Макар Троичанин
Последний цветок
Повесть
Повесть-фантазия о том, как и отчего умирают планеты
Рамир возвращался с инспекции рудников в тревожном состоянии духа. И не потому, что запасы редкометальных руд истощились, нет – их хватит ещё на многие времена вперёд. Тревожило другое: горняки, с виду здоровые и энергичные, вдруг ни с того, ни с сего присаживались на корточки, опираясь спинами о стенки забоев, свешивали головы на грудь и замирали – через непродолжительное время это были уже охладевшие трупы. Вскрытие показывало, что все органы целы, сердце в норме, но отказал мозг, та часть его, где сосредоточены нейроны обновления. Медики объясняют это отсутствием целевых перспектив и монотонностью существования, когда работяги, задавленные долгой и безнадёжной каторгой, не сулящей никаких просветов, психологически сдаются, сломленные бесцельностью прозябания. Вот если бы у них был не развитый мозг мыслящих существ, а примитивный котелок давно уничтоженных приматов, то они вкалывали бы, не задумываясь, до долгого посинения, удовлетворяясь только потребностями деградирующего желудка. А так, запрограммированные только на один вид деятельности и на строго регламентированный однообразный ритм существования, горняки теряли инстинкт жизнелюбия, предпочитая уйти в другой мир.
Рамира, собственно, мало волновало душевное состояние работяг – этим должны заниматься психоаналитики, они обязаны исключить из электромагнитного поля живых биомеханизмов частоты, генерирующие вредные эмоциональные взрывы, и то, что горняки дохнут – просчёты медиков, им их и исправлять, а инспектору-геологу нужна постоянная и безотказная рабочая сила в достатке и без ненужных эмоций. Всё, что он мог сделать, это предложить Совету разнообразить труд, обеспечив хотя бы ротацию горняков со строителями и увеличить дозу подстёгивающих наркотиков. Однако, руководители посчитали, что ротация приведёт к неизбежной потере производительности труда, а наркотики – слишком дорогое удовольствие для рабариков. Не согласились они и на введение каких-либо других льгот-стимуляторов, сославшись на то, что прежняя практика показала, что производительность от этого растёт медленно и быстро уменьшается, зато увеличивается мошенничество, а работяги, обнаглев и почувствовав административную слабину, требуют ещё большего. Экономнее заменить мертвецов новыми рабами, поскольку таких в концентрационных запасниках накопилось немало, и самым надёжным стимулятором для них остаётся безотказно действующая питательная пайка, выдаваемая в достатке только на рабочем месте и только при выработке нормы. А кто не хочет трудиться, пусть подыхает или уходит на поверхность в голодную и разреженную атмосферу.
Инспектируя ближние рудники, Рамир никогда не пользовался электровездеходом, предпочитая подольше побыть на поверхности и подольше подвигать ногами, с интересом наблюдая за быстро изменяющимся внешним обликом Планеты. Вот и сейчас, спустившись с оголённых гор, наполовину засыпанных горными обломками и занесённых песком и песчаной пылью, он широкими летящими шагами продвигался по очищенному и уплотнённому постоянными сильными ветрами песчаному берегу огромной морской впадины, лишённой воды, и только далеко-далеко и глубоко-глубоко тускло поблёскивали сохранившиеся ещё в пересолённой болотистой жиже влажные сине-зелёные водоросли, перелопачиваемые ветрами. Больше никакой растительности на Планете не осталось, и только они ещё скупо насыщали разреженную атмосферу бедным кислородом, но находиться рядом с ними и дышать ядовитыми испарениями было невозможно. Здесь, наверху, тоже дышать было тяжко – не хватало воздуха, и Рамир шёл в шлеме с кислородным ранцем за плечами. Зато телу, не придавленному атмосферной тяжестью, было легко, и оно не шло, а почти летело, давая хозяину приятное ощущение свободы. Адаптированный к избытку углекислого газа и дефициту кислорода он, конечно, мог бы передвигаться и без шлема, но тогда потерял бы в скорости. У него, как и у всех обитателей Планеты, была сильно развита грудная клетка с объёмистыми лёгкими, занимавшими большую часть тела, и короткие плохо развитые ноги, не привычные к долгим и длительным передвижениям. Но он старался не давать им покоя и даже у себя в подземной келье завёл собственную бегущую дорожку-тренажёр, тогда как большинство предпочитало в свободное время отлёживаться и отсиживаться перед телеэкранами.
Рамиру нравилась Планета: её мощные скалистые пики потухших вулканов со срезанными курящимися вершинами и не спешащими замереть жерлами, её широкие и матово блестящие тёмными отсветами плато застывших магмовых потоков, сползающих здесь в морскую впадину, её глубокие каньоны с высохшими водными потоками рек, испарившимися вслед за большей частью кислорода в ненасытный космос, её беспрерывно движущиеся песчаные барханы, подгоняемыми порывистыми сильными ветрами, то и дело закручивающими высоченные вихревые смерчи. Он гордился ею и тем, что был маленькой частичкой её. Ничто не нарушало и не скрывало строгих и отчётливых причудливо изломанных линий рельефа, постоянно освещаемых оранжево-красным светом огромной Звезды, чуть качающейся в малых амплитудах на тёмном небосводе, украшенном мириадами далёких серебряных и золотистых звёздочек. Он и себя чувствовал в окружающих величественных творениях природы сильным и мужественным.
- Привет, Звезда! – Рамир поднял руку, улыбаясь и благодаря благодетельницу за подаренную жизнь. А она, переливаясь огненными вспышками, словно отвечая на приветствие, посылала навстречу ему тепло и свет, надёжно удерживая в цепких гравитационных объятиях Планету, и совсем не хотелось думать, что вместе с живительными лучами от неё исходят и губительные, уничтожающие всё живое. Она дарила жизнь и одновременно отбирала, и Планете приходилось защищаться от чрезмерной любви, окутав себя защитным слоем ионосферы и магнитосферы. И Рамир тоже вынужден защищаться от обжигающего ультрафиолетового излучения, облачившись в непроницаемый эластичный кремниевый костюм, плотно облегающий тело. Такая защита стала необходима давным-давно, когда под ударами глобальных планетных катастроф защитная оболочка сильно истончилась, в ней появились громадные дыры, в которые и улетучились водные массы и значительная часть атмосферы. Когда-то исчезнут и последние остатки, но это случится ещё когда-то, на жизнь Рамиру хватит. Всё появляется и исчезает, живёт и отмирает, и не надо грузить себя тем, что будет, а просто радоваться тому, что есть. Сейчас он был в полной гармонии и с природой, и с собой.
Немного темнили настроение воспоминания о внезапных смертях горняков, не нашедших гармонии в рабской жизни. Рамиру было всё-таки слегка жаль тех, с кем он, по сути, делал общее дело, очень нужное для расширения и обновления подземного мегаполиса. Правда, чувство это – жалость – было не в чести у обитателей разрушенной Планеты, замкнувшихся в бедах каждый в себе и думающих только о том, как бы выжить самому. Казалось, в виду общей угрозы стоило бы объединиться и сообща, помогая соседу и подбадривая друг друга, решать общие проблемы выживания, но нет – страх за себя преобладал и заставлял внутренне скукоживаться, чтобы злой рок не заметил и обошёл стороной. Разум был бессилен перед инстинктом собственной сохранности. Равнодушие к соседу охватило всех до таких пределов, что никто не ужасался убийствам и самоубийствам, и главным сурово наказуемым преступлением осталось только воровство общественной собственности, тем более что личной давно уже не было. И ещё все негласно, в страхе, отдав себя во власть Совету, неукоснительно и бездумно соблюдали строгую дисциплину во всём, включая и личную жизнь. Основным чувством стала не жалость, не сочувствие, не любовь, а самосохранение. И всё же…
Однажды Рамир из любопытства, которое тоже было чуждо прагматичным энтерикам, вздумал взглянуть на концентрационные сборники, устроенные в заброшенных подземных пунктах ракетных установок, соединённых между собой ходами с вместительными складскими и жилыми помещениями и единственным выходом на поверхность. Не успел он, однако, приблизиться к входному люку, как тот распахнулся настежь, и наружу повалили, толкаясь и валя друг друга, толпы хануриков, спеша к пришельцу и протягивая к нему жадные грязные руки. Все были завёрнуты в какие-то неимоверно драные лохмотья, перетянутые верёвками, с выпученными больными глазами и открытыми перекошенными ртами, и Рамир, не трус, отступил, а потом и вовсе повернулся и побежал прочь, а те, задыхаясь от недостатка воздуха, сипя и кашляя, обессиленно падали на колени, на втянутый живот и ползли вслед, визжа от отчаянья, что добыча ускользнула. Это были уже не люди, а зверолюди. В сборных клоаках скопились неисчислимые массы воров, симулянтов, врагов власти, слабаков, инвалидов и, особенно, мигрантов, не уходивших из коллективных гробов из-за скудной пайки, тепла и воздуха. У них там свои законы и правила существования, выработанные постоянными потасовками, массовыми драками, поножовщиной, убийствами, с выявлением в результате жестокого отбора сильнейших главарей, сплотивших вокруг себя здоровых приспешников, которым позволено всё, и они правят похороненной заживо кодлой как им вздумается. Власти туда не суются, предпочитая иметь дело только с главарями – нарабами, поставляющими по заказу и произволу необходимый рабочий материал. А те за службу получают двойную баланду и наркотики. Все резервные рабарики, учтённые нарабами, занумерованы клеймами на предплечьях, что позволяет контролировать распределение пищи раз в день. Страждущие и пригодные для рабского труда выходили к цистернам, окружённым вооружённой до зубов охраной, которой разрешалось применять оружие по собственному усмотрению, и она не церемонилась, если нужно было навести порядок. А зверолюди, опасливо поглядывая на оружие, смиренно и строго по очереди подходили к цистернам, получали и заглатывали, торопясь от голодной жадности, малую толику жиденькой баланды – только чтобы не сдохли раньше времени – и уходили под землю, куда в это время мощной компрессорной установкой закачивался концентрированный воздух. Те же, кому ничего не доставалось, кто уже не годился для работ, забивались в самые дальние и тёмные углы и там подыхали, не мешая никому. Их трупы регулярно вытаскивали сами обитатели и сбрасывали в пустую ракетную шахту, нередко дополняя трупы ещё живыми, но обездвиженными доходягами, освобождая места и экономя воздух для вновь прибывающих. Людоедство было в норме, и оно тоже было частью естественного отбора.
Добежав до широкой дельты, напрочь занесённой песком, Рамир приостановился, снял шлем и тщательно протёр смотровое стекло. Неведомо как, но тончайшая пыль попадала вовнутрь и оседала не только в шлеме, но и на лице. Мягким платком вытер высокий и широкий лоб с чуть выдающимися надбровными дугами, короткий и приплюснутый нос с большими ноздрями, узкие губы маленького рта и небольшой треугольный подбородок, глубоко вздохнул, огляделся, радуясь
