-17-
Но Иван Всеволодович не слышал – он закончил-таки трудоёмкие геологосъёмочные работы, и у него по этому поводу было прекрасное настроение, а, как известно, в таком состоянии человек отгораживается от всех мощным энергетическим барьером и никого не слышит, кроме себя. Можно было бы и сматываться на базу, где Жорж уже давно пудрит мозги какой-нибудь местной красотке, объясняя прелести развода. Он-то кончил раньше, а Ивану Всеволодовичу понадобился ещё целый месяц, чтобы основательно замаршрутить Марьинское, и вот, слава Сварожичам, он тоже закончил, и вообще все геологосъёмочные работы закончились благодатно, без недохоженных концов и стланиковых пятен. Пора, пора было возвращаться к заждавшейся жене да готовиться к обещанной всем свадьбе. Хотя, если честно признаться, ему почему-то не хотелось ни скорого возвращения, ни свадьбы. Но - надо, и против этого не попрёшь, долгого терпения невесты испытывать не стоит. С другой стороны, надо и здесь, на Марьинском, в предзимье помочь Рябцеву, замордованному руганью с подрядчиками, а потому, как ни крути, придётся задержаться ещё на недельку-другую. Приняв нелёгкое решение, Иван Всеволодович облегчённо вздохнул и с возвратившейся энергией взял на себя все начальнические бразды организационного и координационного правления, освободив повеселевшего Николая на горные и опробовательские работы. По вечерам они вместе, перелопачивая полевую фактуру, составляли рабочий вариант геологической карты рудного поля и радовались, что она получается такой, какой мыслилась изначально. Очень помогли геофизики, попались толковые ребята, и с их помощью удалось проследить большинство разрывов, даек, контактов плотных пород, скрытых под делювием, выявить мощные зоны трещиноватости и вулканические жерловины. Всё это пригодится для прогнозной оценки площади. Обнадёживали и результаты бурения: в трёх скважинах уже подсечены рудные тела с промышленным содержанием металлов, в общем – месторождение рождалось. Можно было, можно возвращаться на базу, тем более что и погода призывала к зимней спячке, да и вообще вдруг захотелось домой, в семейное тепло и уют. Решили, что он побудет ещё день-другой и с первым вертолётом – как не хотелось или хотелось? – отчалит.
Но не получилось. На вечерней связи Романов, выслушав, как у них дела и что надо, сообщил, что вот уже три дня на связь не выходит Казанов, припозднившийся со съёмкой. Два его отряда уже вывезли, а он остался на доделки. Таёжник он опытный, с ним двое рабочих, скорее всего что-то случилось с рацией. Завтра на Марьинском будет вертолёт, пусть Иван Всеволодович подсадит кого-нибудь с запасной рацией и отправит в лагерь Казанова проверить на всякий случай, не случилось ли чего похуже. Когда МИ-2 прилетел, Иван Всеволодович решил слетать сам, так будет спокойнее.
Лагерь молчуна, располагавшийся в верховьях большой реки, состоял из двух шестиместок и навеса над столом. На шум вертолёта никто не вышел, никто не встречал, очевидно, в лагере никого не было. Спасатель бегом бросился к одной палатке, что похуже – точно, никого и нары голые, ко второй – кто-то лежит, закутанный в спальный мешок. Предчувствуя неладное, Иван Всеволодович отвернул полу мешка и увидел бледное, заросшее чернотой, лицо Казанова.
- Вячеслав! – потолкал за плечо.
Тот слабо пошевелился, открыл пожелтевшие мутные глаза, высвободил одну руку и бессильно уронил на мешок.
- А-а, это ты…
- Что с тобой? – Иван Всеволодович приложил ладонь к его влажному лбу, он был горячим.
- Да вот… прихватило… сейчас встану, - но подняться не смог. – Вроде бы вертолёт… или мне пригрезилось?
- Не пригрезилось. Где работяги?
- Ушли, сволочи! – глаза Казанова то закрывались в немощи, то открывались, пожелтевшие и невидящие.
- Куда ушли? Когда вернутся? – бессердечно допытывался Иван Всеволодович вместо того, чтобы как-то помочь больному.
- Не знаю, - равнодушно ответил Вячеслав Львович, не открывая глаз. – Где-то есть зимовьё, туда и таскают продукты и имущество.
- Зачем? – не понял Иван Всеволодович, но ответа не было – Казанов впал в полузабытьё и бормотал что-то невнятное.
Пришлось идти к лётчикам и просить помощи. Вдвоём со вторым пилотом они кое-как дотащили страдальца прямо в спальнике до вертолёта и уложили куль в передней части кузова. Неугомонный и здоровый Иван Всеволодович попросил подождать, пока он погрузит заодно весь геологический каменный материал, все бумаги и всё Казановское имущество. Сверху навалил снятую палатку, что была с пустыми нарами, и всё, что попало под руки, кроме скудных остатков гороха в мешке и половины ящика с ненавистным концентрированным борщом, которым, будь его воля, он кормил бы директора-производителя трижды в день.
- Иван Всеволодович, - окликнул первый пилот из окошка кабины, - пора лететь: синоптики сообщают, что надвигается снежный фронт, успеть бы. Давай, прыгай, в следующий раз доберём остальное.
- Сейчас. – Иван Всеволодович рывком, ухватившись за стенки дверного проёма, поднялся в заваленное нутро вертушки, окликнул, повысив голос: - Вячеслав, ты как там?
- Ещё живой, - чуть слышно ответил невидимый больной.
«Ну, слава богу», - облегчённо вздохнул санитар по случаю, - «раз иронизирует, значит, не так плох».
- Что с рацией? – спросил, вспомнив о долгом молчании лагеря.
- Разбили, сволочи! – послышалось из-за барахла.
- А ружьё у тебя было? – ещё спросил, вспомнив, что ружья в палатке не нашёл, и надеясь, что геолог был безоружным.
- Забрали, гады, - не обрадовал тот.
Пока спрашивал, окончательно решил, что надо делать. С трудом нашёл свой спальник, захваченный на всякий случай, выкинул из вертолёта, спрыгнул на землю и захлопнул дверцу.
- Летите, - махнул рукой пилоту, - я остаюсь, буду ждать рабочих.
Летуны не стали уговаривать опытного таёжника, к тому же начальника, да и время поджимало. Мотор взвыл, раскручивая винт, спасательная стрекоза недолго потряслась на месте, оторвалась от земли и полетела с опущенным носом, словно принюхиваясь к дороге, вдоль реки на подъём. И только тогда Иван Всеволодович вспомнил, что оставил в ней запасную рацию. В отчаяньи он замахал руками, призывая лётчиков вернуться и отдать связь, но где там, они были уже далеко и не оглядывались, удирая от снежного фронта. Хорошо ещё, что не забыл своё ружьё.
Надо было устраиваться. Печки не было. Ревизовал продуктишки – ничего, кроме уже увиденных гороха, твёрдого как дробины, и борща в банках, не нашёл. Прошёл к речке. И там, в «холодильнике», пусто. Из посуды нашлась одна грязная изнутри и снаружи кастрюля и помятое закопчённое ведро. Ни ложки, ни миски. Охотничий нож у него всегда был на поясе, талию надёжно обнимал полностью снаряжённый патронташ. В общем, дотерпеть до вертолёта втроём можно.
Любое благоустройство начинается с очага, а поэтому, не теряя времени, наломал в окрестностях сушняка, поскольку топора не было, и разжёг костёр. Установил таганок, набрал в ведро воды, проверил – не протекает, повесил греть. Стало веселее. Когда вода согрелась, тщательно, с песком и золой, отмыл и ведро, и кастрюлю. Стало ещё веселее. Плохо, что не было заварки, и заменить нечем. В ведро всыпал горох, пусть отмокает, а кастрюлю приберёг для борща. Можно и устраивать ночлег. Снял полог над столом и застелил им высохший и слежавшийся лапник на нарах, развернул свой мешок и – о, счастье! – из нутра выпали буханка чёрствого хлеба, банка тушёнки и банка сгущёнки – Николай постарался. Живём, ужин будет не хуже, чем в «Астории» - гороховый борщ с мясом и сладкое молоко. Стало совсем весело. Надо только запастись дровами. Пришлось полазать по кущам, отдаляясь и отдаляясь от лагеря, а потом и по реке, собирая сушняк, пока не насобирал не меньше, чем понадобилось бы, чтобы выжечь ересь из Джордано Бруно. Пора браться и за готовку. Пересыпал подмякший горох из ведра в кастрюлю, залил доверху водой, чтобы не выкипела вся, и повесил над тихим огнём, пусть преет. А сам занялся ломкой сушняка, а когда закончил, то на всякий случай притаранил и пару сухих упавших деревьев. Можно и передохнуть. Присел на дерево у костра, задумался. Бичёвские нары перетаскивать к себе в палатку не стал – сами перетащат, когда придут, а ему без топора не с руки. Только вот придут ли? Сомнения всё больше начали одолевать Ивана Всеволодовича. Если собирались вернуться в лагерь, то зачем утащили спальники, продукты, посуду? Даже топоры. Скорее всего, мужики решили зазимовать в каком-то найденном ими старом зимовье и побраконьерничать всласть. Но почему оставили одного больного Казанова, своего начальника? Значит, должны вернуться? Почему не сообщили о больном по рации? Казанов со злостью сказал, что они, сволочи, разбили рацию. Что значит разбили? Уронили нечаянно и разбили? Не намеренно же? А если с умыслом? С каким? Хотели утащить всё, кроме Казанова, а того, больного, бросили на самовыживание, надеясь, что их не найдут? То есть, фактически, они драпанули? Почему? Вопросы и вопросы, и на все надо Ивану Всеволодовичу найти точные ответы. Кроме того, он как руководитель не имеет права оставить работяг в тайге, пока они числятся в штате экспедиции. Вот вернутся на базу, уволятся, тогда пусть и валят ко всем чертям в любое чертячье зимовьё. Следовательно, ничего не остаётся, как ждать беглецов, сделать внушительную выволочку, потребовать внятных объяснений и отправить в экспедицию. В крайнем случае, пусть здесь настряпают заявления на увольнение и вернут имущество. Тогда и морды можно будет начистить за брошенного Казанова. Что-то всё же не так в этой истории. Раздолбанная рация, оставленный без всякой помощи больной начальник, ограбленный лагерь, фактически отказ от заработка – всё это детали, очень смахивающие на уголовщину. Вполне возможно, что мерзавцы и не собирались возвращаться в посёлок. Им по какой-то причине надо было исчезнуть, затеряться в тайге, отсидеться и уйти весной туда, где их искать не будут. Если не появятся до вертолёта, придётся полетать и поискать берлогу. Впрочем, это уже забота не Ивана Всеволодовича, а ему стоит подумать о собственной безопасности. У беглецов есть ружьё, и они, конечно, не пожалеют заряда на нечаянного свидетеля – другого выхода у них нет. Пока так размышлял, добираясь до истины, горох упрел, можно было и порадовать затосковавшее брюхо борщом. Сварил на троих, истратив банку тушёнки, подумал, что если нахлебники не придут, то готовое хлёбово останется ему на завтра. Только-только густое сытное варево поспело, распространяя раздражающие кислые ароматы по всему опустевшему лагерю, как полетели первые снежинки, сначала редкие и планирующие, а когда вскипела вода в ведре, повалил, словно выждав, густой снег. Снежинки были пушистыми и тёплыми, приятно было собирать их в подставленные заскорузлые ладони, не начальнические, а рабочие. Он осторожно подул на них, и они слетели, оставив мокрое пятно. Зима здесь, на севере, не то, что в посёлке, всегда ранняя, спешащая с началом, приходит без раскачки и слякоти. Правда, всё же теплилась надежда, что это разведка, к утру разъяснится, и вертолёт будет. Ну, а если вертолётчики не решатся на прилёт, то не беда, ему ждать их не впервой, есть палатка, мешок,
