он почувствовал, что преобразился, приобретя разом такое богатство, став не сам по себе, перекати-полем, а с сыном и, может быть, с женой. Украдкой взглянул на Варю. Та опять плакала без всхлипа и улыбаясь, так же, как в дороге. Кристаллики слёз набухали в уголках глаз и стекали как из родников по круглым щекам на большую грудь, скатываясь в ложбинку.
- Пошли, - позвал Владимир, бросив последний долгий взгляд на сына и радуясь, что тот не проснулся, боясь фальши, обычной для неподготовленной первой встречи.
У калитки они молча обнялись, постояли так недолго, ощущая умиротворяющую родственную близость. Потом он поцеловал её в мокрые глаза и припухшие влажные губы, жалея мать своего сына, осторожно освободился из её объятий, которые уже не были в новизну, и пошёл к дому председателя. Не оборачиваясь, он знал, что она смотрит вслед, и будет так стоять, пока он не скроется, а после пойдёт к сыну, будет сидеть и смотреть на него, плача и от горя, и от радости. Ещё совсем недавно он собирался бежать от Вари, и вот на самом деле бежит и чем быстрее, тем ближе к ней, к ним. Как всё изменилось в его жизни за одну ночь, за один миг перевёрнутой фотографии, и он не имеет права жалеть об этом.
- 8 –
Иван Иванович сидел на ступенях своей высокой веранды и курил, исподлобья наблюдая за приближающимся Владимиром. Он был всё в той же праздничной одежде и, по всей вероятности, в эту ночь не ложился. Когда Владимир подошёл, он встретил его коротким вопросом:
- Ты один?
И по тому, как встретил и как спросил, Владимир понял, что он, Владимир, был причиной бессонной ночи председателя, обречённо ожидающего его с собственной женой. Очевидно, тот уловил вечером уличающую тягу Любы к лейтенанту, да не углядел, когда они сбежали, а может и не хотел видеть, смирившись, и замкнуто переживая каждую измену любимой женщины. Отвечать надо было правду, да и не хотелось лгать этому правильному мужику, тянущему крест за всех: и за праведных, и за грешников. Подумалось, что если у русских все коммунисты такие, то они быстро справятся с военной разрухой. У Бога жертвы не бывают зряшными, и не оплаченными. Вот только насчёт оплаты атеистам он не был уверен.
- Я у Вари ночевал, - ответил Владимир и объяснил почему. – Вчера здесь чересчур шумно было, не знал, куда приткнуться, а тут она встретилась на улице, к себе пригласила. Там я и был до сих пор.
Иван Иванович ещё минуту смотрел на него напряжённо, потом обмяк всем телом, отбросил окурок далеко в кусты, предложил:
- Присядь.
Владимир сел рядом, обхватив колени руками. Лучше бы куда-нибудь уединиться и обстоятельно обдумать свою новую непредвиденную диспозицию и скорректировать действия, но он не посмел отказать Ивану Ивановичу, приязнь и уважение к которому накрепко поселились в его душе, сдерживая собственные желания.
- Небось, насказала обо мне невесть что? – спросил Иван Иванович.
И всё же говорить не хотелось даже с ним.
- Да так, в общих чертах, - нехотя ответил Владимир. – Рассказывала, как машину восстанавливали, как её шофёром сделали. – Добавил: - Очень она вас уважает.
Иван Иванович понял не расположенность лейтенанта к разговору, не стал настаивать, может быть, тоже опасаясь бередить собственные раны, да может и не рассказала Варя о его главной беде, лучше бы промолчала.
- Варюха – золото-баба, - похвалил он своего единственного шофёра. – Кому достанется, будет как за каменной стеной.
Пытливо посмотрел на Владимира, стараясь по лицу угадать, что у них было, но расспрашивать не стал, а тот не стал распространяться, боясь разбередить главное. Хозяин поднялся, предложил:
- Пойдём. Я уложу тебя в собственную постель и там, где тебя никто не потревожит. Хочешь – спи, хочешь – думай.
Затаённый уголок Ивана Ивановича располагался в дальнем углу сенника на крыше сарая и вправду не был виден, пока они ползком не добрались до него. Здесь лежали два стареньких одеяла и красно-цветастая подушка.
- Устраивайся.
- А вы?
- А я пойду к своим ребятам. Их сон беречь. Утром ой как спится!
Он зевнул и стал выбираться.
- Иван Иванович! – позвал вслед Владимир.
- Да?
- Мы сегодня, наверное, уедем с Марленом.
Иван Иванович, помолчав, согласился:
- Пожалуй, так и лучше. Варя отвезёт. Поезд должен быть вечером, где-то около семи. Пока отдыхай. Дружок твой какой уже сон видит, ухайдакался вчера со старичками за столом, крепче они оказались, к обеду вряд ли и оклемается. Отливать придётся. Так что к вечеру только и готов будет ехать. Ладно, договорились, пошёл я, тоже спать захотелось. Нынче день нерабочий.
- Спасибо вам, - не мог не поблагодарить Владимир.
- Оставь, ты мне тоже понравился.
Лестница под ним поскрипела недолго, и всё затихло. «Что дальше?» - подумал Владимир и заснул, перегруженный и переутомлённый событиями, сгустившимися в одной ночи.
- 9 –
Спал, однако, недолго. Разбудил узкий луч солнца, настойчиво сверливший висок, пробиваясь в сенник сквозь выпавший сучок в доске крыши. Сначала Владимир в полусне уклонялся от него, но настырный вестник хорошего утра домогался своего настойчиво и, в конце концов, когда добрался до неплотно закрытого глаза, заставил его владельца сесть, ослеплённого и сдавшегося, не сразу сообразившего, где он, и уж совсем не помнящего коренных перемен, происшедших в его жизни накануне. Постепенно включившийся мозг, не желавший сразу расстаться с необходимым отдыхом, стал пропускать в уши жизнерадостную птичью какофонию и особенно громкое и противное однотонное верещание какого-то отвергнутого воробья, а ещё – громкий разговор или спор Марлена с сестрой, что-то не поделивших во вчерашних воспоминаниях. Тогда и Владимир вспомнил всё своё, сон отстал, а организм ожил, готовый к так и не запланированным действиям.
Снулый, позеленевший от муторных позывов отравленного желудка и блевотины, Марлен ничего не хотел: ни ехать, ни оставаться, ни жить, ни вообще что-либо делать или решать. Пришлось подстегнуть его застланное алкоголем воображение неизвестным ему подвисшим приговором зятю, и это немедленно сработало. Марлен привычно засуетился и заторопился с отъездом от опального родственника. Владимир тут же вспомнил об опостылевшем громоздком чемодане, прихваченном у исчезнувшего во тьме открытой вагонной двери капитана, и решил от него избавиться во что бы то ни стало. Да и опасен он был как улика, хорошо видимая и памятная. Пришлось вслух предположить, что их не забыли, ищут по дороге и, вполне вероятно, ждут на той станции, куда они собираются, а это значит, что надо избавиться от всего уличающего, тем более – от хорошо заметного чемодана. Сработало. Слушавший сначала вполуха Марлен при упоминании чемодана встрепенулся и тут же предложил вскрыть его и посмотреть, что же они тащили. Он-то уж до того напрягался, что даже забыл про ношу, к которой не притронулся ни разу. Не медля, со свойственным ему вспыхнувшим азартом, он с трудом выволок чемодан на середину комнаты, нетерпеливо взломал замки перочинным ножом, откинул перевязные ремни и распахнул крышку. Сверху они увидели плотные пачки женских шёлковых чулок, строй сверкающих никелем и жёлтым металлом зажигалок, кожаные перчатки, тонкое женское бельё и ещё невесть что. И это только сверху. А под ними? Марлен даже вспотел, глаза его блуждали, а руки не решались дотронуться до невероятного богатства. Прерывающимся голосом он предложил немедленно всё поделить поровну и только хотел приступить к выкладке добычи по паям, как к Владимиру пришло иное решение. Он опять почему-то вспомнил дорогу сюда, навязчивую колбасу, напряжённо-отсутствующее выражение лица Варвары и предложил Марлену:
- Я отдаю тебе свою долю при двух условиях.
Тот вначале не осознал жертвы, опешил, потом быстро согласился и только тогда поинтересовался:
- Каких таких условий?
- Ты отдаёшь мне взамен всю имеющуюся у тебя колбасу, - предложил Владимир, - и оставляешь чемодан здесь. Вернёшься за ним позже, когда станет ясно, что от нас отстали. Согласен?
Марлену до слёз было жалко расставаться даже на время с вдруг привалившим богатством, он не мог так просто согласиться со вторым условием и попросил с мольбой:
- Можно что-нибудь взять? Я спрячу. В подарок своим.
Но Владимир был неумолим:
- А если тебя обыщут?
Огорчённый друг вынужден был согласиться:
- Ладно, будь по-твоему.
Владимир, не надеясь на быстрое согласие народившегося собственника чужого добра, которое, появившись нежданно, становится дороже собственного, облегчённо вздохнул. Чемодан, таким образом - гора с плеч. Теперь не мешало бы избавиться от того, что он сам присвоил, вытряхнув из маленького чемоданчика капитана к себе в мешок. Для этого вполне сгодится тайник Варвары. Владимир ещё там, на чердаке дома, когда Варя упомянула о деньгах, решил, что и его присвоенным деньгам лучшее место там.
Взяв свой вещмешок целиком, он ушёл к Варваре. Та копошилась в огороде и, уже забыв, наверное, о просьбе воспользоваться тайником, как о маловажной детали их сговора, смотрела на Владимира и приветливо, и пытливо: не передумал ли? Он объяснил свой приход, она махнула рукой в направлении чердака, посмотрела, как он полез наверх, и снова занялась своим делом. У открытого тайника Владимир сложил, не считая, все деньги по неравным пачкам, как пришлось, завернул в бумагу, перевязал шпагатом и тесно уложил на дно ящика. Под них спрятал драгоценности в двух запасных тонких носках. Тщательно укрыл тайник заново и выбрался наружу. Спустившись по лестнице, позвал:
- Варя, иди сюда.
Она разогнулась, придерживая поясницу, медленно, словно оттягивая встречу, подошла к нему, смущённо улыбаясь в ожидании конца сказки. Но нет, сказка продолжалась.
- Закрой глаза и не подглядывай, - приказал Владимир.
Варя с готовностью подчинилась приказу, а он, подвесив оба добытых меной круга колбасы на ладонь, поднёс к её лицу и спросил:
- Отгадай, что я принёс?
Она, не открывая глаз, не сдержавшись, шагнула к нему, обхватила за шею, нечаянно роняя колбасу на землю, и крепко обняла его, уже по-свойски.
- Володя! – всхлипнула от нежности. – Ты принёс мне себя, и больше мне ничего не надо.
Его немножко покоробило от начинающейся мелодрамы, он осторожно освободился от её удушающих собственнических объятий, сразу поймав себя на ощущении, что они стали немного стесняющими, и вся эта громоздкая любвеобильная русская женщина на свету уже не так привлекательна и совсем не в его вкусе. И чем назойливее и навязчивей она становилась, тем больше. Чтобы несколько сгладить собственное впечатление и почувствованную ею его холодность, деланно засмеялся, посетовал:
- Ну вот! Я-то думал – обрадую.
Варя тоже рассмеялась в ответ, хотя и сжала её сердце тревога от сбывающегося ожидания конца сказки.
- Ещё как! – подтвердила она. – Запах-то от неё какой! На всю улицу. Смотри, соседи сбегутся, расхватают на дольки. Спасибо. – Посмотрела пытливо. – Заметил в дороге, да? Всё-то ты примечаешь, как Виктор бывалоча.
Опять резануло по сердцу упоминание здесь, в русской глуши, друга, у которого он всю жизнь в долгу, а потому мелочную привередливость – долой, он необходим Варе Кранц и их сыну.
А вот и он сам, лёгок на помине, с отчаянным криком «Мама!» бежит, смешно заплетаясь неокрепшими босыми
