сотрудничать со следствием даже ценой жизни. Хорошо, что их было очень мало.
- Мы отозвали представление горкому на Лемехова, - вставил дрын в только-только раскручивающиеся колёса следствия начальник УГБ, - в ближайшее время его восстановят в партии. А Кулику за дурацкую ретивость вынесли выговор: не за тем внедрили в горком, чтобы порочил чекистов непродуманными действиями, не согласованными с руководством. Ты обманул его, сказав, что действуешь с нашего ведома.
Вайнштейн не изменился в лице, но внутри всё клокотало. Чтобы успокоиться, мысленно стал сочинять покровителю язвительную докладную о местных дуболомах.
- А что с Васильевым?
- С ним всё ясно, - уверенно сообщил опытный следователь, - всегда рядом и в дружбе и с Лемеховым, и со Слободюком, следовательно – в заговоре. Тем более что не сообщил нам, как полагается советскому патриоту.
- Как раз он-то и сообщил, - огорошил Кравченко, не поясняя, о чём.
- Кому?
- Лейтенанту Колбуну.
Это было уже слишком. Испепеляя взглядом пригретого гадёныша, Вайнштейн сипло прохрипел, боясь сорваться на крик:
- Почему я не знаю?
Если бы они были напару в своём кабинете, не миновать бы мерзавцу с дрожащей от страха челюстью хорошей хлёсткой затрещины. Пока он, заботясь о безопасности страны и советской власти, не жалея ни сил, ни времени, вскрывает смердящее гнездо националистических заговорщиков, эти плетут заговор против него самого, конечно, потому, что еврей, и потому, что чужак московский. Беспокоятся не за Родину, а за свою шкуру, за своё место. Они думают, что он здесь, в их вонючей епархии, приглядывается и может настучать наверх о том, как они по блатному ради себя живут.
Шавка смело огрызнулась из-под брюха двух доберманов:
- Ты сам не хотел знать. Говорил, что не веришь ему, что он тебе не нравится и значит – твой враг, а если твой, то и народа.
Марлен давно уразумел, что генералам Вайнштейн тоже не нравится, и боялся теперь только одного: что следователь изметелит его, когда вернутся к себе, той самой перчаткой.
- Смотри, что получается, - опять заключил начальник, - комиссар Кравченко всего несколько дней назад вручил ему орден, а ты следом, не медля, объявил врагом. Как это понимать?
У Вайнштейна отлегло от сердца: наконец-то, он понял смысл генеральской разборки. Что значит провинция с раздутой щепетильностью! Нет, чтобы сказать прямо: дорогой товарищ Вайнштейн, мы вляпались с поспешным награждением наглеца, притормози с ним до поры, до времени, пока постыдный случай забудется, не тронь шофёра. Они зря о нём плохо думают. С ним можно сработаться, если не мешать. Понятливый следователь улыбнулся генералам как равный и пообещал:
- Обойдусь и без него – невелика птица.
Больше всех обрадовался достигнутому компромиссу простак-стажёр, нечаянно организовавший встречу на высшем уровне.
- Я рад, что ты нас понял, - похвалил уступчивого москвича начальник, а Вайнштейн разочарованно поморщился, преждевременно обрадовавшись допуску в синклит. – Прими также к сведению, что в нашей республике никогда не было, нет и не будет националистических заговоров, пока я обеспечиваю здесь госбезопасность. Советую изменить формулировку дела книгочеев. И вообще: не торопись с выводами и не стесняйся советоваться с нами – поможем. Кстати, есть какие-нибудь просьбы, пожелания?
- Замените помощника!
Генералы переглянулись. Ответил ответственный за кадры:
- Мы очень заинтересованы в том, чтобы начинающий следователь стажировался у высококлассного специалиста, сам понимаешь.
Вайнштейн и это понял и не стал сопротивляться: в их ведомстве часто практиковалось негласное дублирующее профилактическое следствие с одновременной слежкой, чтобы работники элитного подразделения были ясны и прозрачны для руководства.
Почти не проронившему ни слова и молча выигравшему дискуссию, Марлену доверены были, таким образом, самые мерзкие обязанности, но он не унывал, избавив и себя, и Владимира от неизмеримо худшей судьбы. Страшась остаться с глазу на глаз с навязанным подопечным, он тенью выскользнул из белоколонного пантеона служителей щита и меча и семенящей походкой с заметной хромцой подался для успокоения в ближайшую забегаловку, чтобы набраться храбрости из стакана. А раздавленный и раздражённый Вайнштейн, чтобы развеяться, собраться с мыслями и выстроить более обтекаемую версию заговора, решил плотно пообедать в ресторане, куда зачастил в последнее время, вожделенно и нагло рассматривая смазливую буфетчицу. Даже попробовал флиртовать, но красотка с явной примесью израилевой крови не поддалась, имея, очевидно, устраивающего её денежного мужика. Вайнштейн временно отступил и ждал своей очереди. Он умел ждать, когда чего-то очень хотел. И дождался.
И не очень удивился, когда буфетчица, роняя посуду и расталкивая посетителей и официанток, ринулась навстречу рослому белокурому красавцу в шикарном синем костюме, при галстуке и в моднейших американских штиблетах, в котором без труда узнал Васильева. Везунчик успел и здесь. Ненависть жаркой волной обволокла всё тело, затмила глаза, и, отвергнув данное генералам обещание, он твёрдо решил взять шофёра сегодня же и потолковать, не торопясь, от души, у себя в кабинете с участием гэбэшных мастеров разговорного жанра на кулаках. Он явственно увидел алую кровь, обильно измазавшую славянскую морду и праздничный синий костюм, и наглые глаза в огромных синяках, просящие пощады. Галстук пригодится, чтобы слегка придушить мерзавца. С трудом выдерживая внешнее равнодушие к происходящему в зале, Вайнштейн без всякого аппетита и ощущения вкуса доел обед, аккуратно вытер рот, расплатился, не балуя чаевыми, и вышел с одним нестерпимым желанием: скорее бы наступила ночь.
Народу на улице в обеденный час было много, и он, чтобы не болтаться, пошёл вдоль домов, ничего не видя, ничего не слыша и не привлекая ничьего внимания, поскольку был без мундира, в штатском. И сам не обратил внимания на верзилу, внезапно преградившего дорогу. Прижавшись к Вайнштейну, тот нанёс короткий выверенный удар узким ножом под ребро и, подхватив под мышки обмякшее тело следователя, приехавшего по души злостных дезертиров аж из Москвы, аккуратно усадил на асфальт, прислонив спиной к стене дома. В широко открытых глазах Вайнштейна застыли изумление и мгновенная парализующая боль, но Фингал, как и следователь, был мастером своего дела, и боль была недолгой. Никто из прохожих не обратил особого внимания на пьяниц, привычно устроившихся у стены. Те, кто видел заботливого напарника, ушли, обременённые своими заботами, и забыли его внешность, а те, кто позднее увидели вытекающую из-под сидящего кровь, равнодушно позвали постового. Милиционер, пощупав шейную артерию и закрыв веки Вайнштейна, так и не дождавшегося ночи, уверенно определил смерть.
- 8 –
Владимир поехал не южной, прямой и короткой, дорогой через Барановичи, а знакомой северной, через Вильнюс и Гродно. Предстояло сделать громадную петлю, почти замкнутый круг длиной в 350 км, причём последний участок между Гродно и Барановичами – по бездорожью, но за это он, возможно, выигрывал свободу и жизнь, избегая перехватных патрулей по наводке Вайнштейна. Кроме того – и это, пожалуй, главное в выборе петли – ему очень хотелось увидеть названного брата Немчина, посоветоваться и, может быть, вернуться после Бреста к нему, чтобы за пределами Минска и Белоруссии, вне зоны влияния Вайнштейна, дождаться обещанного возвращения на родину. Обратной дороги в Минск нет, он в этом уверен.
Спасибо главному инспектору и регулировщику всех дорог в жизни – с его подачи было сухо, солнечно и прохладно. Уходящее солнце, остывшее за лето, громадным оранжевым шаром смотрело в спину, всё больше вытягивая тень от студебеккера, которую не только перегнать, но и догнать было невозможно. Однообразная полого увалистая дорога постепенно спустилась к болотистой Литве, ускоряя движение машины, а однообразная невыразительная природа с сорными низкорослыми рощами и дикими полями с пожухлыми сорняками, среди которых вольготно чувствовали себя неувядаемые васильки, уже не вызывала любопытства и ощущения новизны и не отвлекала внимания. Однообразие оживляли и скрашивали всевозможные оттенки и сочетания жёлтых и красных цветов ранней осени, контрастирующих с притухшей зеленью хвои. Даже искорёженные останки военного свинства людей, торчащие серой плесенью по обочинам дороги, не могли пригасить ярких оживлённых цветов мирного времени. И только почти неподвижные холодные чёрные речушки, съёжившиеся в низких тесных берегах, и вспухающие над ними клочковатые сине-бело-матовые туманы заставляли невольно ёжиться в преддверии близкой незнакомой зимы, угробившей победную эйфорию немецкой армии в уже далёком, архивном, 41-м году. Всё вокруг было неинтересно, мрачно, раздражало и угнетало – огромные пустынные пространства России пугали размерами, пустотой и бесконечными разбитыми дорогами. Ещё большую тревожную тоску наводили громадные вялые стаи неуклюжих ворон и галок, разбавленных длиннохвостыми сороками в чёрных бандитских масках, густо обсевшие придорожную стерню. При приближении машины они лениво поднимались в воздух и нехотя отлетали прочь, а некоторые низко кружили, перекрывая недовольным галденьем шум мотора.
В уставшей голове никаких мыслей, вернее – дельных, не было. А свербила гнойной болячкой одна, не отпускающая: догадается Вайнштейн предупредить по рации патрули на этой дороге или упорно будет ждать беглеца в Барановичах? Убегать, не видя погони, было неприятно: всё время хотелось наддать, и чем быстрее бег, тем хочется быстрее. Ноги спешат впереди мысли. Недолго и в аварию вляпаться. Надо заставить себя рассчитать время и думать, думать. Предвидеть каждый ход загонщика и избегнуть западни. Скорее всего, никакой погони до ночи не будет, и он успеет добраться до Вильнюса. Оттуда обязательно нужно выбраться по темноте, чтобы быть в Гродно рано поутру, пока патрули дрыхнут, и их не потянуло от безделья на дорогу. Его союзники и спасители – скорость и предрассветная успокаивающая темнота. Студебеккер, словно и ему передалась тревога – недаром у опытных автомобилистов бытует мнение, что хороший шофёр и хорошая машина работают как один организм – бежал ходко, ровно и мощно урча мотором, успокаивая и обнадёживая. Резвому драпу не мешал и груз, наполовину заполнивший кузов. Владимир в спешке даже не проверил его соответствие накладной и не был уверен, что ушлые грузчики не погрузили часть мимо кузова. Пусть: всё равно бросать. Он и замёрзших попутчиков, просяще поднимающих закоченевшие руки, не брал, чтобы не терять времени на остановки и ненужные разговоры. Не отвлекался и на разглядывание убожества серых покосившихся домов, истекающих ленивыми стелющимися дымами из труб с развалившимися кирпичными венцами, и на грязные серо-коричневые улицы, исполосованные тележными колёсами. Только вперёд!
Не встретив ни одного патруля, завершивших, наверное, по русскому обычаю свой трудовой день досрочно, к Вильнюсу подъехал около восьми в полной темноте и, сторожко вглядываясь в высвеченных фарами прохожих, особенно в военной
