ненатягиваемой.
Неожиданная и пылкая страсть к занавеске вспыхнула благодаря ночным бабочкам, которые беспрепятственно летели на свет всю ночь. К утру я чувствовал себя в странном виварии — бабочки прилетали разные, иные из них — неоправданно крупные коровы. Они бились своей тупой башкой о подвески люстры, и звенели ими до утра, когда вдруг опомнившись, они, наконец, у…..ли навстречу восходящему солнцу. Но были и трупы: после утреннего чая пришлось выметать покойниц.
К ночи занавеска таки повесилась, а я отправился гулять на Волгу, прихватив с собой кота для проверки теории условных рефлексах «иммортеля» Павлова. Задача была сложной: я должен был внедрить ему мысль, что и на берегу великой реки водится сухой корм.
Кот весело бежал за мной до самой воды, где я на бумаге рассыпал «Вискас». Там у него начался когнитивный диссонанс: кроме тревожных запахов реки, леса, травы и не знаю чего еще, он слышал знакомый запах корма, но упорно не верил в такую возможность. Он крутил башкою, обиженно садился на пригорке и смотрел на Луну. Пришлось насыпать корм в руку и сунуть ему под нос — тут-то кота осенило. Чувствую, эксперимент затянется.
Я пошел дальше. Кот бежал рядом, время от времени посматривая на меня: один глаз почти полностью закрыт бельмом, другой сверкает зеленым огнем в слабом свете сиреневых сумерек. Чистый сатана!
Сегодня, кстати, полнолуние.
2 июля 2012
Наступило календарное лето, природа одумалась и дала жару.
Проснулся в 10. 23. В моем распорядке жизни — ни свет, ни заря. Маялся чтением Семенова. Одна фраза чудесная: страна на грани кризиса, который пытаются лечить экономической политикой случая и авантюры — имеется в виду 1903 год. Не вижу отличий от 2012.
В полдень собрался вздремнуть. В 3 часа дня еле продрал глаза, и обнаружил смс от жены. Она все еще в Греции. «Осталось 50 метров до вершины Олимпа. Здесь реально опасно. В случае чего, я люблю тебя», — пишет она.
Почему-то испытываю трудности с дыханием. Хочется написать ей, спросить — как дела? — но вдруг она в эту самую секунду стоит на шатком камне, звук телефона отвлечет ее на долю секунды и..?
Пятьдесят метров — это в пределах часа. Не пишу, жду. Внизу мать собирается в дорогу: она сегодня едет в город к брату. Как все не вовремя! И как мы все-таки не приспособлены к экстремальным ситуациям! Не дай Бог случись что — как я должен поступить, чтобы помочь ей, если она — на Олимпе, а я — в деревне?
Взялся молиться. Я очень редко прошу чего-либо у неземных сил, потому что ни с какими церквями в отношениях не состою. Но у кого еще искать защиты в ситуациях принципиально мною неконтролируемых?
С другой стороны, я почему-то свято уверен в неуничтожимости всех близких мне людей. Вероятно потому, что небесная бухгалтерия сводит баланс в пользу человека до тех пор, пока он может кредитовать мир. Исчерпал себя, нечего отдать — до свидания, к праотцам! А все они очевидно нужны.
Ну вот, уже можно написать. «Как ты? Я тоже тебя люблю». Через пять минут ответ: «Все нормально, спустилась, вышла на тропу».
Ура!
Сказал матери, что у Ленки — а это ее дочь — все хорошо.
— Она спустилась с Олимпа? — вдруг спрашивает мать, которая обычно угукает что-то невнятно-одобрительное в ответ на такие известия.
— Да.
— Совсем спустилась?
— Нет, — говорю, — еще нет.
— А где она?
— Ну, в том районе. К вечеру спустится на берег.
Удивительно, что в их роду есть какая-то темная, далекая и неизвестная сторона, которой они чувствуют опасность, причем не там, где я бы ее предполагал. В первые годы совместной жизни я бунтовал против предсказаний жены, и, в результате был однажды избит до полусмерти сукиными детьми. Теперь я слепо ей доверяю.
Через час мать отправилась на автобус. Вдруг звонит:
— Элла не может дозвониться до Виктора. Боится, что его завалило кирпичами, он печку перекладывает. Сходи, проверь и позвони Элле.
Побежал к Виктору.
Наш худенький семидесятилетний друг мирно режет жесть вдали от телефона.
Ну что за день! То Олимп, то Виктор!
Для успокоения нервов решил пить чай с земляникой. Обошел лес вдоль нашего забора, набрал полбанки. Я видел ее красные ягоды давно, но не собирал, что бы понять, правда ли она здесь кислая или просто недозрелая? Не кислая, и запах удивительный! Забавно, что авторы древнего мыла «Земляничное» очень точно воспроизвели формулу ее запаха в своем погибшем вместе с моим советским детством шедевре. Не оставляло ощущение, что пью чай с мылом.
Светает. На реке бурчит пароход. Сквозь густо синие стволы сосен сияет ранний оранжевый рассвет. Солнце встает за Волгой, за лесом, за пароходом, где-то страшно далеко, дальше Японии.
Сейчас открою теплицу, отведу собаку к реке, а потом — спать. Так и закончу день в самом его начале.
3 июля 2012
Съездил в Волжское за молоком и сигаретами. Не удержался и зашел в санаторское кафе, но пива не пил, а заказал кофе. Кофе был плохой, зато вид на Волгу прекрасный. День выдался жаркий, на небольшом песчаном пляже полно людей. В тени дерев злые, накрашенные как на дискотеку, молодые бабы. На солнце — мужики, все при детях и женах. Понятно, отчего бабы злые. Седые дедусики одиноки, но кому же это счастие надобно?
Маленькие дети скачут по воде, брызги сверкают, мальчишки орут, маленькая девочка в платье принцессы — розовый лиф, белая шифоновая юбочка, розовый бант в подвитых волосах, розовые же штиблеты — пытается перелезть из одной пришвартованной лодки в другую. Так вот ты какой, местный гламур!
Приехал домой, накормил кота и посадил его под домашний арест. Будет жаль, если ему выбьют и второй глаз. Кот подчинился. Увалился в самой середине ковра, и принялся спать. Но стоило мне встать, как он тут же кинулся к двери. Пришлось отпустить на волю.
Ночью пошел на Волгу.
Невероятная обширная Луна ходит низко, и кажется оттого, что она и вовсе близко: только луг перейти, и там, в лесу она висит на чем-то между черных деревьев, светит ягодам тихим светом, и чудным травам, и грибам и прочим лесным жителям.
Соседняя дача — Дмитриевых, зубных врачей — хороша, настоящая профессорская дача. Она всегда меня занимает своими правильными, редкими для здешних мест пропорциями. Хозяева редко здесь бывают, оттого и внутренние решетки на окнах первого этажа, к тому же закрытых снаружи щелястыми деревянными щитами.
Сегодня меж досок пробивался свет. И я увидел оранжевый абажур с кистями, светлого дерева мебель, старые обои теплых тонов. Кто мог там быть?
Дача молчала.
4 июля 2012
Целый день ем клубнику и читаю Агату Кристи. Ленивый, ленивый сукин сын!
Чуть больше недели отделяет меня от Москвы — от несчастных девчонок, по сю пору сидящих в тюрьме, от ОМОНа, от сволочных православных, лезущих кулаком в ухо всем несогласным, и вообще — от государства. Здесь никто не ходит в папахе в летнюю жару, не смотрит пристально из-под форменной фуражки и не боится терактов. Может, просто некому. Кто здесь? Я и мать, собака и кот, да четыре варианта «Пиковой дамы» — Мариинский, Opera Bastille, Metropolitan и Большой — все великолепные. Я слушаю их ночью.
Проснулся сегодня, посмотрел в наше большое окно, и первое, что увидел — в тихом зное шелестят низкие ветви берез, и впервые в этот приезд искренне подумал: хорошо-то как!
Легкий ветер залетает в комнату — он пахнет жасмином и земляникой, лесом и травой. Пришел кот и упал на доски балкона даже со стуком, как будто мешок цемента бросили на земь, вытянулся розовым носом к ветру и заснул. За лесом, на реке урчит пароход, о чем-то орут рыбаки, а в руках полная чашка клубники.
Я отгородился от Москвы заборчиком, лесом и Волгой.
Хорошо-то как!
5 июля 2012
Сел на велосипед, и поехал в Заволжск покупать всякие железяки. Зашел к Элле. Это маленькая, седая женщина 70 лет, не утратившая способности смеяться глазами. Она удивительная: никогда не ела лука, не умеет плавать и боится велосипеда.
Элла говорит очень быстро и весело:
— Заводи его в квартиру — обычно я оставлял велосипед на лестничной площадке, — а то у нас тут поселились какие-то новые жильцы, не русские…
— И какая разница — русские, не русские?
— Заводи, заводи, — Элла не слушает, — вот я им, нашим, и говорю: вы чего боитесь? Стали запираться. А они мне: ну так ведь какие-то не русские поселились. Я им: так ведь и я не русская! Вы что, и меня боитесь?
Уже уходя, говорю ей по московской привычке:
— Элла, идите, заприте дверь.
— Зачем? — весело кричит она из дальней комнаты. — Я не боюсь!
Недалеко от города есть пляж. В этом месте Волга круто заворачивает на восток. Четверг — но народу много. Бросил рюкзак, и сел на песок, что бы выпить бутылку пива и полюбоваться излучиной реки на закате.
В воде плещется пузатое дитё лет десяти, на берегу — его чрезвычайно пузатый дед. Живот тугой, белый и блестящий, как будто он только что съел пару-тройку жареных кур. Из подъехавшего внедорожника вышел его сын, активно полнеющий блондин с залысинами, его жена — белокожая, полная блондинка и худенький паренек лет семнадцати с лицом чеховского телеграфиста.
— Антон! Перестань орать! — сказала блондинка мужу, вытащив из машины их маленького ребенка.
Мужчины отправились купаться, женщины взялись разговаривать. Потом началось фотографирование: на фоне реки, на фоне парохода, на фоне машины, леса, песка, попарно, втроем, и всей кодлой, дитя, естественно, на всех кадрах и на первом плане. Забавно, что выражение лиц мужчин почти не изменилось с 1910 года: застывшие черты, скованное тело, прямой оловянный взгляд. У женщин прогресс заметнее. Дореволюционные деревянные жены теперь улыбаются в объектив мягкой улыбкой мадонны, особенно, с ребенком на руках. Ну да, долг выполнен, — как говорит одна моя знакомая — что жизнь? От гаметы до гаметы.
Худенький паренек участвовал в этой радости по большей части как фотограф, изредка присоединяясь к группе. Смущался, с обожанием смотрел в глаза старшим, садился на песок, вставал и всячески выражал готовность делать, как скажут.
«Современный сатир, — вспомнил я неизбывного Ниро Вулфа, — немного мужчина, немного свинья и немного придурок. Он не может грациозно прислониться к дереву с флейтой в руке на фоне живописных холмов».
Пиво допито. Я пошел к велосипеду, взвалил на себя рюкзак, и напоследок оглянулся. Две пышные Венеры с визгом бросились в воду. Чрезвычайно пузатый дед собирал пожитки. Солнце садилось в неописуемой красоты жемчужные перистые облака. На бледной груди худенького паренька ослепительно сиял серебряный крест.
Прощай парень! Надеюсь, у тебя хватит ума найти живописные холмы, и ты сможешь грациозно прислониться к оливе — или к сосне, уж не знаю, различаешь ли ты виды деревьев? — и дашь волю телу, единственному неопровержимому доказательству бытия.
Крест, однако, сияет уж очень многозначительно.
6 июля 2012
Взялся смотреть «Корчак» Анджея Вайды. Его фильм, вероятно, не нравится ни полякам, ни евреям. Он не постеснялся не сказать ни слова о польском сопротивлении, и показать пиры богатых евреев на фоне умирающих от голода на улицах варшавского гетто в 1942. А я благодарен ему за то, что он ненавидит не фашистов — или сионистов — а злых и бесчувственных.
С началом оккупации Польши, детский дом Корчака перевели в гетто. Увидев дом, он сказал
