Копчёный и другие (повесть)

к ней?
    -  Красивую?
    -  Красивую.
    -  Ещё как выйду, высунув язык!
    -  Ну, теперь понял?
    -  Понял, - хотя было видно, что он ничего не понял. – А где баба то?!
    -  Ладно, иди с Копчёным в бытовку и сделай, как я сказал.
    Тихон разбудил Ивановну, отвёл спать в перголинский кабинет и, взяв Маргиту под руку, удалился.



Глава 22.

Кое-что о женщинах


    Тёмная, душная ночь опустилась на двор. Валера спал беспокойно. Разметавшись, в поту. Странные образы населяли его сон: белые собачки, хохочущие женскими голосами, бродяги, выгружающие из машины много, много маленьких Перголиных, шеф Андрюха, верхом на ковре самолёте, жена Ирка, с причёской как у Маргиты, «Рыжуха», на золотом помеле…
    Потом приснилась голая женщина, гуляющая на цепи у ворот. Прекрасная в своей наготе, она стояла спиной, и он никак не мог разглядеть её лица. Приблизился, тронул плечо. Белое, сдобное! А ну-ка, милая, повернись. Девушка вздыхает, оборачивается и… Что это?! Зелёный козырёк, вислый нос, синюшная рожа: попался, дай я тебя поцелую! А-а-а! – орёт Валерик и просыпается.
    Он слышит собственное хриплое дыхание, руки трясутся, липкий пот заливает глаза. Скидывает ноги на пол, испуганно озирается. Темно и тихо. Под лавкой поскуливает Копчёный, видно и ему снится что-то тревожное.
    В окошко барабанит дождь. Тучи, собиравшиеся ещё с вечера, наконец, разродились долгожданным дождём.
    Валерий Петрович, глухо звякая, черпает кружкой воду из жестяного бачка. Пьёт, задыхаясь и проливая на грудь. Вода тёплая, с железным привкусом. Закурить бы. Нет, всё осталось там, на столе под навесом. Валера скидывает крючок с входной двери, распахивает настежь.
    Свежий, наполненный дождевыми каплями предутренний ветерок плещет в лицо. Уф, хорошо! Светает. Уже можно кое-что различить. Основной дождь пролился ночью, сейчас слегка моросит. Валера, не желая обуваться, шлёпает босыми ногами по влажной земле, она приятно холодит ступни. Сзади раздаётся протяжный зевок, Копчёный тоже проснулся и семенит за ним.
    На столе со «вчерашнего» не убрано. Валерий Петрович находит сигареты. Поболтав бутылки, отыскивает почти полную, пьёт прямо из горлышка и тут же закуривает. Через минуту дрожь постепенно унимается, а хаотичные мысли упорядочиваются.  
    В душе происходит тот самый фокус-покус, знакомый почти каждому, но неизменно идущий на бис. Безмерная горечь переходит в тихую грусть! Антре! Тихая грусть переходит в буйное помешательство!
    Валера себя знал. Дальше тихой грусти он, пока, идти не собирался. Себя немножко жалко и светло, то, что надо.
    -  Всё не так уж плохо, а. Копчёный? – пришло время поговорить с другом. Тот сидит, сонно помаргивая и смотрит на дождь. Петров делает ещё глоток и развивает тему.

Второй разговор с Копчёным.

    -  Видишь ли, Копчёный.… Нет, не так. Я тебе вот что скажу. Ты уже взрослый парень. И у тебя начались проблемы. Я имею в виду женский пол. Это не так страшно, как кажется, но поговорить надо.
    Не смотри на меня как на учителя ботаники, а то не удержусь и врежу! И что б я не видел этой сонной снисходительности у тебя на морде. Сядь, как следует! Засунь свой слюнявый язык обратно в пасть. Вот так! А теперь слушай.
     Не то что бы я спец в этих вопросах, но кое-что понимаю. В нас, мужиках, в отношениях с женщинами, борются два начала: «животное» и то, что я называю «сопли в сахаре». Первое, нас заставляет относиться к женщине как к куску мяса, с дырками в нужных местах.
    Второе, «сопли в сахаре», превращает в наших глазах, какую ни будь обыкновенную «профурсетку» в существо высшего порядка. Первое состояние я классифицирую как «похоть», второе как «любовь».
     «Похоть», или, по нашему, «блядство» - дело пустое. Это не страшно. Если ты, конечно, не псих, готовый ради такого пустяка пустить бабу на фарш. «Похоть» это грубо, но довольно смешно.    
     А вот «любовь»… Это, Копчёный, опасно. Этого я не могу объяснить. Может быть Тиша? Нет, тоже не сможет. Они с Марго любят друг друга, это факт, а почему любят и сами не знают.    
     Чем ты объяснишь, что из десятка дурочек, одна, отдельно взятая дурочка вызывает твой жгучий интерес.
     Её розовое ушко, с дырочкой для серьги, то, как она проводит острым язычком по верхней губе, как подрагивают крепкие грудки при ходьбе, как она вертит своим задком? У всех ушки, губки, грудки, жопки. Но, почему-то, эта жопка тебе милее остальных? То, что думается в её голове, должно вызывать у тебя тошноту, а вызывает умиление – это любовь, это беда!
     Потому что ты, нормальный, здоровый мужик, обеими руками держащийся за своё животное начало, делаешь необъяснимые глупости! Вместо того, что бы попросить друга: дай-ка мне, товарищ, по морде, что-то со мной хрень какая то творится. Ты начинаешь, ванильным голосом, объяснять ему, что она – такая, такая!!! Он смотрит на тебя сочувственно и наливает тебе больше чем остальным.
     Вот, Копчёный, Серёга мой сейчас в армии, а поговорить с ним, как сейчас с тобой, я не успел. Стеснялся, что ли? А зря! Ведь вернётся и первым делом женится, мудак. Да что там, со мной тоже так было. Вернулся, поблядовал с полгодика, потом встретил Ирку и женился.
    Но мне, надо сказать, повезло. Ты видишь я какой, не каждая такой крест вынесет. А она ничего, тянет. Всякое у нас с ней было, врать не буду. Только вот, что я тебе расскажу.
    Мы когда с ней ещё женихались, я её всё на мотоцикле катал. Тётка моя, которая меня и вырастила, ныне покойная уж, пока я служил, всё деньги откладывала, копила. Не для себя, для меня дурака. И как только я вернулся, купила мне мотоцикл, «Ява». Знала, как я о нём мечтаю. Ну и гонял я на нём, целыми днями! А как с Иркой сошёлся, стал и её катаь. И вот как-то весной выехали мы за город. Трасса свободная, гоню, лихачу. Асфальт мокрый, занесло. Ну и улетели мы в кювет. Слава Богу, там что-то вроде болотца было. Мотоцикл в одну сторону, мы с Иркой в другую.  
    Я как морду из лужи вынул, как понял, что произошло – такой страх меня обуял. Не за себя, за неё. Не наказания убоялся, а того, что убилась она, нет её больше. Такой ужас, Копчёный, я ни до того, ни после больше не испытывал. Мир рухнул без неё. Не верил, не думал, что так бывает. А тут в один миг всё понял.
    И тут она, грязная, как чёрт, физиономия исцарапанная, орёт, визжит и мокрыми ладошками меня по щекам, по щекам! А я смеюсь, как сумасшедший – всё не поверю, что она живая.
    Думаешь, она меня сейчас по морде не бьёт? Ещё как бьёт! И надо бы в откат ей врезать, да как вспомню тот ужас, пальцем тронуть не могу.

    А когда я на цементном заводе подрабатывал, спину сорвал, так что две недели пошевелиться не мог. Думал, парализует, не встану больше. Она мне, как маленькому, горшок подавала, зад вытирала, с ложечки кормила. А я психовал – горе у меня – орал на неё. Так она в ответ даже не пикнула. Вот они, брат, бабы какие! Хрен их разберёшь.
    Зачем это говорю? Я ведь тебя насквозь вижу, душа у тебя живая. И у Тиши живая, и у Марго, и у Нины Ивановны. Но чуешь, вокруг мертвечиной несёт. Смотри, какие упыри из всех щелей повылезали. Береги себя. Сейчас их время пришло, их правда взяла, но это не навсегда! Мы то знаем, что может быть по-другому! Мы то ещё живы, так спросите нас. Спросите нас.      
    Валерий Петрович замолчал. Он больше не мог говорить и не хотел. Оставив Копчёного чесать лапой за ухом, повернулся и пошёл на склад, за новой бутылкой – душа просила!









Глава 23.

Эх, загулял, загулял…

   
    Валерий Петрович, неожиданно для всех (и для себя), запил. Он таскался к «Теремку», где сидел на лавочке у «Кондратия», в ожидании Аллилуйя. Пил с ним «Особую» и вёл своеобразные беседы.  
    Валера изливал праведнику всё, что накопилось на душе, а тот отвечал смутными речениями, нашпигованными иностранными цитатами. Петрович усматривал  в этом особую потаённую мудрость. Оба напивались до полной невменяемости.
     Аллилуйя, выкрикнув, напоследок, что ни будь особенно невразумительное, валился в ближайших кустах. А Тихон, извинившись перед Марго, подбирал Валерия Петровича и волок назад, на коптильню. Один раз их подвёз Томилин. При этом, сунув под нос пьянчуге огромный рыжий кулак:
     -  Только попробуй, заблюй мне сиденья, Петров. Расплющу!
     На что Петров неожиданно отозвался:
     -  Кларум эст… Капитан! Май нейм ис Валера…
     -  Твой нейм ис жопа! – и Валера получил в ухо такую звонкую затрещину, что снопом повалился на заднем сиденье, где и проспал до самого места назначения.
     Нина Ивановна ругалась, что мужики шляются неизвестно где, а ей страшно ночью одной! Приезжали какие-то бандюки, интересовались – не обижает ли кто? Сказали: не боись, бабка, никто не сунется. А сунется, без тебя разберёмся. Дрыхни спокойно! Заступники! А у самих рожи такие – прости Господи!
     Валерка, змий, водку таскает. А она галочки ставила! Отчётность вела! С кого теперь спросят, а змий?!
     «Змий» ухмылялся и лез целоваться.
     Перголин где-то пропал, не появлялся. Зато появлялся другой «нехороший человек». Каждый день у ворот маячил Захар, со своей собачкой на привязи. Копчёный вился там же. Носатого сторонился, лаял на него, но каждый раз выходил за ворота всё дальше. Тихон гнал Захара, но тот отмахивался: имею право!
    Один раз, скверно похмелившись, Валера кинулся на злодея с лопатой. Но из кустов неожиданно повылезали Захаровы мужики, отняли лопату и начали ей же молотить напавшего ухаря. Дело могло принять тяжёлый оборот, не вмешайся Тихон.
    Нина Ивановна, по перголинскому телефону, говорила с Ерохиным. Шеф передавал пламенный привет. Сказал, что держит прежних клиентов на связи. Скоро вернётся. Дело наладится. Ждите. Не волнуйтесь. Отбой.  
     Звонок Андрюхи обсудили без особого энтузиазма и снова разбрелись, кто куда. Вот так всё шло, ни шатко, ни валко. А потом пропал Копчёный.



Глава 24.

Беда


     Как водится, хватились не сразу. Мало ли – дрыхнет, где ни будь. Хватившись, стали искать. А как ищут? Сперва горланили на всю округу: Копчёный, Копчёный! А потом пошли на пустырь.    
     На пустыре оказалось довольно многолюдно. Кроме постоянных обитателей, здесь шуровал народ со всей округи. Рылись в мусорных кучах, собирая отбросы чужой жизни. Такой не похожей на их собственную. В тайне каждый надеялся найти что-то особенное. Эти тайные желания порождали местные легенды.
     Говорят, один раз здесь нашли летающую тарелку. Внутри сидело внеземное существо и жалобно курлыкало. Приболело или расшиблось, что ли? Одна сердобольная старушка взяла его домой и выходила до полного выздоровления. Про это даже в газетах писали. Потом приехали люди из Москвы и забрали пришельца. Теперь его часто по телевизору показывают. Это и есть наш президент.  
     Ну, это так к слову. Единственным результатом похода было то, что Захар тоже пропал. Ни имени, ни фамилии, ни откуда он, только кличка: Шлён. Ничего особенного, - объяснили местные, - Шлён – Захар  частенько, куда то пропадал, недели на три, а то и на месяц, потом снова появлялся. Собака? А вон их сколько. Вам какую?
     Тем же вечером приехал Томилин. Ему тут же рассказали о случившемся несчастье. Капитан был краток:
     -  Чахоточный? Погоняловоь. И вот как-то весной выехали мы за город. Трасса свободная, гоню, лихачу. Асфальт мокрый,