богатстве, потом продолжал:
- Ты представляешь? Лежат пачки денег в ряд по всему чемодану! По-моему, там всё сторублёвки. Много! Никогда не забуду!
«Вот оно что» - подумал Вилли, - «хорошо, что в последний момент будто кто шепнул мне: не выкидывай, пригодится».
Снова послышался быстрый и тихий говор младшего лейтенанта, освобождающегося от стресса:
- Когда они кончили играть, и капитан отыгрался, я долго ещё не спал. Обида душила: почему и откуда у него такие деньги? Не заработал же он их? Явно – мародёр и ворюга. Я тоже с войны возвращаюсь, а у меня ничего нет.
Вилли непроизвольно бросил взгляд на внушительный чемодан, покоящийся над головой рассказчика.
- И чем дальше, тем больше я себя растравлял. В конце концов, думаю: ладно, у меня нет, и у тебя не будет. Встал, тихо спустился, пошёл к соседям, где он спал. А он спал - я видел! – спустив голову со своего сокровища, которое караулил и во сне, но не больно-то удобно на нём голове. Я осторожненько вытащил чемодан, капитан даже дыхания не прервал ни разу, ровно сопел, и потащил, чтобы выбросить с поезда. Вышел в тамбур, открыл дверь наружу, широко размахнулся, чтобы подальше забросить, а на замахе капитан и отобрал его у меня. Лучше бы я сбросил его без этого идиотского замаха. Я и не слышал, и не видел, как та сука вышла за мной. Уверен был, что не разбудил, оказалось, он надул меня, артист. До сих пор не могу понять, как он меня усёк и не подал виду? Может, услышал, как хлопнула дверь в тамбур и проснулся? – Помолчал, потом добавил: - Если бы не ты, валялся бы я сейчас под насыпью. – Помолчал ещё, коротко вздохнул, с сожалением произнёс: - А жалко всё же!
Вилли недовольно ответил:
- Чего его жалеть? Ты же сам говоришь, что он мародёр.
- Да не его, а чемодан. Денег жалко, - пояснил младший лейтенант.
Он вытянулся на спине и благодарно сказал:
- Я теперь твой должник до гроба.
- 3 –
Вилли не ответил. Всё, что произошло, объяснить он не мог. Всё было непонятно. И то, что он вдруг бросился за соседом, и то, что в безвыходный момент в руках оказалась палка, и то, что капитан почти без помощи, сам, выскользнул, буквально уехал за дверь, и то, что Вилли снова оказался в такой ситуации, которая закончилась новой жертвой, и в этом нет его вины. Теперь – русский. Правда, такого же пошиба, как и шарфюрер. Опять Бог сотворил расправу над неправедным его руками, так, что ли? От этого не легче. За что ему такая неблагодарная миссия? Пасмурные мысли перебил голос младшего:
- Слушай, мы даже не познакомились с тобой. Как тебя звать-то?
Выведенный из глубокого раздумья Вилли не сразу нашёлся с правильным ответом:
- Вил… Владимир.
Хорошо, что американец придумал имя, близкое к настоящему, как в воду глядел, будто знал, что у него будут оговорки.
- А меня – Марлен.
- Как? – невольно переспросил Вилли, поразившись нерусскому, немецкому, звучанию имени.
- Да это батя наградил меня таким именем: Маркс-Ленин, сокращённо Марлен, - объяснил младший лейтенант. – Я уже привык, что переспрашивают. Пацаном был, чуть не плакал, не раз просил мать, чтобы поменяла, а та – ни в какую: отец назвал, пусть так и будет. А отец мало того, что наказал меня на всю жизнь кличкой, а не именем, так ещё и смыкнул от нас, когда я ещё пешком под стол ходил. Я его и не помню совсем. Увидел бы теперь, морду набил. А к имени потом привык, даже гордиться научился такому необычному звучанию. Батя, назвав меня так, думал, наверное, что стану каким-нибудь выдающимся деятелем.
Младший лейтенант хохотнул в темноте.
- Деятелем-то я стал: в школе постоянно шкодил, будто кто штопор мне в задницу ввинчивал. Мать жалели, она у меня ударница в колхозе, доярка, а то бы вышибли давно. Трать свою дурацкую энергию на полезное дело, на учёбу, так нет, я больше мастак был, где что напортить, кому навредить. Не со зла, а так, какая-то потребность вечно сверлит во мне. Так и с капитаном. Дался мне этот чемодан с деньгами! Ладно, если б хотел забрать себе. Вот было б здорово! Зудело и зудело: почему не у меня, а у него, а в результате чуть не отправился к праотцам, хорошо, что ты подвернулся. Ты куда едешь?
Вилли был уже внутренне настороже и ответил кратко:
- В Минск.
Парень аж подскочил, насколько позволила ему больная нога и полка над головой, поморщился от резкого движения, уселся, опершись на стену и вытянув ногу между полками, радостно воскликнул:
- Так и я туда! Мы ж живём там, всего в восьми километрах от города: деревня есть такая – Смолевичи на реке Свислочи, там и дом мой, а в деревне-то – всего 24 двора. Мать у меня и сестра замужняя, старшая, а муж у неё – тоже в армии. Вот здорово!
Он успокоился, заговорил ровно:
- Мать рассказывала, мы там поселились перед самой войной. Отца направили сначала в Минск, а потом на подъём деревни. Он у меня был активным коммунистом, вот и попал в колхоз. А потом смылся папаня – сволочь! Мать знает, конечно, где он, да не говорит. Коммунисты так просто не теряются. Они развелись, как полагается, иначе бы ему несдобровать, я видел у матери бумагу. Нет, слушай, - снова обрадовался он, - это ж здорово, что ты – в Минск. Я тебя со своими познакомлю. Может, к нам жить пойдёшь? – предложил вдруг. – У нас хата большая, поместимся. Или тебя кто ждёт там?
Не торопясь, чётко выговаривая слова, Вилли ответил:
- Нет. Мои родственники все умерли в Ленинграде. Туда я пока не хочу возвращаться, тревожить память, потом приеду. А в Минске хочу остановиться временно, потому что это первый большой город по дороге на родину, а мне всё равно, где начинать мирную жизнь.
Марлен снова оживился:
- Ну и правильно, не пожалеешь. Это такой город! Красавец, не хуже Ленинграда. Правда, я не был в Ленинграде, но знаю, рассказывали. Вот и поживёшь у нас, - сказал как о решённом, - я тебе всё покажу. Далековато от города, да ничего, подумаешь, часа полтора ходу, да и попутки часто ходят. Мать, вон, пишет – каждое воскресенье на базар ходит как верблюд, обвешенная мешками, и ничего. Поживёшь у нас, зажиреешь, а тогда и мотай в город насовсем, если захочешь. И я с тобой, - пояснил, - в деревне я больше жить не буду, дудки, пускай пашут другие, мы в городе найдём себе непыльную работёнку. Я – малый пробивной, - похвалил себя, - и тебя, и себя устрою. Или у тебя есть другие планы?
Вилли, немного подумав, ответил:
- Да нет.
Пусть предложение Марлена, решил он, будет запасным вариантом.
- Вот и прекрасненько! – обрадовался тот. – Так и порешили: сначала к нам, а потом вместе в город. Скажи, здорово?!
Он улёгся весь в мыслях о близком светлом будущем, очевидно, в лёгкости характера своего начисто забыв, что случилось с ним совсем недавно, и было жалко возвращать его к этому, но надо:
- Марлен?
- Да?
- Там у капитана остались вещи, чемоданы. Пока не проснулись соседи, надо убрать их куда-нибудь, а то утром хватятся его, начнут искать по линии. Может, их тоже выбросить, чтобы подумали, что он ушёл в другой вагон или слез с поезда?
Младший лейтенант поднялся, восхищённо посмотрел на обретённого друга:
- Вот башка! А я и не подумал даже. Вот был бы утром тарарам.
Он сполз с полки вниз, Вилли мягко спрыгнул следом. Нижние соседи всё так же беспробудно спали, не подозревая о судьбе картёжного партнёра, вскрикивая, всхлипывая и причмокивая от не ушедшей ещё из снов войны. И весь вагон спал беспокойным сном, не освоясь ещё с мирным временем. Марлен предложил:
- У него два чемодана остались, я их сюда притащу.
- А потом?
- Не выбрасывать же добро! – запротестовал Марлен. – Поставим наверх, вряд ли их кто запомнил, а я их ещё своими загорожу и вон теми, рядом, не видно будет.
Вилли засомневался:
- Может, всё же выкинем?
Марлен возмутился:
- Ну да! Там же, точно, приличного барахла навалом! Хватит и того, что ты чемодан с деньгами выкинул.
Он уже забыл, что чуть не лишился жизни, и попрекал Вилли в неразумности поступка.
- Поделим, - решил окончательно и бесповоротно.
- Мне не надо, - отказался Вилли.
Марлен не возражал:
- Не хочешь, не надо! Только помоги мне.
Они, стараясь не шуметь, упрятали чемоданы капитана на верхней полке и снова улеглись. У Вилли стало нехорошо на душе, он предложил:
- Давай спать, скоро утро.
- Давай, - согласился инициатор присвоения чужих вещей.
Повернулись друг к другу спинами и замолчали, тщетно ожидая сна: Вилли, не шевелясь, перебирая в памяти всё, что произошло, стараясь не вспоминать про чемоданы, а младший лейтенант – ворочаясь с боку на бок, тоже, очевидно, одолеваемый какими-то тревожащими мыслями. В конце концов, сон пришёл к обоим.
- 4 –
Проснулся Вилли от духоты. Тухлый вагонный воздух, нагретый высоко поднявшимся солнцем и настоянный на крепком мужском поте и густых спиртных парах, казалось, если ещё чуть-чуть подогреет его солнце, взорвётся синим пламенем и разнесёт вагон к чертям вместе с его беззаботными молодыми обитателями. А они и вправду не замечали смрада, уже с утра торопясь заглушить водкой, спиртом и невиданными трофейными коньяком и вином живые саднящие воспоминания о войне и не очень весёлые, похоже, мысли о скорой мирной жизни в работе, в семье, где ждут не только как героя, но и как кормильца, восстановителя, надеясь, что с его возвращением жизнь, наконец-то, наладится, и тогда уж война, точно, кончится. Почти каждого, ушедшего на войну со школьной скамьи, ожидала абсолютно неизвестная и тем пугающая борьба в одиночку, а здесь, сейчас, - своё знакомое и родное фронтовое братство, каждый – друг, всё – общее, и ты – не один. Скоро всему этому конец. Потому больные и здоровые, каких, несмотря на молодость, совсем мало среди них, спешили снова и снова пожить этим братством, чтобы потом было не так тяжело, чтобы грела в трудное время память о нём, согревала и двигала, давала надежду, что всё-таки ты в мире не один, помнят о тебе, мысленно рядом, подпоркой друг другу.
- Вставай, лейтенант!
Вилли открыл глаза. На него, прищурив влажные глаза под чёрными густыми бровями, сросшимися на переносице, смотрело широкое мягкое лицо одного из нижних соседей.
- Хватит давить полку. Посмотри, она уже прогнулась, вот-вот рухнет, и я, который остался жив под бомбами, того и гляди погибну в вагонных руинах.
Он улыбался, и от близкого мягкого рта его пахло перегаром.
- Да и какой пример ты подаёшь младшему? Он уже закис у себя на полке.
Марлен тоже зашевелился, повернулся, потягиваясь и ответно улыбаясь говорящему.
- В общем, - завершил побудку нижний сосед, - я, старший лейтенант Марусин, даю 10 минут, и ни минутой больше, на подъём и приведение себя в порядок, и будьте любезны – в общий строй. Опоздавшие будут строго наказаны.
Он поднял руку, посмотрел на часы:
- Время пошло, товарищи офицеры.
Приходилось подчиняться.
Раньше контрольного времени они, умытые и расчёсанные, сидели попарно с двух сторон за столиком, дёргающимся и шатающимся от неровного движения поезда так, что стоящие на нём тесно сдвинутые кружки сердито бренчали, чуть не выплёскивая содержимое, а расположившиеся рядом две бутылки «Особой» подрагивали от боязни упасть и всё прислонялись к полбуханке хлеба да поддерживали друг друга с тонким звяканьем.
- Все в сборе? Будем знакомы.
Марусин встал, руки по швам:
- Марусин Вячеслав, можно – Слава, бывший старший лейтенант победоносной пехоты. Прошу любить и жаловать.
Он резко наклонил голову, коснувшись подбородком
