Посох Адама.

дополняете друг друга!»
   Правда, характер у Толика был покладистый. Ходил за ней скромной поступью, как телок, заглядывал ей в рот, внимал каждому слову, по крайней мере, делал вид, пытался понравиться. Чем не муж?
  Однако с какого-то момента его походы «скромной поступью» превратились в преследования. Он сделался неусыпным сторожем и неотступным охранником её чести. Этакий представитель ВОХРа, регулярно просматривавший незапятнанность её постельного белья. Толик начал порядком надоедать, и Ева обстоятельно и по пунктам объяснила, что ему надеяться не на что. Еве надо делать карьеру, а  Толик никогда  ей не нравился.  Нравились ей чернявые, и одному такому она готова была даже подарить свою красоту и молодость..
  После института не встречались года полтора. Так, на бегу: «Привет! Как жизнь? По старому! Ладно, встретимся у общих знакомых! Пока!»
  И вдруг на Толика что-то накатило. Каждый вечер топтался под окнами: « Ева, ты пойдёшь в «Лунопарк»? А в кино? Просто, прогуляться по набережной?»
  Она не могла отказать. Не ему – родственникам, у которых продолжала жить после института. «Приходи через час!» А сама пряталась в соседнем подъезде, ждала, когда Толику надоест отираться возле квартиры тётки.
  Нет, всё-таки Ева была молодец, чутьё не подводило её. Муж её подруги говорил в шутку, но изюминка в словах имелась, как имелись в них внутренняя сила, настоянная на опыте поколений: «Чем больше женщину мы меньше, тем  больше меньше она нам! И наоборот! Ага?»
  Ещё бы? Стоило Еве позволить Толику сделать то, чего он добивался от неё,  (всем мужикам только одного и нужно), как потом в их отношениях сразу бы всё перевернулось.
Повязанная тайной, сокрытой от родственников, Ева считала бы себя  обязанной перед Толиком.
  Ещё домысливала, угадывала в нём плохо перевариваемую особенность характера, вставшую Еве поперёк горла. Понимала, но не могла себе объяснить: его тупое упрямство, нудное доказывание своей правоты, что ли? Проявлялось иногда отчётливо в нём, вставало Китайской стеной так, что ни пробить, ни обойти, ни сломать. Проще было перебить пополам ему хребет.
  И вот, это тупое, непробиваемое упрямство Толика, которому она была не в силах противостоять, давило, по частям подминало под себя.
  Летом Толик задумал совершить поездку на  Иссык-Куль. У него жил там один знакомый, «прочный должник», как говорил Толик, сильно обязанный ему. Знакомый имел дом почти на берегу озера. Так что проблем с поисками жилья не было. Отдых и загар - гарантированы.    Ева понимала, ради чего устраивалась поездка, ради кого Толик развернул не свойственную ему бурную деятельность, - с безумными затратами на телефонные переговоры, беготню, доставание авиабилетов  в летнее время, естественно, по завышенным ценам. И доплачивал  шоколадом,  духами, безделушками, мишурой, всякой  мелочёвкой, дрянью, улыбочки раздавал  налево и направо.
  Она согласилась, но, прочитав на его лице нескрываемую радость  хищнического предвкушения и довольство собою, поставила условие: одна не поедет, возьмут общих друзей, бывших однокурсников, семейную чету.
  Разговор происходил возле общежития, где она изредка ночевала, чтобы не потерять прописку. Толик размахивал руками, а остов его будто сморщился, усох в пространстве тела. Выглядело потешно: летали, покачивались древком бесхозные, загребущие руки. Руки-вещательницы. Они шипели: «Я тебя, Ева, не понимаю. На кой ляд нам сдались эти Енохины? Почему лишним грузом мы должны волочить их за собой? Учти, спальных мест у Касыма,  хозяина дома, на всех не хватит. Куда Енохиных – на улицу?»
  «Они наши друзья. Они мои друзья, - упорно стояла на своём, - не хочешь, поезжай один, никто не набивается к тебе в соседи!»
  Толик пропал. Ни звонков, ни ежевечерних дежурств под окном.
  Ева даже в минутной слабости раскаялась. Можно было ехать и без общих друзей. А если Толик предлагал ей поездку из чисто дружеских побуждений? Никогда не была на Иссык-Куле   и вряд ли когда-нибудь ещё выпадет возможность побывать там. К тому же, ничего компрометирующего не прочитывалось в том, что  Ева отдохнёт с Толиком на озере..
  Незаметно, благодаря правильным и напористым ухаживаниям Толика, среди их общих друзей как-то само собой укоренилось мнение, что эта пара – неизбежные муж и жена. Енохины, например, считали, что дружат не только с однокурсниками Евой и Толиком, но с семьёй, значимо определённой,  не скрепленной лишь формальной печатью ЗАГСа.
  Мнение Енохиных для Толи определяло много. Много, но не касательно её. Скорее так: Ева прислушивалась к мнению Енохиных, семейная жизнь которых была на хорошем счету партийной ячейки. Семейная жизнь, не вызывающая у соседей и знакомых приятную отрыжку сплетен и досужих разговоров вокруг. Избави бог!
  Почти идиллическая семья: папа, мама, дочка и родители с обеих сторон, вмешивающиеся в их дела лишь на правах почётных гостей.
  Но идиллия  была лишь на поверхности. Ева от подруги Енохиной знала и другое: та Еве часто жаловалась на мужа. Жаловалась, потому что семейная жизнь казалась нестерпимой.
  При гостях подруга в шутливой форме позволяла себе выпады типа: «Все несчастья – от мужиков!» Наедине с Евой исповеди её,  как правило, заканчивались слезами:
  «Эгоист! Для Енохина семья – камень на шее! Жить не хочу! Давно бы ушла от него! Но куда, кому я нужна? Я для него – мебель в доме. Он хочет одного – покоя, без хлопот, самому вариться в собственном настроении. Может неделями не разговаривать: ни слова, будто нет рядом ни меня, ни дочери. За что, спрашивается, за что? И при всём при том – хозяин! Попробуй, слово скажи поперёк! Нельзя, даже намёком! Зыркнет только – в ногах холодеет, а ноздри раздует – криндец! Нет, без него лучше! Ай, да все они одним миром мазаны, все вылезли из одного места!»
  Вот именно – одним миром! Толик был не лучше Енохина. Ясно, как дважды два.
  Через неделю после исчезновения Толика на работу Еве позвонил Енохин. Ева приправила голос удивлением: Нет, она ничего не знала. Ах, вот даже как! Их Толик пригласил провести отпуск на Иссык-Куле? Интересно. Нет, Еву он не приглашал! Вот, если Енохины согласятся взять её с собой, то она будет иметь ввиду. Интересное предложение.
  А перед самым отъездом на Иссык-Куль пришло  наконец официальное приглашение от младшей сестры  на свадьбу, которое «состоится     июля,    года, праздничная часть – в ресторане «Прага». Дина, Равиль».
  Собственно, вопрос о свадьбе Дины и Равиля решился ещё месяц назад, когда сестричка привозила  жениха на смотрины, Так скэ-эть,  специально-обособленно – для Евы. Требовалось формальное одобрение старшей удачному выбору младшей: «Вот он, мой жених! Привезён на смотрины! Прошу озвучить ваше мнение! И попробуйте только сказать о нём что-нибудь плохое – вы меня знаете!»
  Как старшей, Дина призналась: « На четвёртом месяце. Влипли. Ничего, готовим фирменное платье. Никто на церемонии не заметит. Можно не беспокоиться. А заметят, чёрт с ними! Пока отступать некуда!»
  Это самое «пока» больше всего и тревожило. Ева отлично знала жёсткий и поперечный характер сестрёнки. А вдруг так называемый жених Равиль встал в позу благородного? Нашкодил и добровольно полез в семейную петлю? Заподозри Дина в женихе эту скрытную «добродетель», тут же откажется: «Не было ничего, и никакого жениха!»
  А в то время гуляли вчетвером по городу. Мужчины пили коньяк, громко спорили, хохотали, приглашали друг друга в гости. Ева тайком сравнивала столичного жениха Равиля с Толиком. Толик уступал.
  Перед отъездом в Москву Дина передала слова своего женишка, и звучали они, как семейное, клановое  наставление:
  «Вы с Толиком хорошо смотритесь. А что, давайте сыграем совместную свадьбу? Равилю твой очень понравился. В общем, думайте, соображайте. Ждём вас!»
  Нет, до последнего момента всё Еве казалось непрочным в отношениях и будущем Дины и Равиля. Или, просто, не хотела верить в то, что для сестрёнки некто посторонний, по сути, вломившийся в их жизнь, мог стать дороже её, Евы. Присутствовал явный элемент предательства. Поэтому Ева до конца сомневалась, что лучше: неожиданный обман жениха и, как следствие, несостоявшаяся свадьба или предательство сестрички? Естественно, что ребёночка будущего на воспитание Ева возьмёт себе. Сделается мученицей, пожертвует карьерой и работой, ответив сполна за  грехи сестры.
  На Иссык-Куль она поехала держа в сумочке и билет в столицу.

  В Свердловске промурыжили почти сутки. Прочно зависла духота, стояло марево, плавился асфальт, густели выхлопные газы, всё время страшно хотелось пить. Енохин с Толиком не отходили от окошка диспетчера по транзиту, стояли до-последнего, намертво. А Ева подносила воду, которую найти в аэропорту представлялось не меньшей проблемой, чем закомпостировать билеты. Отдых оборачивался мукой. Но держались, пытались шутить: озеро – в награду за терпение! Воздастся сполна!
  Воздаваться начало сразу, по прилёту. Сели в машину к весельчаку-таксисту. Разговорчивый такой,  травил их пошлыми и древними анекдотами на бешенной скорости: «Дэвочи, у нас всё особенный. Воздух, питань, вода, со-он» - хитро подмигивал.
  Позже, со смехом, конечно, вспоминали – и езда особенная, с кульбитами.
  Ева говорила, что была уверена – добром не кончится: или врежутся или перевернутся.
Когда не вписались в поворот, никто не успел испугаться. Дважды перевернулись и встали на колёса. Ни царапин, ни ушибов. Енохина сломала ноготь – все убытки. Ева подумала о себе без сожаления: её смерть была бы местью сестре за предательство.
  А потом время замерло, треснув на две части – жгучее солнце и неожиданно холодные, как нашествие полярного фронта, ночи.
  В первый же день рассредоточились: девочки отдельно, мальчики рядом, за деревянной перегородкой.
  У Евы начался «гон», ожидание того, ради чего вся та лафа устраивалась Толиком. Ждала с содроганием. Должно было произойти, должно. Вот-вот. Должно, как благодарность за холодную гладь озера, бесплатные хозяйские обеды, ровный и прочный загар. В самом деле, не деньгами же расплачиваться? И Толик упорно ждал, не торопил, предвидел неизбежность оплаты. Отдых превратился в отбывание.
  Проклёвывалось что-то неприятное в Толике, хищническое. Точно кот, придушивший слегка мышь, наслаждался грациозными движениями своих лап, играя с жертвой.
  Хозяин раз в неделю проводил профилактические мероприятия по воспитанию супруги. Дети (их было четверо) высыпали во двор, бились к Еве в двери. Вероятно, чувствовали, что Ева каким-то образом сможет помочь, повлиять на хозяина.
  Крик в доме стоял душераздирающий.
  «Он убьёт жену, он же её убьёт!» - дёргала, тащила к двери Ева мужчин.
  « Не наше дело. Разберутся».
  « Как разберутся, когда убьёт?!»
  И вдруг Толик: «Сейчас будет забавная сцена! Этим всегда заканчивается! Вот увидите!»
  Левой рукой, схватив супругу за копну мелких косичек, а правой, заграбастав её ногу, которая висела как-то повинно и предрешенно, в окне образовался  хозяин. Он выдыхал в лицо супруги пьяным угаром: «Ты, ты! Вот, взять кусок гнилого мяса и положить рядом тебя – не возьму! Лучше гнилым мясом подавлюсь!» - швырнув её на грядки, артистично отряхнул руки и