Посох Адама.

лахудру, устроить её в лучшую гостиницу. От этого зависит моё будущее! Отдаю его в твои руки! – умоляла Лиля. – Ты ей должен понравиться! Постарайся!
  Понравиться? Бабушке можно понравиться легко, без особых усилий. Достаточно проявить внимание и сочувствие.
  Встретил в Домодедово с цветами и «Киевским» тортом маленькую, почти кукольную, симпатичную женщину. Ни за что бы ей не дал пятидесяти, да и сорок – с натягом: длинные волнистые волосы, ухоженные  руки, тело сбитое под молодую кобылицу, и глаза яркие, не выцветшие.
  Она восхищалась всем, что попадало в поле зрения: очередью на маршрутку, грязными московскими двориками, администратором гостиницы, подозрительно долго изучавшим её паспорт, горничной, которая горланила на весь этаж сутками напролёт, чтобы прекратили курить в комнатах немедленно.
  Бойкий, порой пугающий восторг и напористое восхищение руководительницы, казалось, усмирить было нельзя, только - утешить.
  Заперев дверь номера на ключ, она без обиняков и прелюдий скинула с себя брючный костюм:
  - Я – в душ! Ты пока разбери мои вещи и накрой на стол. В сумке есть бутылка коньяка.
  Адам позорно бежал к ресторану «Маяк», где его поджидала Лилит.
  - Чтоб ещё раз!!! Ты же продала бабушке меня за вонючую рецензию! – размахивал он перед лицом Лилит.
  - Почему – «вонючую»? Любимый, я уже пожалела о содеянном. Не подумала, что стерва – не замужняя. Я же, дура, слышала, что ей нравятся молоденькие мальчики, но чтоб вот так, в наглую? У неё же любовников немереное количество. И какие люди!
  - Ты решила устроить мне проверку? Я – не рак, падалью не питаюсь, - обида пересиливала желание быстро вернуться и промокнуть бархатным полотенцем кукольную старушку.
  Прохожие останавливались, прислушивались, некоторые пытались принять участие, спрашивали: «Не бананы ли завезли в ресторан?»
  Какие бананы? Денег едва хватало на тарелку пельменей с бульоном.
  Жил Адам в Москве впроголодь, ночевал поочерёдно на ж/д вокзалах и в ночные часы любил рассуждать: что же его заставило ринуться следом за Лилит в столицу?
  Ревновал к научным работникам, знакомым, которых в Москве оказалось у Лилит – не пересчитать по пальцам.
  Чувство собственника угнетало голод и неустроенность. Лиля была его женщиной, и делиться ею он ни с кем не желал. Кто у неё был до него, и что она вытворяла  – Адаму хотелось, чтобы ему было без разницы. Он мог и смириться с её прошлым – до него. Привыкнуть не смог бы, а смириться – да, пытался!

  В институте ВНД глумились над подопытной тёткой. Вживляли электроды в башку, в центр сексуальных удовольствий, и вели подсчёты: сколько оргазмов подопытная выдержит, пока не потеряет сознание. Лиля взахлёб рассказывала об удивительном эксперименте, будто сопереживала несчастной тётке.
  - Ничего удивительного, - дал оценку услышанному Адам, - утки тоже постоянно клюют себя в жопу, чтобы не утонуть. Это им жизненно необходимо.
  - До потери сознания?
  - Не «до», а для того, чтобы салом перья смазать. Это у вас в институте – до потери сознания.
  - А у тебя хватило бы способностей заменить электроды?
  Красивая особь никогда не станет изводить мужика намёками, что она ещё и умная, а умная регулярно пытается вытянуть признание, что она самая красивая, точно другие женские достоинства имеют вспомогательный или случайно обретённый характер.
  - Какие, например?
  - Врождённое здоровье, необходимое для потомства.
  - А вместе?
  - В одну бутыль не уместить здоровье, ум и красоту. Эта горючая, ядовитая смесь у самки приведёт к полному вырождению всего рода.
  - Дебил! Проваливай отсюда! Ты мне не нужен. Ненавижу!

  Однажды Адам смертельно устал от изнурительных объяснений с Лилей, совместных ночных поисков лежаков на чердаках московских «многоэтажек», устал от бессмысленных шатаний по улицам в ожидании конца рабочего дня, от ревности, которая, находясь рядом с Лилей, душила его больше, чем просто тоска по ней за тысячу километров.
  Подступила тошнотная догадка, что надо им временно расстаться, чтобы больше никогда не пересекаться.
  Ему казался такой поступок по-мужски решительным. Он попросил Лилит, чтобы она заняла денег у старших научных сотрудников, купил билет на обратную дорогу в купейный вагон и укатил, даже не поинтересовавшись, как и чем Лиля собиралась расплачиваться с кредиторами.
  Изнывающая от жары Москва отступила. В накалённом до предела купе кондиционер не работал. Сосед долго вертел вагонной отмычкой, наконец опустил окно, но от горячего ветра легче не стало.
  Сосед оказался художником-авангардистом и, по совместительству,  скульптором. Как выяснилось, направлялся в Сибирь для заключения контракта. Деньги нефтяникам девать некуда, заказали изваять из камня и бронзы скважину и нефтяной фонтан, бьющий на пятьдесят метров в небо:
  - А у меня есть мечта: сварить из металла памятник всемирному лентяю и бездельнику. Нет заказчика, а я бы за полцены согласился, - признался  художник-авангардист.
  - За образом долго ходить не надо, - сказал Адам и посмотрел в зеркало.
  Художник сидел под зеркалом, поэтому подумал, что взгляд и слова направлены на него. Оставшуюся дорогу он не делился больше творческими планами с Адамом.
  Второй сосед, агроном, со звучной фамилией Лапсердак хрумкал огурцами, иногда замирал с открытым ртом, и яблоко левого глаза сползало под веко, как закатное солнце. Затем он обречённо говорил: «И всех кормить надо! Всех кормить надо!» И продолжал с пугающей дерзостью рвать зубами овощи.

  Какие нелепые события того года ещё осели в памяти? О свадьбе уже упоминали… Ах, да – компания!
  Предводительница «мать» долго уговаривала Адама порвать отношения с Лилей. Адам и готов был порвать, если бы не эти уговоры. Он повёл себя, как деревенская девка, прописанная на пятилетку в городском общежитии. Почуяв свободу и бесконтрольность, Адам совершенно выкинул из головы, что свобода – это и есть строгое и непременное соблюдение правил, установленное контролирующими институтами социума.
  Никто не мог, считал Адам, и не имел права давать ему советы умнее, чем его упрямство.
  - Народ считает, что ни о какой свадьбе не может быть и речи, - говорила «мать».
  - Народ – это ты и две твои подруги? Лиле вы говорили об этом?
  - Народ – это все мы, твои друзья. А Лиле мы устроим обструкцию. Она здесь больше не появится.
  - Мне льстит ваше трепетное отношение ко мне, - на самом деле, Адам злился на то, что не он первым вслух произнёс, а значит, принял решение порвать окончательно с Лилит. Получалось, что опять он шёл на поводу сторонних людей.

  Через две недели вернулась из Москвы Лиля. Как ни в чём не бывало завалилась пьяной в радиорубку, - компания пребывала в полном составе, - и с порога заявила:
  - Сейчас я буду охмурять мужичков!
  Села на колени к одному, покачалась, пересела к другому. Адам сидел, отвернувшись, но чувствовал, видел затылком, что Лиля «позёрствует». Он уже хорошо её изучил. Страха в ней больше, чем алкоголя. Для храбрости и запаха опрокинула рюмку и явилась устанавливать статус-кво.
  Наплыла вязкая тишина. Курили за спиной и, вероятно, рисовали на лицах ухмылки.
  - Ладно, -  решила Лиля, - живите, пока я добрая. А тебя, «пацан,  штаны на лямках», я жду в своей комнате. Надо расставить все точки над i. Или смелости не хватает? Сотвори хотя бы один мужской поступок – объяснись! Не надо меня больше под танки бросать! Не хочу я посмертно носить звание Героя!
  Множество вопросов требовали долгих объяснений. Терпеть не мог Адам отчитываться перед кем бы то ни было, поскольку поступкам своим сам не мог дать объяснений. Одна глупость порождала другую, присыпанную ложью и непониманием.
  Напичканный напутствиями и рекомендациями компании, как вести себя с Лилей, - которая должна была, по мнению всех, сперва пристыдить любимого,  потом напугать, потом подкупить и заставить повиниться, - Адам во всеоружии решительно двинулся к Лиле, но очутился в своей комнате, где, после недолгих раздумий, повалявшись в кровати, написал и отправил в ректорат анонимку об аморальном поведении и антисоветских высказываниях студентов «Вашего Университета». Представил по фамилиям полный список всех, посетивших хотя бы однажды общежитский радиоузел, попросил немедленно остановить их гнусную, развращающую молодёжь, деятельность, а некоторых – заслуженно исключить из рядов ВЛКСМ и высшего учебного заведения. В постскриптуме Адам предупредил, что копии письма он отправил в КГБ и газету «Правда».
  «Какая я сволочь! - утешал себя Адам: - Но не мне одному страдать. Если они – друзья, пусть разделят мои одежды между собой».
  Он сидел на трибуне. Стадион был пуст. Только сторож одиноко бродил между рядами и нырял под скамейки. Хорошо, наверно, было сторожу; что бы не делал, он принимал единственно правильное решение.
  Адам вспомнил: когда футболиста Колотова пригласили из Казанского «Рубина» играть сразу в нескольких столичных футбольных клубах, он поставил условие, чтобы его отца устроили работать сторожем на стадионе. Руководство Киевского «Динамо» первыми дало согласие.
  Поговаривали, что на одних пивных бутылках, оставленных болельщиками после матчей, отец Колотова очень скоро сколотил целое состояние.  

  « Меня деньги не любят!  Вот в чём моя проблема!» - набравшись наглости, обычно объяснял он Лиле так, чтобы в соседней комнате его слышала тёща.
  После свадьбы Лиля живо взяла в оборот Адама. Перевезла его за полторы тысячи километров в свой родной город, прописала в тёщиной квартире, устроила ему перевод в институт и выдавила с жилплощади старшую сестру Лену с мужем Геннадием Ивановичем и семигодовалым племянником Толей.
  « Не красиво как-то получается. Чувствую себя виноватым», - говорил Адам.
  « Красиво, не красиво! Не мучайся. Восемь лет здесь жили. В наследство от отца им досталась ещё одна жилплощадь и машина. Они обустроены. А нам ещё учиться и учиться: мне - кандидатскую дописать, тебе – высшее получить».
  Геннадий Иванович в день знакомства предложил Адаму прогуляться по берегу Волги для «установления более тесного контакта с родственником». Он был небольшого роста, почти квадратный. Его толстые, короткие, словно недоразвитые пальцы были все в ссадинах и свежих порезах от долгих лежаний под наследным «ушастым» запорожцем.  «И это – руки хирурга?» - возмущался он.
  На берегу они культурно «усидели» две бутылки водки. Гена рассказал  о тесте, которого застал ещё живым и всё повторял: «Хороший был человек. Заземлённый. У него в характере было что-то такое, что постоянно притягивало. Это и дочерям передалось по наследству. Ведь наших баб, чего греха таить, красивыми не назовешь? Но есть в них что-то притягательное. Какой-то шарм».
  Адам соглашался:
  - Скорее всего, ты прав. Вот если бы моя ещё и не фантазировала столько! То лётчик-испытатель, то капитан дальнего плавания…
  - Это, конечно, ваше семейное дело, -  уплывающим голосом, вслед за квадратным корпусом тела, бормотал Гена. – На твоём месте я бы заткнул куда подальше свои пионерские чувства и не стал бы первому попавшему говорить гадости о своей жене. Учти на будущее! А что касается лётчика и капитана, Лиля говорила правду! Не