вопросительно взглянул поверх них на женщин. – Твоя дочь требует водки.
Он ни о чём не спросил, не удивился требованию, ушёл в комнату и через полминутки вернулся с початой бутылкой спирта. Поставил бутылку на стол и поднял, сдаваясь, руки.
- Не могу: мне надо ещё кое-что прочитать к завтрашнему семинару, - и ушёл.
Мария Сергеевна сама нашла стакан, налила полстакана из бутылки, дополнила из-под крана, умело выдохнула воздух и в один приём выпила весь коктейль.
- Извини, что так получилось, - попросила прощения у матери.
Та не приняла извинения.
- Не получилось бы, если бы ты удосужилась предупредить о приезде, - и закрыла неприятную тему: - Я тебе постелю на диване. Мне тоже надо готовиться к семинару. – В дверях задержалась. – Постарайся уехать пораньше, пока он не проснулся, - и вышла.
Уехала, не прощаясь, ещё не было и шести, с тяжёлой головой и промилями, достаточными для того, чтобы любой захудалый инспектор отобрал права. «Теперь у меня нет ничего», - свербила горькая мысль, - «ни родительского дома, ни Ивана, ни друзей-товарищей, один только Копелевич, едри его душу мать! Ни-че-го!» - и не было слёз, чтобы оплакать себя. «Да, конечно, искусство требует жертв, но не до такой же степени!» И погода стояла подстать настроению: туман, сыро, морось, небо запелёнато тучами, мчащимися наперегонки с «Опелем» туда, в город, где и так беспросветно. Жить не хотелось. Вспомнились стенания Сони, и она шептала застывшими губами: «Погоди, дядя Ваня, погоди… Мы отдохнём! Мы отдохнём! Мы услышим ангелов, мы ещё увидим небо в алмазах, мы увидим, как всё зло земное, все наши страдания потонут в милосердии, и наша жизнь станет тихою, нежною, как ласка!» - последние слова произнесла уже громко, во весь голос: «Я верую, я верую!» - кричала, заглушая шум мотора, и нажала на акселератор, разогнав «Опель» до 120-ти километров. «Вот, вот сейчас, этот…» - говорила неистово в душевном трансе, провожая воспалённым взглядом, полным решимости и ужаса, фонарные бетонные столбы по обочине дороги. «Тот, нечего тянуть…» - наметила самый дальний, на котором ярко светились красный череп и перекрещенные кости в жёлтом круге, и направила побелевшими от напряжения пальцами машину туда, на предупреждающий об опасности знак, а он быстро рос и вот уже занял всё поле зрения. «Ещё немного, ещё, ну! Мы отдохнём…» Она не помнила, когда и как сбросила газ и нажала на тормоз. Может быть и не нажимала, а верный «Опелёк» не подвёл и сам встал как вкопанный у самого столба, почти уткнувшись в него бампером. Бессильно опустив голову на руки, сжимавшие руль, она бормотала: «Погоди, дядя Ваня… Всеволодович, ты погоди немного… мы отдохнём, отдохнём, от-дох-нём…» и погрузилась в забытьё.
-14-
Ивана Всеволодовича никто, конечно, не отзывал от телефона, он сам разом прекратил бесполезный никчемный разговор, не желая притворяться, что рад её замужеству. Долго потом сидел, осмысливая случившееся, и не знал, то ли радоваться, что кончилась тянущая душу привязанность к женщине, которая не хотела встреч и водила его за нос на длинном поводке, то ли обижаться на предательство ради корысти, что было вдвойне обидно. Но он не любил долго размышлять над тем, что случилось, что прошло и чего не вернёшь, не любил копаться в прошлом, пусть и совсем свежем, у него и без неё, без той единственной, предназначенной судьбой только для него, была масса неотложных дел.
Во-первых, проект по Марьинскому. Умница Николай Рябцов в темпе и грамотно закончил все трудоёмкие составительские и оформительские работы, внутренняя рабочая экспертиза прошла успешно, поправки внесены, через день намечена защита в экспедиции, а следом – выезд в Управление. Иван Всеволодович намеревался было для надёжности двинуть туда сам, но потом, подостыв, решил дать возможность Николаю самостоятельно завершить первый геологический труд. Да и неудобно первооткрывателю гоношиться со своим недоразвитым геологическим дитятей, подумают тамошние коллеги, что выпячивается мужик, пыжится, не определив ещё размеры славы. А вдруг и на самом деле, во что не хотелось верить, месторождение окажется так себе, и он напрасно раздувает щёки. Пусть лучше другой, более-менее нейтральный, доказывает обратное.
Вошла Зина.
- Вот, - положила на стол два листка, густо исписанных мелким почерком, - сделала.
Это были срочные описания шлифов. Положила и повернулась, чтобы выйти и не мешать начальству думать над их общими проблемами, хотя давно известно, что чем больше начальник думает, тем хуже для подчинённых.
- Постой, - остановил её Иван Всеволодович. – Слушай, если бы ты не была замужем, пошла бы за меня?
У неё глаза сначала округлились от удивления, а потом заискрились смехом.
- Запросто, - и было не ясно, то ли отвечает серьёзно, то ли льстит на всякий случай.
- Что так? – попросил уточнить жених.
Она улыбнулась, не пряча весёлых глаз, и стало понятно, что подыгрывает.
- А вы – надёжный.
Определение ему понравилось, не понравилось, что некоторые так не считают.
- Вот, вот, - круто свернул в сторону отвергнутый надёжный семьянин с большим носом. – Помоги Николаю стать надёжным. Сделает проект, защитит, станет начальником отряда и будет таким же. Ты только помоги ему, не суйся в его колею, побудь малость второй, лады?
Зина засмеялась опять непонятно: то ли согласна, то ли прячется. Чтобы не раскрываться, тоже сменила тему.
- Говорят, Алёшину «уходят» от нас?
Откуда узнала, какая такая сорока подслушала тайный разговор его с Романовым? Не иначе, как Романиха сладостной ночью выклевала новость из плеши мужа и разнесла на хвосте по округе.
- Может быть, - уклонился от конкретного ответа Иван Всеволодович. – В партии нет двух штатных единиц старших геологов – или она, или Николай. Тебе как хочется?
- Вам виднее, - отвела хитрюга глаза к окошку. – Жалко её.
- С чего это?
- Она беременна. – Зина с любопытством наблюдала за выражением вытянувшегося в изумлении лица начальника.
- Не манишь? – он никак не мог переварить неожиданную новость. – Когда же она успела? – задал совсем глупый вопрос. – Кто? – и тут же мелькнула догадка: - Казанов?
Зина, не отвечая, повернулась и вышла, тем самым подтвердив догадку. «Вот те на!» - расстроился Иван Всеволодович, как будто это ему наставили рога. «Ну, Антонина! Ну, бабьё! Всё-то влезут поперёк задуманного. Если оглянуться, то вся история, начиная от Евы, ими сделана. И что теперь делать?» Задумался, но, ничего не придумав, решил по-бабьи свалить решение на Романова. Но тот тоже не захотел мараться в грязном деле и сыграл в стеночку:
- Что предлагаешь?
А что предлагать третьему лишнему? И он попытался одним ударом загнать мяч в угол.
- А что предлагать? Переводи к виновнику, так будет честно.
Романов засмеялся, ему наказание местному Казанове понравилось.
- На каком основании? – потребовал формулировку.
Инициатор чуть замешкался.
- Ну, скажем, для воссоединения семьи.
Оба начальника довольно заржали, представив себе выражение лица будущего папаши. Но Пётр Романович всё же попросил:
- Ты сначала переговори с ней, может, она и сама согласится без шума… полюбовно… - и опять оба заржали, - уйти к нему. – На том пока и остановились.
Вечером, когда все разошлись по домам и осталась одна Антонина, Иван Всеволодович подошёл к ней. Она правила текст и даже не подняла голову. «Знает, что я её отфутболиваю», - догадался бывший соавтор, - «тем лучше, легче разговаривать, не надо экивоков».
- Много ещё? – спросил, готовясь к неприятному разговору.
- Будет в срок, - буркнула, не отрываясь от текста и всем видом показывая, что он ей безразличен.
Можно было не притворяться, не сластить пилюлю.
- Слушай, к Казанову работать пойдёшь?
- Ни за что!
Вот и весь неприятный разговор.
- Ну и правильно, - неожиданно для неё, да и для себя, одобрил отказ Иван Всеволодович, - мы ещё с тобой повкалываем.
Алёшина подняла на него некрасивое лицо, ещё больше обезобразившееся выступившими красными пятнами, не веря своим большим ушам.
- Ты что, правда, что ли, хочешь меня оставить?
- А я когда-нибудь врал или темнил? – Она ещё больше зарделась, приняв ответ за намёк себе. – Ладно, корпи дальше, не буду мешать, - и отошёл, а на сердце и на душе так полегчало, что захотелось сделать ещё что-нибудь кому-нибудь доброе, но «кто-нибудь» была далеко и уже не нуждалась в его «что-нибудь».
Вернувшись в свой изолированный закуток с дверьми, открытыми всем и всегда, Иван Всеволодович засел за своё маленькое и неотложное дело – он варганил проект на съёмку нового листа, примыкающего к отчётному с севера. Но мысли убегали в сторону.
Прилетев с зимовья, он в горячности решительно потребовал от Антонины убрать с карты несуразную границу субвулкана, нелепо протянувшуюся вдоль границы с площадью Казанова, но та – на ней уже не было белой кофточки – вдруг неожиданно упёрлась. Пришлось искать правды у Романова, а тот посоветовал не лезть в бутылку и прикинуть, во что эта правда обойдётся. Во-первых, придётся с позором отзывать только-только сданный досрочно отчёт Казанова, что вообще чёрт знает что и сбоку бантик, и затормозить отчёт Антонины до осени, пока не будут сделаны контрольно-ревизионные маршруты. Во-вторых, надо будет переделать оба отчёта за свой счёт и, плюс ко всему, вернуть премии за досрочную сдачу. В-третьих, придётся вернуть деньги в банк за невыполненные работы и придержать всем зарплату. В-четвёртых…
- Слушай, Иван, стоит ли овчинка выделки? Уйми свою жёсткую принципиальность. Разве можно поручиться, что на других участках, в том числе и у тебя, нет недоработок? Главное что? Главное – это сделать и сдать работу вовремя, а недоделки всегда были, есть и будут, особенно в нашем субъективном деле. Мы не немцы, мы без недоделок не можем. Посмотри, как строим и на производстве, и у себя дома – всё в недоделках. Ну, никак не может русский человек сосредоточиться на деталях, ему главное – сделать по-крупному, а недоделки оставить на долгое «потом». Да и лень доделывать, и смысла нет. Какой резон вылизывать площадь съёмки, если на ней не оказалось приличного оруденения? Будет подобное Марьинскому, тогда вернёмся и доделаем, развяжем узелок на вашем с Казановым стыке, исправим карты, не беспокойся, не оставим брака. Пойми, наш человек не любит слишком честных и принципиальных, считая их не в меру привередливыми, зацикленными на деталях и оттого тормозящими главное дело. Наш брат привык смотреть на всё шире, не замыкаясь, не останавливаясь на деталях. Если входная дверь получилась со щелью, в которую дует, и рамы перекошены так, что окна закрываются и открываются с треском, а крыша течёт потому, что плохо уложили шифер, так что – в доме нельзя жить? Подумаешь, недоделки! Вселимся и устраним. До пенсии далеко, да и потом ещё сподручнее. Такие уж мы генетически: разгильдяи в делах, но в душе праведники. Что делать! Замнём?
- Уговорил, - пробормотал правдолюбец, чуть замявшись и почему-то покраснев, и добавил: - но не убедил.
- И то хлеб, - понятливо усмехнулся Романов, - хотя и с горчицей.
И теперь, сидя за столом в вечерней раздумчивой тишине, Иван Всеволодович не был убеждён, что поступил правильно, но другого решения тупиковой ситуации не знал и сейчас. Вот и Мария Сергеевна почти так же
