возлюбленная изволит отойти ко сну и станет надевать ночную рубашку. Что поделаешь, это любовь. И как следствие – месяц, проведенный в больнице, и еще не известно какие последствия могут быть в будущем.
Анна подождала, пока все упокоятся и перестанут галдеть, и ответила именно Лосю, словно от него все зависело:
Мне это важно сделать самой. Вы же знаете, что я в ваших краях недавно, а то бы и не спрашивала, нашла цветы сама.
Но я не знаю где искать.
Ладно, тебя можно и взять, но смотри, не разболтай о наших местах. Завтра, сразу после уроков. Портфели оставим в спортзале. - Это сказал Тала и как-то привычно, словно делал так постоянно, по дружески хлопнул новенькую по плечу и протянул ей ладонь тыльной стороной вверх.
Хоп! – Сказала Анна и шлепнула своей рукой по Талиной.
Со стороны Талы это был явный жест признания загадочной одноклассницы, со стороны Герцог принятие правил игры.
Компания медленно, шаркая ногами, разбрелась по домам. Тротуары были посыпаны песком с солью и напоминали венгерское сало, щедро покрытое рыжим, жгучим перцем.
Перед моим подъездом стоял первоклассник. Бросив ранец прямо в слякоть, он самозабвенно облизывал огромную прозрачную сверкающею сосульку, которую, наверное, только что отломил с края ржавой водосточной трубы. И делал это так вкусно, что мне тоже захотелось попробовать ледяное лакомство, утолить внезапно возникшую жажду. Но, оглянувшись по сторонам, я лишь в раздраженье пнул входную дверь, которая завизжала петлями и впустила меня в темноту дома. Каждый этаж пах всевозможной пищей, селедкой с картошкой, манной кашей и тошнотворным рыбьим жиром. Пока доберешься до своей квартиры, казалось, пропитаешься насквозь всеми знакомыми запахами и внесешь в свой дом, что - то чужое, ненужное и вредное для души.
Вернувшись в родные стены, я швырнул портфель на подоконник, и с наслаждением растянулся на любимом диване, мечтательно уставившись в потолок. В нашем доме не было телевизора, это было сознательное решение моих родителей, что бы уберечь меня от бесцельной траты времени. Зато были книги, много книг, а если учесть, как сложно в те времена их было купить, то у нас была прекрасная библиотека. Мне не надо было прививать любовь к чтению, книги были моей страстью, моей машиной времени, возможностью бесконечного перевоплощения, способом примерить на себя чью-нибудь судьбу. Сквозь довольно невнятное представление о собственной будущей жизни, они настраивали мое внутреннее зрение на умение четко различать, что меня увлекает и волнует сейчас, и что, возможно, останется надолго, если не навсегда.
Другой моей страстью было некое собирательство вещей и предметов, которые многим бы показались пустяшными и не достойными внимания. Но эти предметы обладали для меня особой магией, силой поворачивающей время вспять и пробуждающей воспоминанья, неясную жажду творчества.
Без ракушек и разноцветных камешков с моего первого моря, без рассыпающихся от одного дыхания засохших цветов, без старинных фотографий незнакомых мне людей, лотерейных и железнодорожных билетов, значков, коллекции монет я испытывал бы настоящий голод, невыразимую утрату чувств. Порвалась бы связь времен, исчезли бы следы моей еще не долгой жизни. Каждая малость возвращала меня в прошлое, даже порой не мое, а я погружался все дальше и глубже, радуясь узнаванью почему-то знакомых вещей. Что было тому причиной, генетическая память, колесо реинкарнаций или книжная морока знаний, но волшебство случалось каждый раз, стоило мне только прикоснуться к чему-либо из своей коллекции. Бесконечно жаль, что невозможно было собирать и хранить звуки, и запахи, цвет и память осязания, чувства, и мимолетные, но пронзительные впечатления.
Вы помните вкус первого поцелуя? Вы можете стать волной прозрачной реки, утоляющей жажду и умывающей лицо своей забытой возлюбленной? А это так важно. Окунитесь в память, и вы словно бы очиститесь от всей скверны и шелухи совершенно не нужных в вашей судьбе событий, людей и вещей, напрасно потерянного времени. Хотя можно ли, что-то потерять не напрасно…
На следующий день уроки тянулись еще мучительнее, чем обычно. Стояла какая-то мухобойная тишина, ее нарушал только звон капели о жестяной откос окон и меняющиеся голоса учителей, равнодушно расплескивающие вокруг нас знания и трагические ремарки о жизни, которая подстерегает лентяев и безответственных перед собственной судьбой мечтателей. Почему- то нам надо было срочно становиться кузнецами собственного счастья, а не скажем токарями или портными, раскраивающими под свой размер прекрасное будущее. Но что поделаешь, если в те времена, даже в детских, в так называемо пионерских песнях могли звучать прямо-таки мистические заклинания “ прекрасное далеко, прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко…”.
*******************
Короткое предисловие.
По некоторым причинам автор не представил вниманию читателей продолжение повести. Зная, очень кратко, историю развития последующих событий, возникла мысль предложить свой вариант пересказа задуманного сюжета. Есть воспоминания, есть своё восприятие того счастливого времени и отношений с одноклассниками, примерно в тот период, который описан в повести. Дерзость моего поступка оправдана не желанием вторжения в личную жизнь литературного героя, как это может показаться на первый взгляд, а естественным стремлением изложить рассказ истории, имеющей весьма необычное продолжение…
На следующий день собрались в спортзале. Попавшуюся на глаза швабру, прихватили с собой и втолкнули её между дверными ручками, укрепив, тем самым, оборону для сдерживания натиска любопытных носов, принадлежащих особо интересующимся всеми событиями, происходящими в школе, из младших классов. Тяжёлый запах непроветренного помещения заставил Анну приподнять шарф к носу. Обычно, наблюдая за горячими атаками за победные очки, никто и не обращал внимания на свои обонятельные ощущения, а теперь, в пустой тишине, эти волны знакомого запаха, перекатывались невидимыми объёмами в воздухе остывающего зала, напоминая об азарте, движении и молодости разгорячённых тел. « Так, прикинем, примерно, сколько человек идёт с нами за цветами…» Юра Пирожков осмотрел группу, временно сплочённого коллектива ребят, который поневоле был разбавлен присутствием Анны. Аргумент о том, что мама - в больнице, был очень убедительным, можно сказать - весомым, поэтому её желание, почти требование, было понятно всем и возражений не вызывало. Кое-кто даже почувствовал себя немного героической личностью, этаким понимающим добряком, способным бескомпромиссно уступить девушке в серьёзной жизненной ситуации, хотя, сама Анна, восприняла это согласие как поступок, само собой разумеющийся. Об этом говорил её вид, демонстрирующий одновременно независимость и снисходительную благодарность.
Толик Кац восседал на спортивном коне, пытаясь изображать бесшабашного наездника, и представлял, по-видимому, в своих грешных мыслях как он, в предвкушении осуществления намерений покорить свою возлюбленную, несётся с отважностью лихого ковбоя по пустынным прериям Дикого Запада на тайное свидание. Это потом, позже, на экраны выйдет умопомрачительный фильм, крутой, по тем временам, французско-итальянский вестерн – «Зорро», с Аленом Делоном - в главной роли, героем-любовником и головокружительной мечтой стопроцентной составляющей женской половины нашего класса. Это потом, его неотразимая внешность, обласканная в своих мыслях, миллионами женщин, превратится в легенду и станет немым упрёком советским мужчинам, в части несоответствия мировым стандартам, прочно закрепится несмываемым клеймом, неоспоримым символом, безусловным штампом, почти единственно возможным выразительным и обожаемым лицом, фактурой, способными удовлетворить все самые дерзкие мечты о вечной любви и немыслимом счастье. Это потом, его безумно красивый, глянцевый профиль и фас будут старательно вырезаны девчонками из журнала «Советский экран» и спрятаны за корочку обложки, какого-нибудь учебника истории или физики, припухлость которой, выдавала место хранения вырезок, открыток и других тайных предметов подросткового вожделения. Всё это разглядывалось тайком на уроке, когда было невыносимо скучно от насильственно вдалбливаемых знаний тем, кто не имел планов использовать их в будущем, в своей, пока ещё плохо представляемой, самостоятельной жизни. Это был способ пережить с некоторым удовольствием сорокапятиминутный промежуток времени школьной, насыщенной сплошными обязательствами, жизни… А пока, все предвкушали предстоящий поход в лес, как некое священное действо, обряд, приобщение к чему-то сокровенному потому, что это носило характер безудержной целеустремлённости, бескорыстия и добра.
Лось, резко повернулся и неуклюже съехал со своего портфеля, который носил ласковую кличку - «жабёныш». Утром, когда заходил в класс, он каждый раз бросал «жабёныша» с расстояния в несколько метров на свою парту, тот шлёпался, под аплодисменты некоторой, особо заинтересованной в попадание в цель, части ребят, со странным хлюпающим звуком и уютно разваливался , напоминая широкое плоское существо, готовое вот, вот подпрыгнуть, заквакать и продолжить свой путь дальше, с явным намерением ускользнуть за дверь.
Весна звала всех на улицу, в лес, на природу…. Своей солнечной, щебечущей привлекательностью она завораживала, преступно манила за собой, принуждая оставить все дела, и поспешить на воздух, чтобы порадоваться свету и теплу после длинных, серых и неуютных зимних дней. В эти томительные часы, решение задач, изучение формул, зубрёжка английского, всё это, казалось какой-то чудовищной, чуть ли не кощунственной несправедливостью. Внутреннее состояние сопротивлялось разумности. Мозг отвергал любое насилие. Правда, существовало некое обособленное меньшинство, которое, на радость учителям, было способно усилием воли понять неизбежность необходимости «грызть гранит» науки в любых, даже экстремально-весенних условиях, подтверждая своей целеустремлённостью и адекватностью поведения, серьёзность планов: в ближайшем будущем штурмовать столичные вузы страны. Собственно они то, эти сознательные личности, и составляли гордость и надежду школы, вызывая восхищённые, звучащие, время от времени, отзывы и похвалы всего учительского состава.
Я готовилась поступать в пединститут на факультет иностранных языков. За два года до окончания школы, мама договорилась с одной старушенцией, весьма преклонного возраста, настоящей немкой по национальности, позаниматься со мной немецким языком, платно. Ателия Карловна была строга до фанатизма. После буквы «т» в её имени звучала грозное «э» и произносить нужно было Атэлия. Я и сейчас, в зрелом возрасте и здравой памяти, помню её маленькие суженые глазки, готовые высверлить во мне дырочки для заполнения их шестью падежами склонения существительных или спряжением глаголов по лицам и числам. Разговаривала она со мной только по-немецки, её не интересовало, сколько слов было понято мной из того, что она говорила, видимо, она считала, как теперь произносят в таких
