большое тело. Она лежала неподвижно к нему лицом, но не касаясь его, не уверенная в том, как он её встретит, готовая ретироваться при малейшем его неудовольствии. После его ухода она долго сдерживалась, давая гостю возможность выспаться хоть немного и подавляя желание плоти пока могла. И вот они вместе. Как-то у них будет?
Он легонько погладил её по волосам, лаская затылок, потом так же ласково ощупал её лицо, почесав нос, уголки губ и подбородок, коснулся поочерёдно плотно закрытых глаз, подержал руку на пылающей щеке, на шее и потом перевёл её на спину и вдоль неё до крупных мягких ягодиц, пока хватило длины руки, осознав заодно, что на ней, кроме сатиновой рубахи, ничего нет. Тело её вздрагивало крупной дрожью, но не от ласк, а от ожидания предстоящего, готовясь отдаться сполна, как только он потребует. Лишь бы скорее! Он слышал её неровное дыхание сквозь стиснутые губы и медленно подвинул свою голову, ища своими губами её губы, и, найдя их, легко поцеловал в уголки, сверху и снизу, заставив партнёршу окончательно отключиться от реальности. Потом взял её лицо обеими руками и крепко и долго целовал в раздвинутые губы, вложив в поцелуй и нежность, и жалость, и благодарность к этой простой русской женщине, не знающей, что опять она оказалась в объятиях немца. Поцеловал так, что она забилась, отталкивая его, чуть не задохнувшись. Срывающимся шёпотом счастливо посетовала:
- Сумасшедший! Ты ж меня задушишь!
Он, соприкоснувшись близко с её горячим сопротивляющимся телом и услышав неистовое колочение её растревоженного сердца, ответно почувствовал непреодолимое желание и, еле сдерживая себя, тоже шепча «хочешь?», сам торопливо сдирал с неё рубаху. Она помогала сидя, тоже с ненавистью сбрасывая с себя разделяющую их материю и, уже не сдерживаясь, ища руками его тела, всех потаённых мест, гладя грудь и живот, прижимаясь и тяня на себя.
Изголодавшиеся от долгого воздержания и мужская, и женская плоти быстро достигли оргазма, и они ещё долго потом лежали рядом, раскрытые и жалевшие, что всё так быстро кончилось. Он даже не успел ощутить по-настоящему её больших грудей. Благодарно погладил их теперь, влажные от смешанного пота, и она в ответ тоже погладила его грудь там, где кустились рыжеватые волосы, легко вздохнула и положила голову на то место. Совсем успокоившись, Владимир легонько поцеловал её и, осторожно высвободившись, поднялся. Привыкший к чистоплотности, он неуютно чувствовал себя без душа и попросил у неё воды, чтобы смыть пот. Они вместе, не одеваясь, пошли в кухню, там она налила ему тёплой воды из чана в печи в большой железный таз, и он вышел с ним во двор. Потное тело почти не ощутило ночной прохлады тёплой летней ночи. Было хорошо стоять так, в чём мать родила, и глядеть на мерцающие меж светлых облаков далёкие звёзды, сливаясь в наготе своей с обнажённой ночной природой. Потом, быстро обмывшись, он прошёлся голыми ногами по прохладной утоптанной земле, впитывая через свои нежные городские подошвы её целительные флюиды, и застыл в полном согласии с затаившимся миром.
Владимир слышал, как сзади скрипнула дверь и подошла Варя, но не обернулся. Она обняла его за шею, навалившись на спину тоже неодетым и тоже прохладным от воды телом, и теперь он явственно ощутил давление её полных грудей и касание плотных бёдер. Голову Варя положила ему на спину и застыла, почти повиснув на нём. Владимир осторожно повернулся в её объятиях, удерживая за полные плечи так, что они всё время касались друг друга, и легонько прижал, теперь уже чувствуя её грудь на своей груди и её живот, вдавленный в свой, и там, ниже, опять стала оживать плоть и требовать своего, но он не хотел спешить, стоять так было хорошо! Варя, закрыв глаза, прижалась щекой к его груди и снова затихла в прострации.
- Эй, Варя, не торопись! – старался расшевелить её Владимир. – Скажи-ка лучше мне, почему ты Любовь Александровну назвала сестрой кукушки?
Варя быстро отняла голову от его груди, взглянула на него внимательно, ничего опасного в упоминании ненавистной красотки для себя не увидела и снова уложилась по-старому, вздохнула выразительно, как могла только она, и ответила поначалу ещё срывающимся голосом:
- Она поняла.
Потом, поёжившись от ночной прохлады, охватившей всё же её нежное женское тело, плотнее вжалась во Владимира, помолчала, повернулась, чтобы согреть спину и предоставить ему приятную возможность ласкать её знаменитые груди, большие и мягкие, мешающие им обняться, рассказала, откинувшись головой ему на плечо:
- Перед самым приходом немцев отвёз Иван Иванович её с малолетками в Полесье к знакомому леснику. Боялся за её красоту, думал уберечь, да не уберёг.
Она поёрзала ягодицами и ухватилась руками за его зад.
- Долго ничего не было известно, а потом через партизан стали доходить слухи, что ребят там трое, а не двое, и один - совсем ещё молочный, мальчик. Иван Иванович тогда совсем потемнел и лицом, и душой, всё молчал, не отвечая на расспросы, и ждал. Дождался. Приехала она, однако, с двумя ихними пацанами, третьего не было. Дня на два Иван Иванович ожил, а потом опять замутнел. Что уж там у них приключилось, не знаю, только однажды прибегает она ко мне уже почти ночью, подняла с постели и призналась. Понесла там, в лесу, от красавца-командира партизанского, что не давал продыху фрицам, а не устоял перед её красотой. Любовь у них вдруг вспыхнула жгучая, не смогла она устоять. А потом он ушёл с отрядом, клялся в любви на всю жизнь, что вернётся обязательно к ней. А она не хочет, любит только Ивана Ивановича.
Варя усмехнулась:
- Гляжу я на неё тогда и всем нутром своим бабьим чувствую, знаю, что ушёл тот, а место рядом пусто не осталось. По глазам её наглым и слезливым вижу, как она взглядывает на меня лживо, соображает: верю или нет, что из разговора передам другим и Ивану Ивановичу.
Владимир спросил:
- А почему она к тебе пришла?
Варя, задумавшись, ответила:
- Я и сама себя спрашивала о том же, пока она байки рассказывала о жизни своей скрытной там, и поняла, кажется.
Зябко передёрнув плечами, ещё больше съёжившись под его руками, стараясь совсем спрятаться в его теле, опять тесно повернулась лицом к Владимиру, обхватила его под мышками, поцеловала несколько раз в волосатую грудь. Он предложил:
- Давай пойдём в дом, замёрзнешь.
Она не согласилась:
- Нет, не мешай. Доскажу, тогда пойдём. А пока слушай, коль напросился на правду о приглянувшейся тебе нашей красотке.
И тут же быстро и легко поцеловала его в губы, как бы попросив прощения за ненужную женскую колкость из ревности.
- Не виниться пришла она ко мне, - продолжала рассказывать о нежданном визите жены председателя, - а вины искать на мужа. Узнала про то, как мы вдвоём с ним с машиной ухайдакивались, измерила на свой лад и решила, что раз я с немцем спала, то уж с Иваном Ивановичем и подавно. Вот и припёрлась, змея, вызнать у меня про это, чтобы уравняться с ним да снова помыкать. Не вышло! Не в чем мне было признаваться. Чист Иван Иванович, как ангел. А эта стерва не постеснялась даже пожаловаться, что не спит он с ней, перестал быть мужиком. И это в оправдание себе зачислила. И не скажет, что ослаб председатель уже после войны и её блядства, и немудрено от такой жизни, только я не верю ей, просто противна она ему стала на время, гордый он. Его ведь дважды расстреливали, тоже не только поседеешь.
- Как так? – удивился Владимир.
- А так, - похоже, Варя уже и забыла, что стоят они голиком, что время заняться любовью. – Сначала немцы, когда пришли, за то, что не сохранил хозяйство, нам раздал да припрятал большую часть. Кто-то из наших его и выдал. Да ещё за невыполнение сельхозпоставок, когда наши партизаны стали мародёрствовать в округе. Стреляли-то немцы поверх головы перед всеми нами в назидание, да он-то не знал, что не в голову или грудь. Конечно, сильно напугался, может и подорвал какой мужской нерв. Потом и наши приговорили к расстрелу за работу на немцев, а куда было деваться нам, когда бросили нас защитнички и удрали да повыжигали всё вокруг, разграбили, разломали. Посадили его в подвал в костёле в ожидании расстрельной команды, но на его счастье приехал какой-то разумный партийный начальник и отменил приказ до времени, пока война и пусто с работниками в колхозе. Так до сих пор того расстрела и не отменили совсем, вроде и живой, и мёртвый в одно и то же время, занервничаешь поневоле.
Варя снова зябко потёрлась об него, почесалась щекой, убирая щёкотный зуд от прикосновения к волосам на его груди, продолжала:
- Когда поняла она, что не найдёт у меня вины на Ивана Ивановича, сразу же перестала рюмить, даже повеселела, стала хвастаться своим партизанским кобелём, как он красив и силён, как все девки на него вешались, а он только к ней ластился, её любил, всё свободное время с ней валандался. Рассказывает и смотрит, гадина, на меня внимательно, караулит, когда я боль свою покажу, слезами зальюсь оттого, что у меня не партизан был, а немец. А мне только жалко её, и боли никакой. Не понять ей, мотылихе, и никому не понять, что у меня с немцем было. То всё во мне затаёно накрепко, моё, никому не уделю ни капли.
Она снова поцеловала Владимира в губы.
- А ей-то так уж хотелось, чтобы защемило меня, раз не стала ей пособницей. Слушаю я, всё понимаю, и возненавидеть не могу, жалко только. Поняла и она, наконец, разревелась, бросилась ко мне на колени, мочит их, и я с ней реву. Заливаемся каждый о своём и от жалости друг к другу.
Варя усмехнулась ему в грудь.
- Недолго, однако, мы жалели друг друга. Оттолкнулась она от меня, стала просить чуть не в крик, чтобы усмирила я мужа, оправдала её перед ним, сама ведь грешна. Не привыкла сама виниться у него, не любит она его, не жалеет, во всём свою выгоду в первую очередь блюдёт. Только не там она просила. Её пожалеть – Ивана Ивановича предать! Сказала ей по-хорошему: бери ноги в руки да мотай к своему партизану, а Ивана Ивановича оставь с детьми, там у тебя ещё есть и ещё будут, а для него дети – всё, после того, как ты скурвилась.
Варя отняла голову от его груди, откинулась слегка, чтобы видеть его лицо, продолжала с силой:
- Как змея она взвилась на меня за те слова, зашипела, брызгая ядовитой слюной, и выскочила из дома, выдав напоследок: «Шлюха немецкая!». Только запах отвратный остался, долго я потом проветривала комнату да хныкала в тряпочку.
Она вздохнула освобождено. Владимир не стал больше ждать, подхватил её на руки, она ойкнула радостно, обхватила за шею, перекатив шары-груди на его волосатую грудь, и он осторожно понёс её большое и тяжёлое тело в дом, слегка задыхаясь от натуги, а она тихо посапывала ему в ухо, смежив глаза и погрузившись в недолгий сказочный бабий сон наяву.
- 7 –
В постели они недолго согревали друг друга: желание вновь овладело обоими, горяча кровь и тело сильнее, чем любой внешний жар. Одеяло снова оказалось на полу, и в сумраке уходящей летней ночи Владимир больше руками, чем глазами, вновь узнавал, уже не торопясь, её большое тело с выдающимися формами, а она, прикрыв глаза и часто дыша, мгновенно повиновалась каждому его движению, открывая все потаённые места, передвигая ноги и руки, и ждала, готовясь к полной самоотдаче. Теперь-то он полностью насладился ощущением её полных грудей
