пили долго. Вадя плакался, делал тоскливые глаза, и я прямо видела, как отступает в облаке алкогольных паров его боль. Отходит, спиной вперед, улыбаясь, махая рукавом, ощущение смерти. Расслабляются руки, нервно сжатые, напряженные ноющие скулы за ночь отойдут, морщинка меж густых бровей разгладится через неделю. И память сотрется. Я знаю, так всегда бывает.
Я шла по улице, останавливаясь под каждым фонарем. Со мной шел дождь, надоедливо морося себе под ноги. Если встать под фонарь и смотреть наверх, чуть мимо лампы фонаря, то… очень красиво. Было. Почему-то сейчас мне не красиво, и под каждым фонарем я тщетно вглядываюсь в летящие легкие капли. Где прежнее ощущение полета? Где эта легкость? Неужели отпала с тяжестью тела? Или она мне уже не нужна?
Дохожу до дома. Хочется зайти в свою квартиру, посмотреть напоследок, как там без меня. Как привет из далекого детства – вернуться из летнего лагеря и бродить по комнатам, удивляясь, как это всего за месяц родная и знакомая с детства обстановка стала несколько непривычной, как будто некий ракурс сместился и все предстало в новом свете. Вроде все на своих местах и в то же время все будто из сна, такое, нереальное.
Поднялась на третий этаж, скользнула в дверь – мне не нужны ключи, достаточно потянуться и я уже там.
И тут же поняла, что мне здесь не рады. Были бы не рады в любом случае. Здесь шла баталия. Я попала в самый разгар ссоры между теткой и двоюродным братом. Оба уже стояли руки в боки, оба истерически сжимали губы, оба набирались слов перед очередной тирадой. И, как ни странно, выяснялось не то, кто больше любил меня, или кто больше нуждается в площади – мою квартиру уже продавали. Никакого лицемерия, ничего подобного! С собой можно быть собой. Только при мне лаялись одними и теми же словами полчаса, после чего я плюнула и ушла. Бог с вами. К чему мне теперь квартира, берите, не жалко. Только что ж так злобно? Вещи мои уже повыносили… рамочки, цветы в горшках. Вазу разбили в суете.
И это моя родня! Мои самые близкие люди. А прошло всего четыре дня. Хотя… мы не были в особо душевных отношениях. Люди как люди – не фонтан. Со своими грешками и мелочными обидами.
IV
По улицам я бродила долго. Под дождем я не промокаю, он только оставляет легкое неприятное ощущение зябкости. И лужи под ногами не расплескиваются, а только колышется отражение. Или это кажется? Может это просто дождь, а я сквозь?
Прошла мимо, потом решила заглянуть. Где-то здесь живет моя старая, уже прочно забытая мною любовь. Когда-то я умирала по этому человеку, да и сейчас у меня только нежная улыбка. Дорог он мне был, одной памятью своей дорог. Человек хороший, светлый такой человек, добрый, ласковый.
Сидит за компом, подперев щеку рукой. Задумчиво смотрит на экран. А там – я. Надо же, приятно! Улыбаюсь и протягиваю ладонь, касаюсь плеча. Вздрагивает, ежится. Чувствует? Или это сквозняк?
И фотография – старенькая, трехлетней давности. Это только кажется, что все давно прошло и забылось. Ничего не забылось, просто вытеснилось другими людьми, другими образами, новыми эмоциями, свежими мыслями. А то, что было – ушло на второй план, но осталось в памяти.
На фото – наша маленькая компания. Лица видны плохо, но на моем мне видно расплывающееся пятно. Неужели уже тогда?.. и тут же всплывает «Неужели у него нет другой фотографии, где меня хорошо видно?» и сама себе отвечаю – зачем? Ему ведь не лицо нужно – образ мой. От лица больнее.
Он долго смотрит мне-компьютерной в неясное лицо. Потом встает и начинает кричать. Жалобно, как умирающая птица, ударяя еле сжатыми кулаками в стену, как крыльями, распластываясь на ней, кричит на одной ноте, и я корчусь от этого крика в углу, мне становится больно, ноги жжет и я по колено проваливаюсь в пол – где-то там меня уже ждут. Не хочу!.. Не плачь! Хватаюсь за его руку, вытаскиваю себя, прижимаюсь к нему, пытаюсь согреть (или согреться по привычке?) – он совсем холодный, словно тоже умер. Плачет, неумело, сжимая нервно челюсти, сводит брови, жмурится, пытаясь остановить слезы. Я цепляюсь к нему, как к последней соломинке – утянет меня. Ноги болят, горят подошвы, неудержимо тянет вниз. Что же ты меня так гонишь? Тогда прогнал со своей не-любовью и сейчас толкаешь? Что же я тебе сделала?
Успокаивается и долго, как ребенок, сжавшись в комок, сидит, вздрагивая, на кровати. И мнет в руках листок. А там – мои стихи.
И я вернулась, чтобы возродиться,
Чтоб вам в лицо еще раз посмотреть,
Чтоб в вашей верности еще раз убедиться,
И быть вам преданной за смерть.
Да, я вернулась, правда, ненадолго.
Я к вам пришла уже издалека.
Я вас за все прощаю – хоть за сколько.
Вот вам мое крыло, вот вам моя рука.
Что ж, не хотите – это ваше дело.
Прощайте же меня, ведь мне пора лететь.
Я думала не то, я все не так хотела,
И я вернулась, чтобы умереть.
Я писала их задолго до ТОГО. Как они попали к тебе? Кто донес? Нес-нес и донес. Что же ты хочешь в них понять? Я ведь не знала, что они правда, я вообще не знала, что стихи правда. Что эта правда через нас, как через окошки, дождем падает.
Милый мой, ласковый! Не плачь!.. Котенок!
Намучилась я с ним. Всю ночь у плеча просидела, по голове гладила. Отпустило, уснул к утру. А я ушла.
И щемило в груди, там, где было сердце. Сжимало, саднило. И я плакала, на скамейке в парке, потому что больше негде было. Было мне страшно за мальчика. Сколько прошло, а все равно, жалеет. Помнит. Любил, наверное. И я тоже…наверное. Не помню. Тепло осталось, а все остальное – как дымкой подернуто.
V
-- Чего ты ждешь? – спросил Голос из-за спины.
-- Тебя, -- сказала я.
-- Иди. Тебя ждут. Из-за тебя мать в коме. Если ты не придешь вовремя – ребенок будет уродом. Дауном.
-- Ну и пусть идет кто-нибудь другой! – огрызнулась я. Ему бы все в игрушки играть. У меня тут такое, а он..!
-- Не могу. Это ТВОЯ судьба.
-- Судьба, судьба! Зачем мне твоя судьба! Зачем мне такая судьба? Мне же тридцати пяти не бывает. Я же все время умираю. Почему я все время умираю? Зачем тебе это?! – на меня вдруг накатило. Никогда я с ним не разговаривала про это. Захотелось отыграться за все прошлые разы.
-- Я ничего не могу сделать. Судьба каждого человека неизменна, она у всех своя. Это не в моей компетенции.
-- А в чьей? Кто стоит выше тебя? Кого мне попросить? Я жить хочу! Дожить, состариться и умереть на своей кровати. Окруженной детьми и внуками. Умереть от старости. Своей смертью.
-- Своей смерти не бывает. Это миф. Так называемая своя смерть – та же судьба. Просто она бывает разная. Длинная и короткая. Счастливая и не очень. И совсем. Тебе грех жаловаться – у тебя такая разная жизнь.
-- Зато такая одинаковая смерть.—зло сказала я.
-- Неправда, и ты это знаешь.—Голос не уговаривал, убеждал.
-- Неправда. – согласилась я. – Только зачем? Зачем нужно столько всего пройти, чтоб потом вот так стоять над своей могилой и смотреть, как никому не жаль, а потом все делят вещи и распихивают детей. И мотаться еще потом до сорока дней, смотреть на этот маразм. Зачем? Дай дожить и забери совсем.
-- Что касается вышестоящих. Их нет. Просто так задумано законами жизни. Когда я уйду…
-- Куда?.. – перепугалась я. Мысль о смертности…нет, о предельности Голоса не представлялась мне возможной.
-- У нас свои дороги. Может, ты тоже пройдешь этими дорогами. Потом, как-нибудь. Увидимся. Это жизнь. Другая, но жизнь.
-- А сейчас?
-- Тоже. Это коридор. Вышел в одну дверь – пройди немного и будет другая.
-- А я хочу обратно.
-- Так не бывает. Назад не ходят.
-- Пешки назад не ходят, -- съязвила я и тут же поймала себя на испуганной мысли…
-- Нет-нет, не пешки. Куклы. – и пропал.
VI
Кукловоды. Хозяева. В игрушки они играют. Жизнями раскидываются. А я каждые тридцать лет умираю. Это что же, у меня жизнь не удалась – так давай все заново? Что, моя судьба заключается в том, чтоб жизнь моя всегда не удавалась? А как же другие? Ведь живут хуже меня. Всегда есть кто-то, у кого все еще хуже!
Я злилась. Уже неделю я хвостиком ходила за Вадиком. И никуда меня не тянуло. Только Вадим очень уже неправильно себя вел. Первые пять дней он пил с ребятами, плакал, запираясь в ванной, а сегодня пошел на день рождения.
Мне порядком надоели его всхлипы, я все чаще вспоминала того, другого, жалобно кричащего в тесной комнате. Его было жалко. А Вадика – почему-то нет. Болело за него внутри, хотелось остаться, а вот жалко не было. И когда он со дня рождения ушел не один, я ничуть не удивилась. Ему нужно развеяться, забыться, отвлечься. Другая женщина – лучшее средство. Я даже почти не ревновала. Только когда он стал ей рассказывать про меня – прислушалась.
--…Она была…это совсем особенный человек, -- скорбно возведя брови, говорил Вадим. А девушка – оторвала остекленевшие глаза от стены и сказала:
-- Не то, чтобы мне казалось, что ты преувеличиваешь, но…знаешь, это пройдет. Просто ты сейчас невольно идеализируешь ее образ…
Я улыбнулась. Сейчас она станет его лечить. Ничего…
-- …в людях мы любим не самих людей – мы любим свой образ в них. То, что мы в них видим. А между тем и этим большая разница. Она могла быть вовсе не красавицей, хотя я это допускаю, но в твоей памяти она отпечаталась в момент наибольшей для тебя привлекательности. Так и с остальным…
-- Неправда! – Вадим вскинулся, но был слишком пьян, снова сел.—Я люб..лю ее!
-- Любишь, -- подтвердила девушка, -- Только не ее, а память о том, что она неповторима. Это ведь простой ассоциативный ряд – она и ее поступки, слова…Это общая особенность – уникальность. И ты знаешь, что ЗАМЕНИТЬ тебе ее никто не сможет. В этом вся фишка. И потому тебе так плохо.
-- Неправда – …выдохнул Вадим. Девушка грустно посмотрела на него и сказала:
-- Я собаку съела по …м-м-м…несчастной любви. В том числе, и это тоже. Ложись.
Она уложила его, укрыла и ушла спать в другую комнату.
Я посидела в изголовье, а потом легко погладила Вадима по голове и вошла в сон.
Теоретически я предполагала, что смогу это сделать, но что это будет ТАК…даже не думала.
Я просто выпала в какую-то заброшенную многоэтажку, где по углам жались кошмары. Посреди коридора стоял Вадим в образе этакого Сталлоне, весь мужественный и сильный. Увидел меня, выходящую навстречу, обрадовался. Кажется, он забыл, что я умерла.
-- Ася! А я тебя ищу! – не может быть меня в его сне. Не должно.
Я не бросилась к нему, как хотела бы. Зло мне стало за него. Ревную все-таки. Как-то забылось, что он не знает, что я за ним слежу. Просто подошла, встала нос к носу и сказала:
-- Я ужасно соскучилась. Обними меня.
Вадим обхватил было меня своими большими руками, а потом запоздало вздрогнул и помертвел лицом.
-- Ты-ты…ты же умерла! Аська! Асечка! – он опустил руки и смотрел на меня теперь сверху вниз с такой скорбью, что мне даже захотелось уйти.
-- Я вернулась, чтобы возродиться…Нет, я вернулась, чтобы умереть.—Пробормотала я, -- Пойдем со мной…
Искушение было так велико, что я едва не взяла его за руку. Я бы, наверное, его увела, если б не Голос. Откуда-то издалека он прошептал мне на самое ухо:
-- Зачем он тебе ТАМ?
-- У тебя что, дел больше нет, только за мной следить? – зашипела я вбок, а Вадику протянула руку.
Он отпрянул. – Нет, ты что, Аська! Прости, но это же жизнь. Мы же все равно встретимся, раз ты…
Если бы ты знал, сколько раз мне так наяву обещали встретиться! И при жизни неоднократно. И никто
