за день» - подумал Вилли и с трудом протиснулся к шкафу-холодильнику, открыл дверцу и стал изучать содержимое. Холодильник не работал, но запасы еды были, хотя от тепла и подпортились немного. Резко пахнуло колбасой. Опять колбаса! Больше уже не хотелось. На минуту вспомнился Виктор. Выбирать не приходилось. Виднелись также масло, уже не пахнущий жёлтый сыр, полно консервных банок и других больших банок и пакетов с неясным содержимым. «Поедим!» Внизу стояли бутылки, варенье и компоты. Он присел, разглядывая.
- Не шевелись! Руки вверх! Если двинешься, получишь пулю в затылок!
Он узнал голос.
- Эльза, не сделайте и вправду дырку во мне. Мне будет неприятно. Со старыми друзьями так не поступают.
- Кто ты? Откуда меня знаешь? Руки, руки!
- Я – Вилли.
- Какой Вилли? Врёшь! А ну, поверни лицо!
- А вы не бабахнете?
- Повернись! Вилли… - убедилась та, которую звали Эльза. – Что это на тебе чужая форма? Где Гевисман? Он тоже пришёл? Свиньи! Бросили меня одну. Везде стреляют, бомбят, а я одна. И ночью, и днём. Где Гевисман? Он тебя послал за мной? Говори же, что ты молчишь? – Голос её наполнился слезами. – Свиньи, свиньи! Он тебе начальник, ты должен знать, где он. Я чуть не умерла от страха. В доме холодно и нечего есть. А вы меня бросили! Свиньи! Везде стреляют, могли и в меня попасть. Я ничего не знаю, воды нет, света нет. Заперли в тюрьме! Оставили подыхать одну-у-у…
Большие синие глаза женщины наполнились слезами, которые толчками скатывались по щекам на махровый стёганый халат, надетый поверх закрытого тёплого платья.
- Позвольте мне встать, - попросил Вилли. – Я попробую сделать хороший ужин, мы поговорим и что-нибудь придумаем, а то у меня уже занемели руки и колени.
- Вставай, - разрешила Эльза. – Где Гевисма-а-н-н…
- Уберите на всякий случай пистолет, а то вдруг выстрелит нечаянно.
- Все вы трусы! Себя спасаете, а на меня наплевать! – с яростью закричала женщина, сверкая полными слёз глазами. – Удрали как зайцы. А я? Попользовались и бросили? Свиньи!
Гауптштурмфюрер встал, осторожно взял из её рук браунинг, поставил на предохранитель и спрятал во внутренний карман.
- Я здесь ни при чём. Я даже не знал, что вы здесь.
- Разве тебя не Гевисман прислал? – удивлённо спросила Эльза.
- А когда он ушёл отсюда? – ответил вопросом на вопрос Вилли.
- Уже больше двух недель, - тихо ответила Эльза. – Если бы ты знал, что я пережила. Одна! Кругом стреляют. Бог весть, кто мог зайти. Света нет!
Она снова заплакала. Вилли снял шинель, пошёл в прихожую, повесил её там и вернулся, приглаживая волосы. Эльза уже сидела, зажав руки между колен, слёзы всё так же текли из её глаз без всхлипывания, как из родника. Белокурые волосы, уже запущенные, разлохматившиеся и давно не чёсанные, спадали по щекам и на лоб, мокли в слезах. Она была похожа на большую горько обиженную девочку, хотелось её погладить по голове, вытереть слёзы и сопли. Но Вилли не раз наблюдал, как эта красивая девочка хлестала по лицам слуг за малейшие промашки, да и просто по настроению. Несмотря на красоту, у неё был скверный характер. Она любила только себя. И потом Гевисмана, за то, что тот её содержал. Она была его любовницей последние три года.
- А где прислуга?
Эльза резко подняла голову, сморгнула слёзы, лицо её некрасиво исказила гримаса ненависти. Злым голосом из перекошенного рта, твёрдо глядя на Вилли, она злобно выкрикнула:
- Мерзавцы! Они сразу же разбежались, как только ушёл Гевисман. Пускай только вернутся! Ползать будут у ног, а я их топтать, топтать, топтать… Свиньи!
- Они не вернутся, - убеждённо заверил её Вилли. – И Гевисман не придёт, - без жалости добавил он. – Кругом русские. Вот они придут, и скоро.
Эльза снова заплакала.
- Что же мне делать? Ты не уйдёшь? Не оставишь меня одну? Здесь так плохо. Есть нечего, только консервы. Холодно. Я сама включала обогреватель, сама, всё сама! Чувствуешь, как тепло в доме?
Она высморкалась в рукав мятого халата и им же вытерла, наконец, слёзы.
- Меня спасало только вино. Наберусь всякой дряни и отключаюсь. Пусть воюют, пусть бросили. Добавлю, когда становится совсем страшно, и ничего не боюсь, ничего не надо. Хочешь выпить?
- Я хочу есть. Почему же вы собаку-то не кормили? Она же подыхает.
- Она сначала лаяла, а потом замолчала. Я забыла, - спокойно объяснила хозяйка. – Я боялась выходить. Я сама здесь умирала, а ты про собаку. Меня тоже бросили здесь, чтобы я сдохла. Никогда не прощу этого Гевисману. Дай мне вон ту бутылку.
Гауптштурмфюрер подал. Стаканов чистых не было. Эльза с усилием, но уже и с опытом отвинтила пробку, бросила её в мойку, приложилась к горлышку, забулькала. Красная струйка потекла из уголка рта там, где недавно ещё текли слёзы, и падала на то же место на халате.
- Ладно, корми. Я посижу здесь, не буду тебе мешать. Я знаю, ты – хороший, не то, что Гевисман. Свинья! Нет, пойду, умоюсь. Только ты не уходи! Не уйдёшь?
- Не уйду, не уйду, - успокоил Вилли, – идите, я скоро управлюсь и позову.
- Нет, я сама приду. Я тебя караулить буду. Ты – хороший, но я тебе не верю.
И ушла. Он слышал её шаги в ванную, шум воды, которой не было, как Эльза утверждала, потом она поднялась наверх и там затихла.

-13-
Засучив рукава, гауптштурмфюрер включил плиту, газ в баллоне был, включил водогрейку, вода в ней тоже была. «Прекрасно! Первым делом нужно снова подкормить Рекса». Теперь он вывалил в кастрюлю сразу две банки собачьих консервов, добавил воды, подогрел слегка, хорошенько размешал, подумал и влил немного вина из початой бутылки, оставленной Эльзой. «Давай, Рекс, выправляйся и берись за своё дело. Ты, как никогда, нужен». Вместе с подогретой едой гауптштурмфюрер взял бутылку, пошёл к выходу. Постоял у запертой двери, послушал – тихо, открыл, вышел и осмотрелся. Никого. Рекс уже стоял на вихляющихся ногах и смотрел на него внимательно и строго.
- Как дела? Ожил?
Пёс даже слегка завилял хвостом. Он почуял тёплый запах еды и пошёл навстречу Вилли, сосредоточившись на кастрюле.
- Сейчас, сейчас. Наберись терпения.
Вилли вылил подогретую мясную тюрю в собачью миску, сходил и налил в освободившуюся кастрюлю воды, добавил туда вина и поставил рядом с едой. Рекс уже вовсю уплетал, не останавливаясь, разбрызгивая месиво и пачкая скулы.
- Поаккуратнее, дружок. Ты же – аристократ. У тебя наград больше, чем у Геринга.
Он снова оставил пса без привязи и вернулся в дом.
Вода нагрелась, можно было браться за уборку. В грязи есть не хотелось. «Значит, Гевисман не появлялся. Следовательно, ему пришёл конец в сгоревшем бронетранспортёре. Иначе бы пришёл, наверное, у него есть, что взять здесь, да и Эльза». Он вспомнил немногие жёлчные рассказы Эльзы о Гевисмане, свою долгую службу под его началом без права какого-либо вмешательства в его жизнь, и постоянное попрание прав и достоинства Вилли, самодовольство Гевисмана, переходящее в хамство, и не пожалел о его смерти. Многолетнее истязание личности свободного человека, низведённого фактически до рабской сущности, вылилось, в конце концов, в выстрел по бронетранспортёру. Вилли отчётливо вспомнил, как из дырки в броне повалил густой чёрный дым, а бронетранспортёр дёргался от рвавшихся внутри боеприпасов. «Всё. Со старым покончено». Вымыв посуду и тщательно протерев кухонный стол и плиту, гауптштурмфюрер нашёл половую щётку и подмёл пол. «Совсем другое дело». Работа успокаивала, приводила в порядок мысли, обращённые в пока ещё недостаточно пережитое прошлое, но он уже знал, что будет делать дальше. Он выполнит приказание Виктора, тем более что это последняя воля погибшего, он обязан её выполнить, да и лучшего всё равно не придумать.
«Что б такого поесть?». Вилли ещё раз изучил съестные запасы, выбрал консервированную ветчину в большой прямоугольной банке, поколебавшись, добавил копчёную свиную колбасу в смальце, упечатанную в керамическую плотно закрытую посудину, достал зелёный горошек, дольки лимона в мёде, ананасный сок. Покопавшись, нашёл в овощном ящике ещё целые картофелины, проросший лук, почерневшую морковь. Вспомнил жалобы Эльзы. «Ничего себе, нечего есть!» Осталось управиться с набранным. «Картошку поджарим, люблю жареную картошку! Да ещё с горошком. А вот и сковорода. На смальце. То, что надо. Ветчину – в эту кастрюлю, слегка посолим, добавим смальца, а сверху – нарезанные морковь и лук и несколько долек лимона, закроем поплотнее, и пусть потушится. Ей много не надо, пусть только попарится. Картошка поджарится, рядышком подогреем колбасу, а потом уже, тоже рядышком, положим горошек. Чёрт, как хочется есть!». Пока на плите жарилось и парилось, гауптштурмфюрер приготовил тарелки, вилки, ножи, поставил отмытые бокалы и в центр стола – бутылку мадеры. В высокие стаканы налил сок.
- Эльза! Кушать подано! Эльза! Спускайтесь, есть хочется.
- Минуточку. Я ещё не готова.
«Чёрт бы тебя побрал, кукла гевисмановская! Уже снова набралась гонора, всё забыла, порченое нутро всё равно лезет наружу». Пришлось ждать минут десять. За это время он сходил в ванную, умылся, посмотрел в зеркало и не узнал себя. На него глядело осунувшееся и заросшее щетиной лицо взрослого мужчины с отчётливыми морщинами на лбу и от носа ко рту, раньше их, вроде бы, не было. «Вот это да! Надо бы побриться». Бритва нашлась. Процедура оказалась болезненной, щетина трудно поддавалась забывшим рукам и тупой бритве. Чертыхаясь и напрягаясь, он