1982
«Ура! Кажется, увижу Индию!
Автобиография, рекомендация-характеристика с места работы, пять фото, анкета: кто ваши братья и сестры, где и когда похоронен отец, где живут братья мужа, его родители?.. Еще - медицинская справка: можно ли делать прививку от холеры? Уф!.. Но собрала все эти бумажки за неделю. Теперь - «на комиссию» в Райком. Утвердят ли?
Вхожу. Заглядываю в кабинет секретаря:
- Можно?..
- Да. Ну и что? - бросает, не поднимая головы и с интонацией: чего нужно?
- Мне войти или здесь подождать? - улыбаюсь вопреки его «гостеприимству».
И снова его взгляд, как... на стул, и только один вопрос:
- Были раньше за границей?
- Нет.
- Тогда у вас преимущество.
И снова глаза - в стол.
Теперь - за второй подписью ко второму секретарю на четвертом экземпляре рекомендации с работы. Стою у приоткрытых дверей в кабинет, жду. Идет!.. Лет десять назад, когда проходила практику в областной библиотеке, он приударял за мной, а сейчас, когда обратилась: «Алексей Алексеевич, нужна только ваша подпись...» прошёл мимо, даже не приостановившись, не взглянув. Вошел в кабинет, сел за длинный стол, дверь оставил открытой и спросил у мужчин, что уже сидят:
- Все собрались?
И один, взглянув на меня, пошулл:
- Все. Даже лишние есть.
Что делать? А-а, войду! И, зацепившись за шутку, вошла, улыбаюсь, как ни в чём ни бывало:
- Ага. Это я лишняя, Алексей Алексеевич.
Смотрит мрачно, держит паузу, но вдруг:
- Давайте, - протягивает руку.
Подписал! Утвердил! Увижу Индию!
... Цейлон, Индия… Может, потом и напишу что-то об этой неожиданной сказке, но только не сейчас, - слишком всё спуталось в каком-то ярком, радостном ощущении, и, наверное, поэтому иногда снится: я - в поле, ещё грязными клочьями мается снег, но полянами – трава. Зеленая-зеленая, яркая-яркая! Лежу, вдыхаю её запахи, земли и от этого - радость!.. Или такое: на глубоком, пушистом, ослепительно белом снегу собираю цветы! Огромные розовые цветы. И их уже целый букет! Дивлюсь: на снегу - и такие?.. И снова – радость.
... Вчера Платон пришел домой в половине двенадцатого. Спросила:
- Где так долго?
- У Махонина был.
За бутылкой коньяка, которую принёс наш «семейный художник» и друг Виктор Якушин, - повод: его картину взяли на выставку, - читал им свой новый рассказ «Прах Плеханова*»… Как-то, придя с работы, я рассказала ему о Лёше, нашем киномеханике, который вечно рвётся рассуждать «глубоко и научно», хотя в голове у него... Так вот, в тот раз Лёша всё приставал к выступающему из моей передачи: «Скажите, а где теперь находится прах Плеханова?» Наконец, мой остроумный ассистент Димка Миловидов спросил его мрачно, но с иронией: «Лёша, а зачем тебе прах Плеханова?» И Лёша уловил иронию, - набычился, засопел. Так вот, рассказала тогда Платону это, а он и написал рассказ, развив тему по-своему, и вчера прочитал его друзьям, а они сказали: вещь, мол, очень глубокая, но держать её надо в столе, и подальше, «чтобы не попала в руки гэбистов*. Но будет ли «держать в столе»? Еще не знает.
... Командировка в район. Гостиница. Затёртые, ободранные обои на стенах, нет покрывал на кроватях, нет половичков возле них. А рядом - совсем седая соседка-ровесница: её муж погиб в автокатастрофе восемь лет назад; дочь в девятнадцать лет родила без мужа; у сына жена не готовит, не стирает, а только гуляет. И рассказывала всё это сдержанно, с полуулыбкой, но всё равно… А утром, в прорвавшемся через тучи луче солнца – освежающе-жёлтый бархат одуванчиков и воздух обалденный!
... Ходил Платон с «Прахом Плеханова» к литературоведу Непомнящему, а тот посоветовав ввести в текст рассказчика, чтобы читатель иногда мог передохнуть от плотности повествования, добавил:
- Но Вам мешает журналистика. Тем не менее, Вы - самый глубокий писатель из местных.
И он прав. В журналистике Платону мешает писательство, а в писательстве – журналистика.
...Вечер встречи с композитором Микаэлом Таривердиевым*. Послала ему записку: «Вы творите гармонию. А что же делать нам, не творцам, живущим в этом дисгармоничном мире?» Думала, что ответит что-то вроде: иногда наслаждаться той гармонией, которую предлагаем мы, композиторы, но он прочитал, взглядом отыскал меня в зале (следил, когда передавали записку по рядам), улыбнулся и, молча, положил в боковой карман со словами:
- Буду хранить.
... Ходили с Платоном в лес за черникой и моего мужа так искусали комары и оводы, что теперь он весь - в крапинку. И все же ездил со мной в Карачев. Я полола картошку, а он корытом перетаскивал в сарай уголь, который как раз привезли, - брат выписал целую машину. Занятие, конечно, было ему не по душе, - привык-то всё за столом, с ручкой и бумагой, а тут… Но ничего, почти тридцать корыт отволок и в поезде отдыхал… молча. А я читала Германа Гессе*. Оказывается, он хотя и немец, но предки его служили России, - то-то близок мне «по духу», как мама говорит.
... Муж отослал «Прах Плеханова» в Москву, в молодежный журнал «Смена»*.
Ну, что ж, «Попытка – не пытка».
... Ура! Платон повез группу туристов в Ригу и взял с собой детей, - ему за это платят в день аж на кило «Докторской» колбасы… если в магазинах попадётся. Блаженствую, придя с работы! Не надо готовить завтраки, обеды, ужины. И продлится это блаженство целых три дня!
... Возвратили моему писателю рассказ из «Смены», - «Не подходит по тематике», - но журнал не хотел бы терять автора, - присылайте, мол, еще, посмотрим. Сейчас стояли с ним на балконе, грелись на солнышке и вдруг услышала:
- Пишу рассказ, - посмотрел вниз на кроны каштанов: - но кому будет нужен?
Грустный, жалкий… Помолчал и добавил:
- Да и всё, что написал, кому нужно?
- Ну как «кому»? – бросилась утешать: - Ведь четыре книжки уже издал, так что пиши, пиши, старик, надо ж как-то барахтаться.
Ничего не ответил и нырнул в серую прохладу комнат.
... А может, мне самой делать передачи, без журналистов?.. Но тогда неизбежны конфликты с ними, - отнимаю гонорар! Да и с начальством, - делай, мол, только своё. Нет, не смогу «выбивать» гонорары, ругаться, отрывать «свой кусок» - не смогу быть стервой. А дочка посмотрела «Салярис» Тарковского* и пришла с пылающими щеками: «Буду режиссером!» Что ответить? «Состоявшийся талант - это когда – вопреки»?
... Полоса неудач у мужа, - всё возвратили из газет и журналов. Даже статейку из «противоалкогольного» журнальчика, как его называет... Как-то звонит Владимир Владимирович Соколовский, бывший секретарь Обкома по идеологии, тот самый, рассказы которого в своё время правил мой брат:
- Ноги отказали. Никуда не хожу, никого не вижу.
А я - ему:
- Владимир Владимирович, а у Платона хотя и есть ноги, но всё равно никуда «не ходит.
И рассказала про его неудачи.
... Приходила Зося, моя «индийская» подруга. Пили кофе и говорила только она: её мастерская увешена акварелями с пальмами, океаном и бунгало, - не может забыть Индию! - о Валере, который был в нашей группе, снова об Индии и опять - о нём. А во мне... Как это у Бориса Чичибабина*? «Есть друзья, а в душе недоволен. Одиночеством что ли я болен?» А за окном моросил и моросил дождь.
... Платон как-то отослал письмо Кривоносову, местному писателю, пробившемуся в Москву, и спросил его: не даст ли рекомендацию в члены Союза писателей? Сегодня получил ответ: «Не переоцениваешь ли ты себя?» За ужином грустно бросил:
- Наверное, я и впрямь не писатель.
А меж тем в «Литературной газете»* напечатали его письмо к маститому писателю Астафьеву*. Правда, причесали, попудрили, приглушили взволнованность, но суть оставили. Значит, Качанов чего-то стоит?.. Но всё реже и реже садится за письменный стол, а иногда и скажет: «Кроме еды, ничего больше и не остается», или: «Стареем, стареем. Теперь, кроме одной рубахи да штанов, ничего боле не надо». А сегодня, когда подкрасила волосы, услышала:
- Все молодишься? Пора бы и остепениться.
Да не хочу остепеняться! И «одних штанов» мне мало. И стареть не хочу. И больно, что он уже и физкультуру не делает, и телевизор наш черно-белый готов смотреть вот таким, дергающимся. Больно и тоскливо.
…Дождь, дождь. Всю неделю! А по телевизору - о Веронике Долиной: трое детей у неё, но пишет стихи, песни, ездит с концертами по стране.
Зависть.
- Зато ты источаешь флюиды, - Платон.
Ну, если флюиды... Но утром - на сына:
- Кран в ванной вчера начал чинить и бросил!
На дочку:
- Ни черта не читаешь!
На Платона:
- Не вызываешь ни электрика к неисправным розеткам, ни газовика к протекающей колонке!
И всё так же – этот въедливый дождь, гремящий по жестяной крыше балкона.
И лохматые деревья треплет ветер.
И мокрые листья мечутся по тротуару.
А на работе - в коридорах содрали линолеум, выкрасили стены.
Ненавижу себя, презираю!
Еще и вечером - голодный Женька Сорокин, - «Сбежал от скандала с женой» - и вот теперь сидит, чинит наши розетки, а я жарю ему картошку. Чуть позже – подвыпивший Платон с выставки Гусьлистова… и всё ходит по пятам, бубнит: звонили из «Современника»*, выбросили рассказ «Житная поляна», а он - название сборника.
И скулит, и просит совета, а я… а во мне! «Ну, где, где же вы?.. умные, талантливые, смелые, благородные? Хоть издали подмигните!» И слезы – перед сном, после фильма Марка Захарова* «Тот самый Мюнхгаузен», - его неправды святой не принял, отверг мир смертных и кесарей; и последние кадры фильма: по веревочной лестнице он поднимается и поднимается в голубое небо, теряется в нём.
... «Поблагодарили» Платона из Москвы сразу газета «Советская Россия» и «Журналист»*, - отсылал туда статью о кооператорах.
- Старик, как же я устала от этих благодарностей! – не сдержалась.
- А я?.. – жалко улыбнулся и ушёл к себе.
Приготовив обед, всё же решаюсь всколыхнуть своего отвергнутого писателя: не напечатали этого очерка, так другой… И вхожу, сажусь рядом:
- Что это Вы, Платон Борисыч, всё читаете, читаете, а не пишете?
Знаю: вызываю огонь на себя!
- Думаешь, писать... это всё равно что вязать?
А у меня, между прочим, сегодня отгул. А я, между прочим, пригласила его сходить в лес за грибами и вроде бы соглашался… хотя была бы рада, если б сел писать, но вот:
- Лучше бы пуговицы мне пришила к рубашке, чем лезть в то, чего не понимаешь!
Сжимаюсь: «Ну что, получила?» Такого массированного огня не ожидала и поэтому сразу – слезы. Шмыгнула в ванную, закрылась. Но подошел к двери:
- Открой. Поговорим.
«Не хочу открывать! Не хочу говорить! И даже видеть его не хочу!» Но через дверь гундосю:
- Не благороден. Больно ранишь.
А он:
- Может, потому заставляешь меня писать, чтоб денег больше приносил?
Опять оскорбляет!
- Как же ты со мной живешь, если так думаешь? - уже
продолжаете традиции русскй прозы
Приглашаю в наш питерский лит.ежемесячник "Мост"
http://e-vi.ru
Пишите!
С уважением
Александр